– Здесь проходит вентиляционная шахта, – с побелевшими губами ответил Аркадий, кивком головы указав на решетку под потолком. – Что-то произошло. Нужно срочно выяснить, что. Вот дьявол. Не надо было мне отлучаться!

Они бегом направились в дом.

На первом этаже никого не было. Взбежали по лестнице на второй. В коридоре второго этажа обнаружили сразу всех. Почти всех.

В полной тишине гости толпились у распахнутой двери одной из комнат, не решаясь войти. Изнутри доносилось тихое поскуливание.

Михеев протиснулся между Валяевым и Хохловым, толкнув нечаянно Валяева. Извинился, хлопнув того по плечу. Потеснил Турчина, стоявшего ближе всех к дверному проему. Остановился на пороге как вкопанный. Выругался. Не поворачивая головы, сказал: «Дружище, тут такое дело…» И взглянул на Родионова. Покосился на Турчина.

Юрист произнес предостерегающе:

– Только внутрь не заходите.

И добавил:

– Нужно вызвать полицию.

– Так, – проговорил Хохлов севшим голосом, – мы с женой уезжаем.

– А стоит ли? – безразличным тоном поинтересовался Валяев, но вопрос был риторический. – Вас обоих вызовут по-любому, а подозрения на ваш счет усилятся.

– Какие еще подозрения?! – вызверился Хохлов. – Ясно же, кто ее замочил.

– А вот если вы слиняете, будет неясно, – мягко парировал Валяев.

– С чего вы решили, что она мертва? – послышался голос Ирины Беркутовой. – Нужно скорую вызывать. Или вызвали?

– Приедут и все следы затопчут?! – возразил Михеев, нервно оглядываясь.

Турчин, помедлив, вытащил смартфон и набрал номер скорой.

Виталий смотрел на всех этих людей, утративших игривость и пафос, искал среди них Татьяну, и не находил.

«Убили?! Таньку?!» – и он шагнул к двери.

– Вам лучше здесь остаться, – предостерег его Михеев.

Виталий отпихнул чиновника, но дорогу ему заступил грузный Турчин.

– Понятно, – протянула задумчиво Олеся. – Минус два, получается. Точнее, минус три, потому что Танька по определению не убивала. Мне потребуется список гостей. Виталий, сделаешь? И все, что про каждого успел узнать, прибавь, пожалуйста.

Тот кивнул, но проговорил:

– Только что тебе даст этот список? Тем более, что их контакты мне неизвестны. Михеев, конечно, располагает. Но захочет ли он с тобой говорить? Хотя… Погоди! У меня же их визитки есть! Совсем из головы вылетело.

Татьяна взглянула на мужа. Спросила со слабым интересом:

– Откуда у тебя визитки?

– Танюш, это когда вы с мадам Хохловой в холле задержались, а все уже были в гостиной. Тогда мы с Турчиным и обменялись визитками. А потом и с остальными. Кроме Михеева и… покойной.

– Ей визитки не полагалось, – желчно произнесла Танька и уселась поудобнее, подобрав под себя ноги. Плед она отбросила в сторону, и Олеся сочла это хорошим признаком.

Из прихожей вернулся Виталий, неся серебристый футлярчик визитницы. Сел в кресло рядом с чайным столиком, вытряхнул на полированную поверхность ее содержимое. Глянцевые разноцветные прямоугольнички улеглись неровным веером. Виталий выбрал несколько картонок, передал Олесе. Спросил с сомнением в голосе:

– И как они тебе помогут? Обзванивать станешь? А скажешь что?

– Сначала буду думать, Витя, буду думать. Не напрасно же я креативный директор в агентстве…

Она помолчала минутку, а потом произнесла:

– Тань, ты хозяйка вообще-то, или где? Чайку сестре организуй. Попьем чайку с медком и крендельком, а потом ты мне расскажешь, что увидела в той комнате. Справишься?

– Справлюсь ли чай заварить? – кисло улыбнулась Татьяна.

– Нет, Танюха, я не про чай. Тут я в тебе не сомневаюсь. Сможешь ли снова вспомнить подробности ситуации? Захочешь ли? Очень надо, поверь.

Татьяна, прижимая к груди туфли, медленно поднялась на второй этаж. Главное, никого сейчас не встретить, а то позора не оберешься. Но с кем она может столкнуться, кроме Виталия и этой крысы, вместе или порознь? Хохловы и Валяев в гостиной, Беркутова тоже там, скорее всего. Николя на кухне, Турчин в сортире, а сам хозяин, похоже, вышел на улицу Виталия искать, чудак-человек.

Лестница вывела ее в маленький холл, а оттуда – коридор, такой же, как на первом этаже, с одним отличием – светильники были другие, сталинский ампир, а пол устилала ковровая дорожка, бордовая, с темно-зеленым орнаментом по бокам.

По левой стене коридора имелась лишь одна дверь, и то на другом его конце, тогда как по правой – целых четыре. Решив действовать методично, начала осмотр с ближайшей правой.

Комната за первой дверью оказалась спальней с доминирующей в ее пространстве широченной, белого дерева, кроватью, переутяжеленной фигурными излишествами и инкрустированной желтым металлом. Ложе было застелено жемчужно-белым шелковым покрывалом – абсолютно не смятым. Из-под величественного карниза, венчающего оконный проем, мягкими складками спадали парчовые портьеры, украшенные золотистой бахромой с бомбошками и кистями. Обстановка комнаты в целом напоминала фотки из каталогов пафосных мебельных магазинов и потому казалась скучной и неинтересной. Кроме кровати, имелся туалетный столик, уставленный мужским парфюмом, перед столиком – пуфик, у противоположной от кровати стены – четырехстворчатый платяной шкаф с зеркалами по фасаду. Вопиющий и совершенно мещанский шик.

За второй дверью Татьяна, к своему удивлению, обнаружила еще одну спальню, убранство которой было попроще: вместо царского ложа – тахта под пушистым пледом, да и шкаф имел две створки, а не четыре.

Решив, что это комната для гостей, Татьяна, не входя внутрь, дверь тихонько прикрыла.

За третьей дверью была ванная, совмещенная с туалетом, и это помещение сильно отличалось от того, в котором Татьяна успела побывать, когда приводила нервы в порядок. Чего стоила только джакузи диаметром метра в два, а прочую чепуховину: душевую кабину, унитаз и биде, а также всякие-разные шкафчики и полочки, и их сияющие дверные ручки, кафель стен, зеркала и светильники – можно даже не упоминать.

«Неплохо зарабатывают бюджетники», – хмыкнула Татьяна, покидая царский санузел.

Лицезрением тутошных красот она отвлеклась от своих скорбных мыслей, и даже, кажется, напряжение спало. Но, подойдя к последней в правом ряду двери, вспомнила, зачем она здесь.

Ее пробрал озноб.

В какую из двух необследованных комнат ей зайти сначала? В ту, что за правой дверью? Или за левой, которая напротив?

Левая была приоткрыта, призывая войти.

Татьяна толкнула ее легонько, тяжелая створка мягко и беззвучно поддалась. Кинув взгляд в открывшееся пространство, она поняла, что перед ней зимний сад, который на крыше.

Она ступила в застекленный бликующий полумрак, окинула взглядом ряды напольных кашпо с сидящими в них гигантскими опунциями, фикусами, пальмами, вьющимися по пальмам и спадающими до пола лианами и какими-то еще удивительными растениями, название которых ей были незнакомы. Сад был тих, прозрачен и пуст.

Вернулась в коридор.

Последняя комната.

Танька перевела дух.

Тут-то мы их и застукаем.

Дверь она открыла рывком и настежь. Переступила порог. Слегка удивилась, сообразив, что находится в каком-то служебном помещении, довольно просторном, скорее всего – кастелянской.

В сумеречном свете, приглушенном оконными жалюзи, она увидела у правой стены простенький рукомойник, стиральную машину, за ней – большую гладильную доску. Слева от входа стояла П-образная вешалка на колесиках, заполненная под завязку Михеевским шмотьем. Похоже – отстиранным, отчищенным и отутюженным.

Середину комнаты занимала напольная сушилка с растопыренными створками. На ее решетках сохло что-то в сине-белую клетку – одежда, белье, полотенце?

Было тихо: ни шелеста, ни шепотка, ни звука затаенного дыхания… А слух у Родионовой был о-го-го!

Танька облегченно вздохнула. И устыдилась своей слежки – поступка весьма недостойного, надо заметить. Вот, дуреха какая. Пожалуй, не будет она рассказывать Витьке про свой демарш, обидится еще. Даже наверняка обидится.

А что она скажет, если ее застанут здесь?

Ну… Придумает что-нибудь. Искала туалет, потому что на первом этаже был занят. И заблудилась! Да, именно так – заблудилась.

Ей захотелось осмотреться, и она включила свет, нащупав выключатель сбоку от двери.

Неспешно вспыхнули по периметру потолка люминесцентные трубки светильников, и тогда Татьяна смогла увидеть все, что было дальше за сушилкой.

На противоположной стене, вплотную к подоконнику, был придвинут стол – похож на письменный – со швейной машинкой на нем. В углу, слева от стола, еще один столик, низенький, на котором стоял электрический чайник и блюдо с… печенюшками? Конфетами? Ей было не видно от двери. Над столиком – полка, в глубине которой невысокой стопкой лежали книжки в мягком переплете, стояла жестянка индийского чая, керамическая кружка. Перед столом – простенькое компьютерное кресло.

Ее память восприняла картинку как панорамный стоп-кадр, который моментально отпечатался в сознании. Рассмотреть все методично и с умеренным любопытством, чтобы запомнить и впоследствии рассказать Витюше, она не успела.

Потому что интерьер в целом уже не имел никакого значения – склонившись до полу, чтобы аккуратно поставить туфли и наконец обуться, Танька увидела за и под рамой сушилки знакомые алые розочки, расплывшиеся кровавыми пятнами по черному шелку.

– Эй, – страшным шепотом проговорила она, не разгибаясь, – эй, Лариска, шалава, ты зачем разлеглась?.. Вставай, шалава, или я тебя из чайника обдам…

Почему-то она не удивилась, не услышав ответа.

Меленькими шажками, прихрамывая, с туфлей в руке, Татьяна обогнула шаткую конструкцию и застыла на месте, и похолодела от ужаса, увидев распростертое на полу неподвижное тело с неестественно подогнутыми ногами, с правой рукой, откинутой в сторону, и левой – лежащей на животе. Тело было явно Ларискино, судя по прикиду и волосам. Судить по лицу Танька не могла – на нем расположился утюг, прикрывая черты, хоть и сполз подошвой несколько на сторону.

Туфля выскользнула из рук. Татьяна дернулась ее подобрать, и наткнулась взглядом на валяющуюся возле Ларискиного локтя золотую вещицу с обрывком цепочки.

Не сразу, но все-таки до нее дошло, что это был тот самый кулон, который она, скандаля, час назад сорвала с Ларискиной шеи. Хотя не кулон это был, а винтажный медальон с механическими часиками внутри, Танька видела такие в витрине ломбарда. Но эти уж точно теперь не перепродашь: лицевая крышечка была наполовину сорвана, стекло дало трещину, а что показывали стрелки, ей было все равно! Потому что утюг на лице покойницы она больше сносить не могла.

Заскулив тихонько, трясущейся рукой Танька его сняла – он был не очень тяжелый, обычный, на тефлоновой подошве. Увидев остекленевшие глаза и кровавое месиво над правым ухом неудачницы, вознамерившейся разлучить их с Виталькой, она отпрянула назад и завизжала – истошно, пронзительно, страшно. Так и не впустив из рук утюга, упала спиной на сушилку, опрокидывая, и заваливаясь навзничь.

В падении она основательно приложилась копчиком к ее металлическому остову, боль была оглушающе острой. И это ее доконало. Сидя на полу, она принялась истерично рыдать с подвываниями и не делала попыток подняться.

Когда умолкла, обессилив, услышала из-за спины спокойный голос: «Все-таки ты ее пришибла».

– И кто это был, такой невозмутимый? – поинтересовалась Олеся.

– Не знаю! – несчастным голосом воскликнула Татьяна. – Я же плакала, Лёля! У меня тушь потекла, глаза щипало! Я их подолом протереть пыталась, да куда там!.. Только несколько силуэтов в дверях и увидела. Но что интересно – потом никто не признался, что эти слова произнес. Никто.

– То есть, ты их следователю передала?

– Конечно, – выпрямилась в кресле Таня. – Я не убивала. Почему я должна утаивать, что кто-то хотел на меня преступление свалить? Может, этот кто-то и есть убийца.