Ями подняла Кирана на руки и скрылась с ним в доме, а Виджай еще долго сидел у бассейна, погрузив руки в грязную воду в ржавых разводах. В нем зрели злые слова, должные объяснить случившееся, и Калки одновременно хотел и боялся их услышать. Он и сам догадывался, что совершил нечто настолько ужасное, отчего вся тьма его души казалась мелкой и незначительной.

– Ты его проклял, – сказал, наконец, побратим.

– Теперь он умрет?

– Если бы только это… Проклятие коснулось его сути, и сколько ни перерождайся Киран, его будут ждать смерть и страдания. Душа, полная жизни и огня, станет тянуться к своим дарам, но твои слова ее оттолкнут, и так продолжится, пока не вытолкнут за пределы нашего мира… Он обречен. Ты обрек его на это. Ты!

Виджай поднялся. Глаза его сверкали огнем ненависти, по крепко сжатым кулакам ходили искры, и казалось, он набросится на Калки и непременно победит. Но Виджай просто буравил взглядом – в его сердце оставалась надежда, что Калки как проклял, так и освободит мальчика от злой участи, только вот сам Калки не понимал, отчего это произошло.

– В моих словах, обращенных к Кирану, не было ничего, что могло бы…

– Намерение. Ты призвал столько Изначального Пламени против маленького мальчика, что хватило лишь намерения.

– Я не!..

Он сделал это. Проклял собственного сына, плоть от плоти своей, ведь ненависть к нему горела ярче Изначального Пламени и в размерах превзошла желание отомстить Пуластье. Она походила на шитый из множества кусочков коврик, там и зависти место нашлось, и думам о власти в Ти Нагараме, но главная претензия заключалась в том, что Киран был жив и прожил бы еще долго и наверняка счастливо, если б не отцовское проклятие.

– Агни следовало лучше защитить своего нового избранного, особенно от собственной Искры!

– Где же то видано, чтобы детей защищали от родителей? Но от тебя вот понадобилось, ибо ты получил то, чего не заслуживал.

Слова Виджая попали в цель, и внутри Калки закипела знакомая ярость.

– Много ты знаешь, – кривясь, сказал он. – Много ты знаешь, для человека, не познавшего радость отцовства.

По щеке прилетела ледяная пощечина. Ями в охряном сари стояла перед ним и смотрела снизу вверх с хищным прищуром – дернись он, и она перегрызет ему горло. Она могла. Многие векши в это не верили, и их кости давно выбелило солнце. Калки не только верил, но еще и любил сестру раньше, сейчас же помнил о той любви и заставил себя остановить рвущийся в бой поток Изначального Пламени.

– Что же ты, бессердечный? – усмехаясь, спросила она. – Не ударишь меня в ответ? Стерпишь оскорбление? А если я скажу, что ты не только не заслужил этого мальчика, но и этот город? Ты, бессердечный, не достоин быть ни вождем, ни мужем, ни тем более отцом. Но боги оказались слишком благосклонны к тебе, потому забирай Кирана туда, где когда-то горел твой очаг, и наслаждайся его медленным угасанием. Уверена, тебе, бессердечному, оно станет в радость.

И Калки, чтобы уязвить Ями, сделал так, как она велела: прошел в дом, поднял на руки спящего сына и телепортировался домой. Сестре хотелось, чтобы он в ярости покинул их с Виджаем, оставив мальчика, тогда бы они могли поискать способ того спасти.

Не успело солнце подняться над горизонтом, как Ями прибежала к ним и долго рассказывала Пуните, что и как делать, дабы уметь останавливать приступы, что непременно случатся вскоре. Пунита оказалась не такой глупой, как думал о ней Калки, она многое знала о врачевании и быстро училась, и в сердце Ями затеплилась надежда. Сестра не преминула сообщить о ней вслух, но Калки знал, что их надежды и усилия напрасны.

Агни молчал. Калки несколько раз взывал к нему, в последний раз даже чертил руны собственной кровью, однако бог не снизошел. Молчал Виджай, ежедневно навещающий угасающего Кирана. Побратим пытался пробиться сквозь проклятие, но сумел создать лишь антимагический щит, ничуть не улучшающий положение мальчика. Молчала Ями, до хрипа умоляющая реку помочь со свалившейся на них бедой. Молчала река, не знающая, чем помочь жрицам своим, которые все как одна просили об одном и том же. Молчала Пунита, не издавала ни звука, когда Калки ее бил и обвинял в случившемся с Кираном. Молчал Ратан, ни строчки, ни слова не прислав от Врат с вернувшимися химерами. Молчали химеры, слишком уставшие, чтобы говорить и разбираться в происходящем. Молчали все, кто имел право и должен был говорить. И только простые жители Ти Нагарама шептались по углам и косились, когда Калки проходил мимо.

Слухи тенями ползли по городу, роились, порождали чудовищ. Одни называли Ями завистливой ведьмой, сглазившей племянника. Не зря же боги не дали ей детей? Да и муж ее, Виджай, не вызывал доверия. Ему тут же припомнили, что он не только сильно на них непохож, но еще и был кем-то скинут в реку, и погиб бы, не спаси его Калки. И как он отплатил побратиму? Потакал жене-ведьме! Нет, эта парочка слишком подозрительна, чтобы оказаться непричастной к болезни Кирана! Другие винили во всем Пуниту. Мол, сама болезная, в чем только душа держится, вот и мальчишку родила слабенького – хворь-то и подкосила. Пунита, терзаемая мужем и переживаниями за жизнь сына, плохо выглядела, и казалось, что сама вот-вот сляжет. Были еще и третьи, слишком хорошо помнящие и великий потоп, и появление чужаков, и первую войну двух рек. Они-то знали, что во всем виноваты векши, сгубившие детей Калки от Падмавати, а теперь вот принялись за рожденного Пунитой.

Никто из них и подумать не мог, что Калки сам проклял последнего из своих сыновей. Проклял, потому что завидовал, потому что ненавидел, потому что слишком привык к тому, что все дорогие ему люди мертвы. Люди ни за что бы не поверили в это. Они слишком любили своего вождя, знали его как доброго и справедливого правителя, оставшегося защищать их, когда все его дети умерли. Он поддерживал жителей Ти Нагарама во время великого потопа. Он встал на их защиту, когда векши подло напали на своих провожатых и развязали войну. Он не пошел на поводу у гордости и нашел достойного союзника, чтобы защитить город и его жителей. И потом, в глазах жителей он был тем единственным, с кем общался бог Огня. Они бы ни за что не поверили, что бог замолчал.

Их поддержка оказалась столь же невыносима, как и ненависть близких. Но хуже всего было находиться подле умирающего ребенка, что с обожанием смотрел на Калки в те редкие минуты, когда приходил в себя. Эта безграничная любовь ранила больнее векшских копий, сводила с ума похлеще теней, уничтожала, разбирая до малейшей мысли, и тут же собирала воедино. Калки, стоически переносивший слухи и ненависть, не мог выдержать эту любовь и предпочел сбежать.

Химеры давно готовились к походу через Врата, на нем же настаивал Ратан, потому объявление ни для кого не стало неожиданностью. Воины быстро собрались, а жители, уверовавшие в третий вариант слухов, собрали для них скарб в дорогу. Наместником Ти Нагарама должен был остаться Виджай, но побратим решил, что за Вратами может отыскаться спасение для Кирана, и настоял на том, что пойдет с остальными в чужой мир. Ями, не желающая оставлять мужа, простилась с Пунитой и тоже отправилась в лагерь химер. Так Ти Нагарам остался Ратану.

Врата были огромны – из костей и черепов людей и зверей, покрытые льдом и пламенем одновременно. Они были прозрачными, словно не существовали вовсе, и сразу за ними плескались зеленые воды другого мира. Калки шел первым, развернув дугой огромный огненный щит. И он, и химеры ждали, что на той стороне встретят чужое войско и вступят в неравный бой – равными они с векшами никогда не были, а уж на родной земле синекожих и подавно не станут.

Столкновения не случилось. Химеры вслед за Калки вышли на мелководье и долго брели по нему, гадая, в какой стороне случится берег. Так бы и блуждали, если б их не нашел четырехрукий великан. Он был красив и статен, смотрел ласково, как на неразумных детей, при этом никакого оружия при себе не имел, но всем сразу стало понятно, что нападать на незнакомца себе дороже. И Калки подумал, что если и погибать на чужбине, то от руки этого воина, потому он убрал щит и смело шагнул к чужаку навстречу.

Несколько минут они с великаном молча разглядывали друг друга, оценивая каждый несомненную мощь другого. У векша имелась похожая на силу Калки Искра, только водная, хотя вряд ли менее разрушительная. Отчего их битва могла если не снести Врата, то покорежить точно. Обрадованный своим выводом Калки набрал полную пригоршню Изначального Пламени, но великан добродушно рассмеялся и покачал головой.

– Хорошая драка проблем не решит, наместник Огня. Плохой разговор тоже, потому, прошу, будь моим гостем и помоги разобраться в произошедших с нашими мирами несчастьях. Я – Яма, приветствую тебя в благословенной Авекше.

Глава 4. Океан Сансары

Дорога вышла не самой приятной. Яма заколдовал подошвы своих сандалий и шел по воде как по земле, шаг его был широк и быстр, потому великану время от времени приходилось останавливаться и ждать Калки с химерами. Последним переход казался путешествием в ад из-за непредсказуемости выбранного пути: река то едва доставала колен, то поднималась по пояс и пару раз даже выше. Промокшие и уставшие они продолжали идти, хотя у некоторых из них зрели подозрения, что впереди ждет неминуемая гибель. Как может этот холодный пустынный мир нести что-то помимо гибели?

Но сколь бурно не кипел бы огонь в их сердцах, путь их закончился берегом. Яма с хозяйской милостью повелел разбить там лагерь, сам же отошел к кромке воды и задумчиво вглядывался в даль, где на полпути к горизонту сиял золотом величайший лотос из всех, что когда-либо доводилось видеть Калки. Последний заинтересовал вождя химер, потому едва разжег священный костер и прочел быструю мантру с просьбой благословения у Агни, он подошел к векшу-великану и тоже посмотрел в ту сторону.

– Там обитель вашей богини?

Яма улыбнулся и покачал могучей головой:

– Там Священный Лотос качает на волнах мою дочурку. Вырастет ли она в богиню благодаря заступничеству Брамы и Сарасвати, я не ведаю.

Брама… С этим именем на устах синекожие векши явились в Ти Нагарам, и Калки обещал им показать окрестности, как только сойдет вода. Поначалу два народа с опаской глазели друг на друга, и пастушьи псы рычали на шипящих в ответ рогатых собак, но терпение и выдержка с обеих сторон казались незыблемыми. А потом произошла нелепая стычка, и Нишант истек кровью на руках у Калки. Веселый Нишант, любивший музыку сильнее храмовых гимнов, так смешно надувал щеки, когда играл на своем надасвараме. Ему еще не сравнялось четырнадцати осеней, и он не успел зажечь Священный Костер, чтобы пройти первое испытание в Храме Огня и получить взрослое имя. Нишант был любимым сыном Падмавати, ценившей в нем не только ребенка, но и будущего талантливого музыканта. Она не смогла справиться с этой утратой.

Сумел ли Калки? Нет, конечно же, нет. Ни с одной смертью своих детей и возлюбленной он так и не смирился, просто сердце, обливавшееся кровью, больше не болело при мысли о них, оставляя место для иных дум. Как и сейчас холодный разум подсказал, что самое время узнать, как случившееся отразилось на векшах.

– Твоя дочь пострадала от столкновения двух рек?

– Нет, – Яма вновь покачал головой, лицо его стало печальней прежнего. – В нашей магии много воды, а вместе с ней тумана, переменчивого и потому обманчивого. Пройдя сквозь него, чужая зависть увеличилась до вселенских размеров, которую взрослому не одолеть, не то что ребенку. Побратим Брама предложил свое детское ложе для спасения малютки Мьялиг, он же и встал перед волной чуждого течения, закрыв и мою дочь, и всю Авекшу от ужасной участи. Хотя бы за это мне должно отыскать его душу и вернуть домой.