Одна дверца была закрыта, а я в пылу погони этого не заметил. Раздался ужасный грохот, и я сам не понял, как оказался на полу, на спине, а вокруг меня со звоном падали осколки стекла. Но меня и это не остановило! Напуганная кошка убегала. Два прыжка – и я перемахнул через перила веранды и приземлился в куст, весь в розах и колючках. Но я ни на что не обращал внимания – ни на боль, ни на крики у себя за спиной. Я думал только об одном: во всей этой суматохе кошка сейчас от меня сбежит, а я буду опозорен и пристыжен! Я заметил, что она, обезумев от страха, кинулась к дереву, росшему прямо у забора. Тут я совсем рассвирепел, и в голове у меня крутилась лишь одна мысль: сейчас она первая доберется до дерева, и тогда я ее не достану. Так и вышло! Вцепившись когтями в ствол, она быстро вскарабкалась наверх, примостилась на ветке и закричала, шипя и отплевываясь:

– Убийца! Может, попробуешь подняться? Тогда уж я выцарапаю тебе глаза!

В бешенстве я принялся рычать и бросаться на дерево; я еще надеялся испугать ее, заставить спуститься. И она действительно испугалась и спрыгнула вниз. Но только с другой стороны забора! Она бесстыдно сбежала с поля битвы, отказалась сразиться со мной! Удрала, как заяц. Воя от бешенства, я стал кидаться на забор. Он весь был увит плющом. И густо растущие стебли явно были на стороне кошки – они зажали меня, втыкая мне в бока свои колючки. Я не мог двинуться ни вперед, ни назад. К тому же (грустная ирония судьбы!) на стене напротив нашего дома, через дорогу, стояла, выгнув спину, кошка и смеялась, глядя на мои мучения! Как мне хотелось ее задушить! Я попытался пролезть сквозь колючки, но только разодрал бок. Я издал громкий рык, угрожая плющу расправой.

Кошка испугалась, спрыгнула со стены в соседский сад и скрылась там в зарослях цветов. Мне было так грустно, стыдно и больно! Я так бесславно застрял и не смог с ней расправиться.

– А ну, стой! – прокричал я ей вслед. – Я тебя все равно найду! Доберусь до твоей рыжей морды, узнаю тебя, где бы ты ни была. И посмотрим, кто будет смеяться последним…

У меня за спиной послышались шаги и голоса. Я различил среди них голос Мицоса.

– Хри́стос, ты раздвинь стебли, а я постараюсь его вытащить, – говорил он.

И он вытащил меня. Как ужасно я выглядел! Но все мои раны и кровь были ничто по сравнению со стыдом, ужасным стыдом от того, что я не смог поймать кошку. От злости мне хотелось самого себя искусать. А мои хозяева, кажется, наоборот, были очень довольны.

– Ну что за пес! Вот это пес!

Даже госпожа Васиотакис погладила меня, когда я вернулся на веранду.

– Смелая собачка, – сказала она, – но глупая. Дверь без стекла – уже не дверь…

Лукас был очень взволнован.

– Не ругай его, мама, – сказал он. – Смотри, он весь в крови. Скажи ему, что он молодец!

– Он молодец, да, – отозвалась она. – Но если бы он все время находился в саду, не было бы этих разрушений: теперь у нас дверь без большого стекла. Говорю вам, собаки не должны разгуливать по гостиным.

На этот раз слова хозяйки меня не расстроили. Я был так унижен, мне было так стыдно, что любое обидное слово я счел бы достойным для себя наказанием. Я был бы даже рад, если бы хозяева меня отлупили за неуклюжесть: ведь я позволил кошке сбежать…

Глава 6
Наш дом

Уже к концу недели я хорошенько изучил каждый уголок нашего дома и подружился со всеми, даже с поваром, дядей Фанасисом. Поначалу отношения у нас не складывались. Он не был плохим человеком. Совсем наоборот. Увидев меня в саду, он каждый раз выказывал мне свое дружеское расположение, а иногда даже угощал косточкой. Но стоило мне зайти на кухню, когда он был там… тяжко мне приходилось! Казалось, все кастрюли и казаны, все половники и кухонные щипцы, даже стулья – все становились на его сторону и хотели меня прикончить! Только завидев меня, все эти бездушные вещи соскакивали с полок и столов, вылезали из углов и, со свистом рассекая воздух, обрушивались всегда на одно и то же место – на мою несчастную голову! Я решил, что нам двоим одновременно не место на кухне. Уж пусть или он там будет, или я.

В таких вопросах я не слишком честолюбив и потому решил не вторгаться во владения дяди Фанасиса, пока он хозяйничает на кухне. Зная, что он бывает сущим ангелом в саду и настоящим дьяволом на кухне, я, как умный пес, специально следил за тем, чтобы встречаться с ним только в его ангельские моменты, то есть в саду. Все остальные обитатели кухни хорошо меня принимали и очень любили. Тетушка Мария, помощница повара, часто давала мне хорошие кусочки мяса и косточки. И милая Мариго, и мой друг Сотирис, и кучер-англичанин, и помощник кучера грек, швея Евангельо́ и прачка тетушка Ирина – все дружили со мной и любили меня. Но самые теплые чувства я питал к садовнику Василису.

Василис был добрым и тихим человеком с белыми волосами и карими глазами в тени густых черных бровей. С утра до вечера он трудился в саду и считал делом чести выращивать самые отборные цветы и самые вкусные овощи во всей Александрии. Он говорил мало, но всегда ласково, и был очень добр и терпелив с двумя своими помощниками-арабами. Он избегал компаний. Другие слуги, хоть и уважали его, называли его «одиночкой» и «тяжелым человеком».

Но никто ни разу не слышал от Василиса ни одного обидного слова. Потому без лишних споров и выяснения отношений все просто оставляли его в покое и одиночестве. А я полюбил его с первого дня, и очень сильно.

Он часто молча гладил меня, усевшись на перевернутую цветочную кадку, или ласково трепал за уши, глядя перед собой, но явно ничего не видя; глаза его при этом были задумчивыми и грустными. Других удивляло такое поведение. Но не меня. Я знал, что у него в душе скрыта глубокая печаль. Я ощущал ее и любил, даже не зная, о чем эта грусть. А потому, свернувшись у его ног, я позволял ему гладить меня. Так проходило много времени.

Ведь мы, животные, понимаем настроение любимых людей гораздо лучше, чем сами люди понимают друг друга, хоть они и считают нас глупыми и бесчувственными просто потому, что мы не умеем говорить. Мы всегда чувствуем боль любимого человека. Мы тычемся носом ему в руку, заглядываем в глаза и таким образом говорим: «Я все знаю, я чувствую печаль в твоем сердце. И потому люблю тебя в два раза сильнее, я, твой немой друг».

Однажды господин Васиотакис сказал про Василиса:

– Мне кажется, у этого человека в жизни было какое-то горе. Кто знает, какие бури забросили его в Египет, в наш дом, где он может честным трудом зарабатывать себе на хлеб…

Василис был интересным человеком, он совсем не походил на других слуг. Весь день он неутомимо трудился в саду. Но с наступлением темноты всегда уходил в свой домик на краю сада, зажигал там свет и читал часы напролет. Иногда его окошко еще горело, когда уже были погашены все огни в доме.

Но у Василиса был и враг, болгарин-молочник. Я никогда не видел, чтобы они ругались. Но как только подъезжала телега с ведрами, полными молока, и светловолосый, плосколицый молочник спрыгивал на землю, Василис мрачнел, крепко сжимал челюсти, отходил подальше, а то и вовсе запирался в своей комнатке и выходил оттуда только тогда, когда телега удалялась на приличное расстояние и затихал вдали звон колокольчика на шее у лошади.

С хозяевами дела у меня обстояли прекрасно. Они все меня любили. Но я не ко всем относился одинаково.

Например, хозяина своего я любил, а от хозяйки держался подальше. Обожал Мицоса, а к Хри́стосу не испытывал таких нежных чувств. Но и с Хри́стосом у меня никогда не было проблем, кроме разве того, что он всегда говорил со мной по-английски, да еще и называл меня Пайрэт. Он был приятелем господина Васиотакиса, но намного моложе его, а еще – кузеном хозяйки. Вид у него был очень английский. Он говорил сквозь зубы, да еще и с акцентом. И смех, и походка у него были английскими, он мало жестикулировал и вообще смотрел на все немного высокомерно. Кажется, он рос и учился в Англии и восхищался всем английским, и только английским. Очень красивый, высокий, стройный, всегда хорошо одетый и вежливый, но уж слишком сухой. При этом как-то совсем уж напоказ он любил животных. Его семья была в Англии, а сам он тогда жил в Александрии и часто захаживал к нам в гости. Хозяева любили его, как будто он тоже был членом семьи.

Мицос был совсем другим. Двадцатилетний красавец, открытый, простой, живой, он постоянно смеялся, насвистывал и что-то напевал. Только заслышав его голос, я бежал к нему, где бы он ни был, и бросался на него, не задумываясь о том, в какой он сейчас одежде и есть ли грязь или пыль у меня на лапах. С Евой все было иначе. Как только я видел эту пятнадцатилетнюю, уже почти совсем взрослую, девушку, первой моей мыслью бывало – броситься к ней. Но я всегда останавливался на полпути. Потому что, если случалось, что я был немного грязным, она тут же отходила в сторону, подбирала юбки и строгим голосом говорила мне:

– Фу, Пират, фу!

Зачем кричать «фу», если я еще ничего не сделал? Ух, как я сердился на эту девицу!

И все-таки я любил ее, сам того не желая, почти так же, как любил Василиса. Мне нравились ее стройная фигура, серьезный взгляд, каштановые локоны и легкая походка. А когда, забыв про свои пятнадцать лет, она бегала с младшими братом и сестрами по саду, никто не мог ее догнать. Когда, хорошенько отмытый и чистый, я заходил без приглашения в дом, где она читала или шила, мне очень нравилось клубочком сворачиваться у ее ног. В такие моменты она никогда меня не прогоняла. Наоборот, она даже гладила меня или медленно-медленно чесала мне голову кончиками пальцев. Мне очень нравились эти нежности, хоть она и гладила меня часто рассеянно. Но я никогда не пытался с ней играть. Мне также не стоило заходить на кухню, если Ева там лепила бублики или делала пахлаву. Такие визиты заканчивались не лучше, чем встречи на кухне с дядей Фанасисом.

А вот младшие мне скучать не давали! Мой любимчик Лукас, мальчишка в юбке Анна и ее тень Лиза. Но у них, к сожалению, были уроки!

Что же это за наказание такое для всех детей планеты! Лучшие часы дня они проводят, скрючившись за столом и царапая по бумаге деревянной палочкой с металлическим кончиком, которая называется «перо», или читая так называемые «книги» – бумажки, все изрисованные какими-то закорючками! Когда ярко светит солнце и сводят с ума ароматы роз и лилий, жасмина или гиацинтов, когда во время полуденного зноя можно плескаться в луже или отдыхать в тени большого дерева под бормотание ветерка в его ветвях, дети сидят и «занимаются», устремив взоры на эти странные закорючки в книгах и зажав уши руками, чтобы их не отвлекали веселое щебетание воробушков или лай какого-нибудь Пирата, который зовет их прыгать и кувыркаться. Несчастные дети!

Учителя и учительницы, Мисс и Мадемуазели, только и делали, что сменяли друг друга в классной комнате, куда мне все эти часы вход был закрыт. Никто из них мне не нравился. Но больше всего я сердился на Мадемуазель, потому что однажды она принесла в дом котенка и мне досталось из-за того, что я на него набросился. А котенок был смешной, совсем крошечный, с розовым бантиком на шее. С того дня низенькая и круглая Мадемуазель, только завидев меня, начинала кричать и визжать, делала вид, что ей очень страшно, и тогда любой, кто оказывался в тот момент поблизости, хватал меня и выгонял на улицу.

Мисс я тоже недолюбливал, даже не за то, что она была костлявая и с большими зубами, а потому, что от нее, как и от Мадемуазель, пахло чем-то чужим. Не удивляйтесь. Мы, собаки, так устроены. Нам нравится запах нашего дома. По этому запаху мы узнаем не только хозяев, но и всех слуг в доме и, конечно, никогда их не кусаем. А вот запах чужаков всегда нас раздражает, и мы сразу показываем им зубы. Может быть, вы замечали, что мы редко бросаемся и на родственников наших хозяев, даже если они приезжают из других домов. Нам достаточно один раз их увидеть, втянуть хорошенько носом воздух, и мы сразу по запаху понимаем, что они – хозяйская родня. При этом мы, конечно, не обязаны любить всех этих родственников. И доказательство тому – Врасидас.