– Запоминай. К зиме я жду ухудшения этой самой обстановки по причинам, которые только что изложил. В Гельсингфорсе копится критическая масса недовольных. Люди лишаются работы, им нечем себя прокормить. А к ним вдобавок едут и едут новые конкуренты на приискание должности. Мы участили облавы, забираем с улиц и из притонов праздношатающихся, а их меньше не становится. Вчера привели восемнадцать человек из самого города и еще четверых из Сёрнеса. На что живут, непонятно… Хулиганства стало больше, то и дело пускают в ход пуукко, который вы в России называете финкой. Мы ввели штраф в пятьдесят марок за ношение пуукко на дорогах общего пользования, а также на частных и публичных увеселениях и собраниях. Но толку пока не вижу. Вот на прошлой неделе случилась большая драка на вечере рабочего союза кожевенников. Ввалились пятьдесят подонков, никакого отношения к кожевенникам не имевшие, все они были с ножами. Начали приставать к женщинам, их кавалеры вступились, и началось… Так что по улицам вечером ходи осторожно.

– Что еще предпринимаете?

– Пытаемся бороться с пьянством. От него все зло! Каждый вечер в шести участках, на которые поделен город в полицейском отношении, собирают до полусотни напившихся до беспамятства или буйства. А по воскресеньям – больше ста. В итоге принято правило, запрещающее продавать водку в малых количествах, меньше одной канны в руки.

– Канна – это мера в три с половиной литра, – поспешил пояснить Лыкову Вихтори.

– И результаты вроде бы есть. Рабочие и плебс не могут позволить себе такой расход. Пьяных, кажется, стало меньше.

Алексей Николаевич скептически покачал головой:

– А самогоноварение? А кто помешает рабочим скинуться на канну втроем?

– Ты прав, все это имеет место. Но мы ужесточили также правила продажи. Теперь водку можно купить только четыре дня в неделю: со вторника по пятницу с девяти до одиннадцати часов утра.

– И что?

Начальник сыскной полиции поджал губы:

– В ответ они стали пить политуру. В бутылку лимонада кладут соль, доливают политуру и трясут. От соли и встряски лак выделяется и осаживается на дно.

– Много уже народу отравилось? – сочувственно спросил питерец. – У нас таких дураков тоже в избытке.

– Есть ослепшие, и два человека умерли. А еще очень мы досаждаем шведам. Представляешь, наши ребята повадились ходить на ту сторону границы в шведский город Хапаранда. Для этого надо лишь перейти речку по мосту. И – пей сколько хочешь и когда хочешь, да и цены ниже. В результате в прошлом году…

Кетола полез в стол, вынул оттуда справку и зачитал вслух:

– …задержано в пьяном виде семьсот семьдесят пять человек. Из них шестьсот восемьдесят семь оказались финляндцами! Почти все тяжкие преступления в Хапаранде были совершены ими же. Население требует усилить в городе кадр полиции и не пускать через мост соседей.

– Понял. А что с более серьезными преступлениями?

– Кражи в квартирах случаются здесь даже не каждую неделю, не то что у вас. Часто стали красть в банях, особенно в Сёрнесе. Как редкий случай приведу похищение главным директором Гельсингфорсской лесопромышленной фирмы Генриксеном семидесяти тысяч марок из кассы предприятия. Украл и побежал к вам в Россию! Мы арестовали его уже на станции Рийхимяки. Что еще? Грабежи происходят регулярно. Вчера, например, ограбили городского фискала ^[26] в парке Дьюргорден, возле спортивного плаца. Зачем он туда вечером один пошел? А третьего дня в предместье Германстад напали на хозяина магазина. Он нес через неосвещенный двор дневную выручку к себе на квартиру. Живет напротив… Стукнули по голове, отобрали кассу и убежали. Ищем, кто сделал, но пока не нашли.

– Тихий городок, два грабежа в неделю, – ехидно прокомментировал питерец. – Вас бы, батюшка, начальником сыскного в Иркутск! Или в Читу. Поглядел бы я, как бы вы там крутились.

Кетола хотел съязвить в тон, но гость опередил его вопросом:

– А что с убийствами? По-прежнему около ста в год на всю страну? Не снижается?

– Увы, даже потихоньку растет. Это общая тенденция. У вас ведь то же самое?

Статский советник выругался в ответ:

– У вас потихоньку, а у нас полным ходом. Но…

– Сегодня в обеих каторжных тюрьмах Финляндии за убийство сидит почти пятьсот человек. Каждый год прибывает еще по сто – сто двадцать. Дела преимущественно бытовые. Вот недавно в городской богадельне Оггельбю поспорили двое, кому очередь шить на швейной машине. И двадцатидвухлетний дурак вынул нож и зарезал шестидесятипятилетнего старика… Теперь получит десятку и шесть лет лишения гражданского доверия^[27].

– Ну а как насчет настоящих убийств? – с нажимом уточнил питерец.

По лицу комиссара пробежала злая гримаса:

– В Улеаборге в июне подломали кассу Алатеммесской кооперативной торговли. Забрали всего двести марок, но при этом убили заведующую торговлей Анну-Ловизу Сиири и ее пятнадцатилетнюю дочь.

– Как их убили? – лицо Лыкова тоже дернулось.

– Застрелили из револьвера.

– Нашли?

Кетола ответил сквозь зубы:

– Нет. И улик никаких не оставил, сволочь. А неделю назад уже здесь, в моем городе, случилось подобное. Ограбили кондитерскую акционерного общества «К. М. Брондин» на углу Высокогорной и Южной Эспланадной. Взломали все три кассы, похитили около тысячи марок. И задушили сторожа Хирвикоски семидесяти лет.

– Там стреляли, здесь душили. Ты думаешь, это сделал один и тот же человек?

– Да. Кассы и там и там взломаны одинаково.

– Есть какие-то предположения? – насел Лыков. – Что говорит агентура?

Юнас побарабанил пальцами по столу и ответил после паузы:

– Пока у меня пусто. Предположения… они ничего не стоят. Агентов я зарядил, жду.

– Тебе помочь с этим делом?

– Что я, малый ребенок? – рассердился комиссар. – Справлюсь сам. Чем ты, приезжий, можешь мне помочь? Ты даже языка здешнего не знаешь.

– Хорошо, – миролюбиво продолжил питерец. – Что по моему делу? Вы нашли хоть что-то на Раутапяя?

Кетола окончательно расстроился:

– И тут пусто! Чтоб ему сгореть в аду!

Немного успокоившись, он пояснил:

– Мы наблюдаем за его сестрой Импи, которая живет в Лапвике. И за приятелем, Кустасом Пюльсю; тот сидит в губернской тюрьме, отбывает трехлетний срок за кражу. Смотрим переписку, подсадили в камеру своего человека. Наседка у вас называется? Вот.

– Подсадная утка.

– Пусть так. Утка-наседка вскользь заговорил о Хейкки Раутапяя: я-де слышал, что он уехал в Петербург и устроился там в банке, нельзя ли тот банк грабануть? Пюльсю только посмеялся. Там, мол, целая очередь подобных умников. Но его приятель сам с головой, ему помощники не нужны, на помощниках только сыпаться. Забудь про Хейкки, грызи свои сухари молча.

– Какие сухари? – не понял Лыков.

– В наших тюрьмах мягкого хлеба не бывает, арестанты едят сухари, размачивая их в квасе, – разъяснил кандидат на классную должность. – Никогда не видели? Они в форме кружка с дыркой посредине, их надевают на палку и так носят в камеры.

– Сухари с дыркой? М-да…

Юнас дал приятелю подивиться и завершил рассказ:

– Словом, не могу пока ничем тебя порадовать. Осваивайся, изучай переписку, Вихтори покажет тебе город. Жить советую в гостинице «Аполло» на Южной Эспланаде, дом десять. Сутки стоят четыре марки, лучшие номера идут по восемь марок, но ты у нас, помнится, богач… А в десять вечера приглашаю тебя на ужин в «Кафе-Опера», это в здании Шведского театра, уже на Северной Эспланаде. Ну, мне пора. Иди заселяйся. Есть пожелания?

– Я хочу повидаться с Кустасом Пюльсю, – заявил статский советник. – Лучше прямо завтра.

– Зачем?

– Спрошу его насчет приятеля.

Комиссар возмутился:

– Бить его мы тебе не позволим, тут не Россия!

– Не буду я его бить. Лучше попробую заинтересовать. Хозяин похищенных капиталов готов заплатить тем, кто поможет их вернуть, до десяти процентов от суммы. Выходит на круг тридцать тысяч рублей, или восемьдесят тысяч марок. Вдруг за хороший куш сиделец выдаст приятеля?

Начальник сыскной полиции воодушевился:

– Восемьдесят тысяч? А если я помогу тебе их вернуть, то и мне полагается награда?

– Конечно. Поможет Вихтори – и он получит. Я имею от министра необходимые полномочия, а он получил их от фабриканта Смирнова, владельца Ликинской мануфактуры.

– Вот с чего надо было начинать! А ты ходил вокруг да около. Вихтори, слышал? Есть шанс получить наградные от этих рюсся. Давай напрягись.

Оба финляндца заметно повеселели. Лыкову только это и было нужно. Без сильной заинтересованности такие дела не решаются, тем более в чужой земле. Он нарочно приберег этот козырь напоследок, чтобы побольше выудить из коллег задарма. Теперь, увидев возможность заработать, финские сыскари должны показать себя.

Приятели расстались до вечера. Коскинен помог командированному заселиться и тоже откланялся. Алексей Николаевич разложил вещи, спустился в ресторан и выпил графинчик английской горькой. Закусил все той же «лососиной сапожника», как финны иронично именуют салаку. Оставив место в желудке на ужин, он отправился на прогулку.

Глава 5
Дознание по-фински

Времени у гостя было немного, только-только побродить по центру. Уже начинало темнеть, зажглись фонари. Оказалось, что по освещенности Гельсингфорс не уступает Петербургу, а кое в чем и превосходит его.

Алексей Николаевич нога за ногу мимо окруженного часовыми дома генерал-губернатора доплелся до Торговой площади. Там имелись две достопримечательности: фонтан и Царицын камень. Фонтан украшала скульптура, символизирующая собой Гельсингфорс: женская фигура в окружении четырех морских львов выступала из камышей. Русаку больше нравился памятник в другом конце площади. Его воздвигли в честь посещения города императрицей Александрой Федоровной, супругой Николая Первого. Ничего особенного – гранитный обелиск, увенчанный двуглавым орлом. Но зато свой, родной… От камня открывался вид на Южную гавань и Кронбергский рейд. Они были уставлены судами, чьи мачтовые огни весьма оживляли картину.

Полюбовавшись гаванью, Лыков обогнул Императорский дворец, прошел мимо гауптвахты и постоял у мостика на остров Скатудден. Наверху на скале высился Успенский собор, главный православный храм финской столицы. Далее, питерец это помнил, тянулись длинные таможенные склады, а на оконечности – флотские казармы. Тот край был отведен под нужды Свеаборгского военного порта, где гражданских не жаловали. Монетный двор, красивое здание таможни, Морское собрание – Лыков гулял там в свое последнее посещение Гельсингфорса. На Поясной улице притулилась губернская тюрьма, которую сыщик собирался посетить завтра.

Пока же он продолжил прогулку по Северной Эспланаде. Две улицы как бы обрамляли длинный живописный парк в самом центре города. В парке тоже обильно горели фонари, гуляли жители и туристы целыми семьями, слышались звуки духового оркестра. В воздухе была разлита атмосфера приятного вечера, еще по-летнему теплого. Дух беззаботности, обаяние красивого города, легкий налет надвигающейся осени… И где-то в этом раю скрывался человек, застреливший женщину с пятнадцатилетней дочерью и задушивший старика. Впрочем, какой он после этого человек?

В ресторане трое полицейских – два сыщика и один кандидат – отужинали на славу. Как и ожидалось, Юнас сразу же заговорил про деньги:

– Я доложил наш разговор полицмейстеру, и он заранее дал согласие на то, чтобы я принял наградную премию.

– Ты сначала ее заслужи, – срезал его питерец.

Но суомец не обратил на эти слова никакого внимания и продолжил:

– Только сам понимаешь, с ним придется поделиться.

– Да запросто. Надеюсь, полковник не возьмет себе львиную долю?

– У тебя есть в этой премии свой интерес?

Лыков успокоил генерального комиссара:

– Мой интерес – побыстрее поймать вора и вернуться домой. У меня реформа полиции из-за него застряла! Так что все деньги ваши, делите как хотите.

– Хювя^[28], – потянулся к бутылке Кетола. – С таким стимулом мы тебе быстро изловим беглого кассира. А сейчас отведай нашей вийны^[29]. Как будем пить: по-фински или по-русски?