До сих пор она помнит их первую встречу. Редакция «Путей и троп» занимала часть второго этажа бизнес-центра, а ей понадобилось подняться на третий, чтобы у Алика Толубеева, дизайнера глянцевого айтишного журнала, слить на флешку хитрую прогу, которую тот наотрез отказался прислать ей через интернет. Там она и застала Яна, зашедшего перекинуться парой слов с бывшим однокурсником по пути от потенциального нанимателя на выход. С нанимателем они тогда ни о чем не договорились, но было время, когда Янек не уставал повторять, что те полчаса, потраченные на пустое собеседование, плюс дорога туда и обратно окуплены во сто крат встречей с девушкой его мечты. Подразумевай – с Олесей.

Раньше при этом воспоминании Олесю окатывала теплая волна счастья. Сейчас – щемящая боль и, пожалуй, была в этой боли некая часть стыда.

Когда Ян в первый раз ее ударил, ей тоже было стыдно. Но это потом, некоторое время спустя. А сначала было больно и было страшно.

Схватившись за огнем горевшую щеку, она с недоуменным ужасом взглянула на любимого. И натолкнулась на самодовольную улыбку незнакомого чужого человека, на лице которого светилась одна лишь ликующая мстительная злоба.

Слезы брызнули – не от боли, а от острой обиды. В голове воцарился сумбур. Она не могла понять, что произошло.

Почему? За что?! Я же так тебя люблю, милый!.. Так люблю!.. Как ты мог меня ударить, если я тебя так люблю?.. Не понимаю!..

Был какой-то пустяковый спор по совершенно ничтожной причине, вечером, после ужина. Олеся пожалела, что его затеяла. Ян взъярился. Моментально, неожиданно, пугающе.

Остыл он довольно быстро. Как ни в чем не бывало, отправился к компьютеру. Олеся закрылась в ванной плакать. Он ее не пытался оттуда вытащить, хотя она ждала. Спать легла на диванчике в кухне. Долго не могла успокоиться, размышляя, как оценить происшедшее, и как ей вести себя дальше.

Самое поганое – на донышке души затаился страх. Олеся теперь боялась этого человека.

Наутро были от него извинения и сожаления, и оправдания, и она начала надеяться, что все не так плохо. Но его оправдания быстро перешли в обоснования, и этим он примирение испортил. А в завершение проговорил: «Кстати, ты сама виновата. Могла бы и не задираться с мужчиной». И улыбнулся торжествующе – последнее слово опять за ним.

К его несправедливым придиркам и обидным репликам Олеся успела притерпеться за год – обращала в шутку или притворялась, что не расслышала. Но сегодня ведь совсем другое дело, верно?

И она произнесла приготовленную бессонной ночью фразу: «Если это повториться, нам придется расстаться».

На скулах любимого заходили желваки. Он кисло улыбнулся. Олеся давно заметила, что ему невыносимо ощущать себя виноватым. «Пора на работу, – бодро проговорил он. – Подбросить не смогу, сегодня мне в другую сторону».

Олеся и днем не перестала размышлять, с чего вдруг у Янека произошел такой срыв, и сделала грустный вывод, что, наверно, он прав – доля ее вины в происшедшем имеется. Чем-то она его раздражает, вот только понять бы, чем? Похоже, его недовольство копилось весь год, а вчера взяло и выплеснулось бесконтрольно.

Пошарила в интернете, нашла несколько публикаций о домашнем насилии. И выяснила: так бывает. В смысле – не с первых дней совместной жизни начинается рукоприкладство. Ему предшествуют избиения моральные. Садист кайфует от издевок, но со временем ему становится недостаточным мучить жертву словесно. Особенно если он уверится в своей безнаказанности.

Ни при чем твои несовершенства, Олеся, не нужно копаться в себе.

И еще узнала: жди рецидива.

Ждала недолго. Кажется, не удивилась. Снова было страшно.

Наутро, позвонив шеф-редактору, отпросилась на полдня. Собрала вещи и уехала в свою однушку, радуясь, что вещей немного, а еще тому, что синяк на скуле почти незаметен под пудрой.

Постепенно жизнь в своем бытовом аспекте наладилась и вошла в спокойную колею. Работа в редакции помогала отвлечься, а трудный период относительного безденежья, наступивший после закрытия газеты вплоть до первых финансовых поступлений от случайных заказов на макеты для полиграфии, Олеся преодолела стоически, посадив себя на овсянку, макароны и молоко. Родителям жаловаться не хотела, Татьяне – тоже.

Но на первых порах было тяжко – любовь к Янеку нисколько не ослабела. Олеся тосковала о нем, и сердце разрывалось от боли, смешанной с горькой обидой. Она ждала, что любимый ее отыщет, приедет, просто позвонит, и снова все будет хорошо. Ведь людям свойственно совершать ошибки, главное признать их и больше не повторять.

Ей с трудом удалось пресечь глупый порыв приехать к нему самой. Воображение услужливо рисовало, как Ян откроет дверь, и радость вспыхнет в его глазах, и он распахнет объятия, а она бросится ему на грудь и заплачет слезами облегчения, и он тоже, возможно, прослезится, и забормочет, уткнувшись в ее макушку: «Олеська, милая, родная, прости! Я такой дурак! С тебя пылинки сдувать надо, сокровище мое, на руках носить! А я… Прости, никогда это не повторится, слышишь?!»

Он действительно ей позвонил. На работу. Чтобы сообщить, что она психованная дура. И еще какие-то гадости добавил. Олеся не стала спорить. Даже если бы она нашла подходящие слова, произнести их не сумела бы – спазм сдавил горло тугими клешнями.

Тамара Павловна, главная рекламщица, сидела в это время возле нее на гостевом стуле и излагала детали очередного рекламного макета. Когда Олеся отложила в сторону трубку, спросила неприязненно: «Козлина звонил? Молодец, что не стала с ним разговаривать». Олеся не выдержала и разревелась в голос. Тамара Павловна потянулась к местному телефону, стоявшему на краю стола, и, набрав короткий номер, распорядилась: «Девки, чайник ставьте. Звягину реанимировать будем».

Все, оказывается, всё знали. И откуда?

Главная рекламщица вытолкала ее, рыдающую, в коридор и, схватив под локоть, потащила к дверям своего отдела.

Чаю Олесе не хотелось, особенно горячего, а ей никто его и не предлагал. «Девки» плеснули ей в кружку граммов тридцать сорокоградусной настойки на корне калгана, заставили выпить, дали заесть колесиком лимона.

Наталья Семёновна проговорила: «Вот нелюдь. Не угомонится никак. Молодец, что ушла от него». «Конечно, она молодец, – поддакнула Вера Сергеевна. – Соседку мою каждый вечер сожитель колотит, как грушу. А идиотка терпит». «Так ты ж говорила, дети же у нее, трое, – парировала Тамара Павловна. – А сама она не работает нигде». «Я бы ушла», – гордо проговорила Вера Сергеевна. «Да откуда ты знаешь?! Ушла бы она… Никуда бы не делась». «Лёлечка, а ты, случайно, не в положении?» – осторожно поинтересовалась Зоя Ивановна. «Рогожина, заткнись, – одернула ее начальница. – Лучше бутербродик Лёльке сооруди, а то окосеет она, а ей еще наш макет доделывать».

Вечером, забравшись с ногами на диван, чтобы по обыкновению последних недель разбередить рану и всласть поплакать, Олеся с удивлением обнаружила, что тоска по Янеку ушла. Боль осталась. Жалость к себе – тоже.

Но боль, жалость – какие пустяки! Она свободна!

И не рваная рана это вовсе, а так, глубокая царапина. Заживет, зарастет, забудется – успокаивала себя Олеся, всей душой желая этому верить.

«Кажется, я должна благодарить бывшего за сегодняшний звонок», – подумалось ей с горькой иронией.

В тот день, когда гендиректор газету прикрыл, а редакционный народ начал разбредаться по комнатам и кабинетам, чтобы, собрав пожитки, уйти и больше никогда здесь не появляться, Тамара Павловна отвела Олесю в сторонку и проговорила:

– Я без работы не останусь, Звягина. Продажники моего уровня нарасхват. Когда устроюсь, позвоню. Возможно, для тебя дело тоже найдется.

Так у Олеси появились первые заказы: дизайн листовок, буклетов, визиток.

Некоторое время спустя она набрела в интернете на сайт рекламного агентства под названием «Радуга причуд». Агентство призывало креативщиков поучаствовать в конкурсе сценариев для промо-ролика на одну из предложенных тем. Темы были заведомо абсурдные. Олеся никогда не сочиняла сценарии, но ей стало забавно, и она отправила на электронный адрес какой-то Лапиной Н.М. родившуюся идею про пару резиновых галош на воздушной подушке, решив про себя, что получатель – секретарша или какая-либо другая мелкая сошка, посаженная для сортировки «входящих».

Отправила и забыла, но вскоре пришел ответ из агентства с предложением прийти и обсудить детали сотрудничества. Олеся сначала удивилась, а потом очень обрадовалась.

Она удивилась еще больше, когда увидела «мелкую сошку».

В просторном кабинете, на двери которого висела латунная табличка «Лапина Н.М., гендиректор», ее встретила элегантная блондинка слегка за сорок, как впоследствии выяснилось – за пятьдесят, с яркими синими глазами и яркой помадой на губах, обладательница великолепной фигуры, к тому же дорого и со вкусом одетой и с трехкаратовым бриллиантом на правом безымянном – впрочем, бриллиант был в скромной оправе.

– Проходите, Олеся Александровна, – проговорила Лапина со сдержанной улыбкой. – Присаживайтесь, поговорим.

– Можно просто «Олеся», – стесненно сказала соискательница, подходя к столу.

– Идет, – не стала спорить Надежда Михайловна. – Мне понравился ваш сценарий, Олеся, но более всего – ваш подход. Дизайнеры у меня есть, и стратеги есть, а идей у них маловато. Я предлагаю вам их генерировать. Испытательный срок даю месяц, этого достаточно. Если в принципе вы согласны, обговорим условия. Ну, как?

Конечно, Олеся согласилась и ни разу не пожалела.

Она быстро поняла, что Лапина – человек непростой, даже очень непростой. Олесе донесли – те же девочки из делопроизводственного отдела, – что Надежда Михайловна прежде работала в каком-то крупном холдинге, но уволилась, выйдя замуж за его владельца – ни больше, ни меньше.

Главное не это. На прежней работе ее звали за глаза веселой змеей, и прозвище отлично начальницу характеризовало.

Она была проницательна и умна, в житейском плане – многоопытна, на словах – несколько цинична. Была ли она цинична внутри в той же степени, как и снаружи, Олеся сказать не взялась бы, но похоже – да, была.

Лапина фонтанировала энергией и задором; когда она сердилась, перед ней трусливо робели; когда заливисто хохотала, заражала смехом всех, кто бы рядом ни находился, но самое главное в ней, пожалуй, было то, что Надежда Михайловна была эффектна и агрессивно обаятельна, и об этом она не просто догадывалась, а знала.

Она была не просто хороша, она была великолепна, оттого и завидовать ей смысла не имело. Олеся не завидовала. Она восхищалась – тайком, чтобы не вызвать ухмылки окружающих. Да и самой Лапиной про это знать ни к чему. Однако подружиться с ней хотелось страстно, несмотря на разницу в возрасте почти в двадцать лет. Но Надежда Лапина неоднократно заявляла, что понятие возраста для нее не существует. Значит, для дружбы его тоже не должно существовать.

С ней хотелось делиться горестями и спрашивать совета – если уж нельзя быть ее доверенным лицом. «Угомонись, – одергивала себя Олеся, – Кому нужны твои сопли, кому они интересны?», но как-то раз, поддавшись порыву, пожаловалась Лапиной, не вдаваясь в детали, на до сих пор саднящую рану, и поняла, что слушать так, как слушает Надежда Михайловна, не может никто.

Дня через два после этого разговора начальница пригласила ее на неформальное мероприятие, вызвонив из дома и безапелляционно сообщив, что они встречаются через два часа в центре зала в метро «Белорусская кольцевая». Форма одежды – свободная.

В светло-голубых джинсах-бананах, подвернутых выше щиколотки, розово-желтом полосатом джемпере крупной вязки поверх вылезающей из-под него белой льняной рубахи, белых кроссовках на голубые носочки в цветной горошек, Олеся чувствовала себя восхитительно свободно, как босс велел, и ей было весело. И еще она немного волновалась.

Надежда Михайловна рассказывала ей о «девчонках», с которыми подружилась, работая в холдинге «Микротрон». Вот им Олеся завидовала.

Их было трое, и они так и продолжали трудиться на капиталиста Лапина, а Надежда Михайловна время от времени, чтобы заполнить пустоты общения, заезжала к подругам, минуя кабинет мужа и даже, кажется, о приездах не ставя его в известность.