– Молодец! Мужчине нужна быстрая лошадь, чтобы скакать впереди и обгонять соперников. – Он подхватил мальчика на руки и обнял – головы отца и сына прижались друг к другу: рыжие кудри Генриха смешались с золотисто-рыжими волосами Уильяма – как две стороны одной монеты.

– Что говорит канцлер, ведь он когда-то был ставленником Теобальда? – поинтересовалась Алиенора. – Он не пытался тебя переубедить?

– Томас сделает то, что я прикажу. – Генрих бросил на нее острый взгляд серых глаз. – Теперь он получает указания от меня, и его задача – увеличить доходы в казну, в чем он и преуспевает. Должно быть, сказывается происхождение из торгашей. – Он поставил сына обратно на пол. – Моя мать отвлечет Теобальда, и пока они будут вести переговоры, я смогу заняться другими делами.

Алиенора передала ребенка няне.

– Ты хочешь сказать: мы займемся? Это и мои дела, так же как твои.

Его глаза настороженно блеснули.

– Само собой разумеется.

– Однако мне приходится об этом напоминать.

Теперь Генрих разозлился.

– Когда я отправлюсь за море, чтобы уладить дела в Нормандии и Анжу, ты останешься моим регентом здесь; я доверяю тебе, ты – мое доверенное лицо, как я – твое. Мы всегда будем править вместе, успокойся.

Алиенора не собиралась «успокаиваться», потому что не верила мужу. Если он и привлекал ее к делам, то только ради собственной выгоды.

– Аквитания, прежде всего, моя земля, – твердо сказала королева. – Помни об этом. И это я решаю, прибегать ли к твоей помощи, а не наоборот.

Генрих нетерпеливо фыркнул.

– К чему этот спор из-за слов? Тебе нужен мой меч, чтобы держать в узде твоих баронов, я забочусь о защите и обороне Аквитании. Однажды наш сын унаследует твое герцогство, и мы должны позаботиться о будущем. Не понимаю, почему ты так беспокоишься.

– Потому что это важно для меня. Ты должен со мной считаться, Генрих.

Он нетерпеливо охнул, привлек ее к себе и настойчиво поцеловал. Она вцепилась в его плечи, их объятия превратились в поле битвы, искрясь от напряжения и сдерживаемой страсти, которая требовала выхода.

– Как будто я не считаюсь.

– Уверяю тебя, мои права на Аквитанию дороже, чем твоя жизнь, – она выдохнула эти слова ему в губы.

Он засмеялся.

– А мои дороже твоей, любовь моя. И раз уж мы так идеально подходим друг другу, полагаю, нам следует заключить перемирие…

Он снова поцеловал ее и увлек к кровати, задернув полог, отгораживаясь от всего мира. И пока они раздевали друг друга, задыхаясь от вожделения, Алиенора вдруг подумала, что перемирие заключают противники, а не союзники.

Алиенора стояла рядом с Генрихом в большом зале Вестминстерского дворца и с удовольствием рассматривала, как он преобразился. Запах свежей штукатурки и древесины изгнал холод, сырость и запустение. Мастера еще трудились над внутренней отделкой, нанося последние штрихи краской и лаком. Под фризом^[2] с красными и зелеными листьями аканта^[3] развешивали драпировку^[4], недавно доставленную из Кентербери, добавляя роскоши и пышности. Английские вышивальщицы были лучшими во всем христианском мире.

– Все будет готово к совету через три дня, сир, – сказал Томас Бекет, взмахнув рукавом с меховой подкладкой. – Мебель прибудет сегодня до заката, а столовое белье доставят завтра.

Канцлеру было поручено позаботиться о ремонте Вестминстерского дворца, чтобы подготовить его к Большому совету и собранию придворных на Рождество перед отъездом Генриха в Нормандию.

Генрих одобрительно кивнул.

– Прекрасно, – отозвался он. – Год назад это была жалкая халупа с дырявой крышей и сырыми стенами. Теперь здесь можно делать все, что нужно.

Бекет поклонился и с признательностью взглянул на Алиенору.

– Я прислушался к советам королевы и приложил усилия, сир.

– Рад видеть, что мой канцлер и жена нашли общий язык, – с удовлетворением сказал Генрих. – Лучше и быть не могло.

Бекет снова поклонился, и Алиенора ответила тем же. Она так и не разгадала Бекета до конца. Он всегда был с ней вежлив, не допускал фамильярности. Они с легкостью обсуждали различные темы и понимали друг друга – Бекет был образованным, наблюдательным и остроумным собеседником – но в их общении не хватало теплоты; Алиенора никогда не знала наверняка, о чем думает канцлер, и это ее тревожило. Казалось, он стремился к тому, чтобы исполнить приказы короля и королевы, особенно когда дело касалось притока доходов в казну, и это говорило в его пользу.

Алиеноре нравилось обсуждать с Бекетом ремонт в Вестминстере, проектировать и выбирать лучшее, но, если она всего лишь работала с удовольствием, канцлер напоминал голодного, который не мог наесться. Порой Алиеноре приходилось сдерживать его безудержные стремления. Тонкие, изящные шторы из мастерских в Кентербери выбрала она, а высокий стол из розового мрамора с арочными колоннами предложил Бекет, как и подходящие по стилю скамьи и роскошно украшенный фонтан. Алиенора пока не бывала в доме канцлера, но слышала, что его интерьеры едва ли не роскошнее, чем у византийского императора. Забавно, но Генрих с одинаковым удовольствием спал и на соломенном тюфяке, и на пуховой перине, тогда как его канцлер обладал вкусами и наклонностями венценосца – или того, кто стремится забыть о своем простом происхождении в показном величии.

Из большого зала Бекет повел их по мощенной камнем дорожке. С реки, покрывшейся белыми шапками волн, налетали порывы холодного ветра. Алиенора плотнее запахнула теплую накидку, укрывая обозначившийся живот, в котором рос зачатый в сентябре ребенок. Они подошли к меньшему зданию, в прошлом году заброшенному, а теперь гордо сиявшему свежепобеленными стенами, дубовая крыша блестела, словно матовый шелк.

Здесь было тепло, как в ласковых объятиях, и Алиенора подошла к пылающему в середине зала очагу, наслаждаясь этим ощущением. Внутри стены тоже были заново оштукатурены, пол покрывали густым слоем душистая солома и камышовая рогожа. С потолка на латунных цепях свисали керамические лампы, и зал наполнял нежный аромат благовоний. На массивном сундуке под окном стояла изящная шкатулка из слоновой кости с необычными замками. Генрих бросился к ней.

– Знакомая вещица! – воскликнул он. – Мать привезла ее с собой, когда приехала сражаться за свою корону. Помнится, она хранила в ней кольца. В последний раз я видел шкатулку в далеком детстве.

Приподняв крышку, он удивленно окинул взглядом содержимое: множество маленьких комочков тусклой серо-золотистой смолы, похожих на мелкие камешки на речном берегу.

– Ладан! – Алиенора взглянула через плечо мужа и улыбнулась.

– Епископ Винчестерский оставил шкатулку, когда ударился в бега, – сообщил Бекет. – Мне жаль, что внутри нет драгоценностей, но и ладан ценится на вес золота.

– Странно, что мы не нашли в ней тридцати сребреников, – пробормотал Генрих. Он положил три темных комочка на небольшую жаровню у очага и держал ее над огнем, пока из смолы не начал подниматься бледный ароматный дым.

Генрих, епископ Винчестерский, был братом короля Стефана. Не желая разрушать замки, построенные им во время анархии, он предлагал взятки и всячески изворачивался, пытаясь сохранить имущество, а когда увидел, что его в любом случае ждет крах, то быстро договорился отправить награбленные сокровища во Францию, в аббатство Клюни. И сам последовал за ними темной ноябрьской ночью, выскользнув из страны с морским приливом.

Генрих поводил ладонью над дымом. Закрыв глаза, Алиенора вдохнула аромат королевской власти и божественных литургий. Ее окружили воспоминания, яркие и отчетливые, хотя и не всегда счастливые.

Когда она открыла глаза, к ним уже присоединился сводный брат Генриха, Гамелин, державшийся скованно и мрачно. Алиенора немедленно насторожилась.

– Новости об Элбурге, – сказал он Генриху. – Произошел несчастный случай.

Генрих стремительно поднялся от очага и быстро отвел Гамелина в сторону. Алиенора проводила их взглядом: Гамелин наклонился, чтобы что-то прошептать Генриху на ухо. Она увидела, как король напрягся. Английское имя ни о чем ей не сказало, она даже не поняла, о мужчине речь или о женщине, но для Генриха это имя явно говорило о многом. Не сказав ни слова ни ей, ни Бекету, он вышел, увлекая за собой Гамелина.

Алиенора смотрела им вслед с изумлением и тревогой. Она привыкла к переменчивому настроению Генриха, но не к таким резким поступкам.

– Кто такой Элбург? Или Элбурга? – Она оглядела придворных дам, которые покачали головами. Тогда королева повернулась к Бекету, который как раз уносил от очага шкатулку с ладаном. – А вы что скажете, милорд канцлер?

Он откашлялся.

– Лично не знаком, госпожа.

– Но вы знаете, кто это?

– Полагаю, будет лучше, если король сам вам обо всем расскажет, госпожа.

Алиенора вспыхнула от гнева. У нее едва не подкосились ноги.

– «Полагать» вы можете что угодно, милорд канцлер, но, если вы знаете, о ком речь, прошу вас мне сообщить.

Он потупился и тщательно закрыл шкатулку.

– Я полагаю, что король знает эту леди уже много лет, – произнес он. – Больше я ничего сказать не могу.

Выходит, дело в женщине, причем давней знакомой Генриха. В делах постельных король отличался такой же буйной энергией, как и во всем остальном, и Алиенора давно смирилась с тем, что он находил способы удовлетворить свою похоть на стороне, когда она ожидала ребенка или ее не было рядом. Случалось, король не приходил ночью в ее покои. По большей части его удерживали государственные дела, но наивной Алиенора не была. Любая придворная шлюха с радостью согласится оказать ему услугу – королям не отказывают. Однако женщина, которую он знал много лет, – не просто мимолетное увлечение, и судя по тому, как спешно Генрих ушел, он даже не пытался скрыть озабоченности.

Придворные избегали ее взгляда. Алиенора с достоинством выпрямилась.

– Благодарю вас, милорд канцлер, – величаво произнесла она. – Король удалился по неотложным делам, но я бы хотела увидеть все, что было здесь сделано.

Бекет поклонился и мгновенно понял, чего от него ждут.

– Мадам, я полагаю, вам понравится то, как изменился малый зал, – произнес канцлер, взмахом руки приглашая королеву пройти дальше.

Алиенора последовала за ним, и пока он показывал ей новые стены и отделку, она отвечала, с интересом задавая вопросы, но позже не могла вспомнить ни слова из того, о чем шла беседа.

Генрих смотрел на неподвижное тело любовницы. Если бы не восковая бледность лица, можно было подумать, что укрытая простыней до самого подбородка женщина просто спит. Ее прекрасные локоны разметались по подушке, будто в них еще пульсировала жизнь.

– Груженная бочками телега перевернулась и придавила ее, – сказал Гамелин. – Когда ее вытащили, она была мертва. Мне очень жаль.

Слова звучали неуместно, глупо, но Гамелин все же произнес их, пытаясь заполнить пустоту.

Генрих коснулся волос Элбурги, намотал локон на палец, потом наклонился и поцеловал женщину в ледяной лоб.

– Я встретил ее, когда мне было четырнадцать, – сказал Генрих и откашлялся, пытаясь справиться с подкатившим к горлу комом. – Тогда она только приехала из деревни, красавица, слаще яблоневого цвета. Другой такой у меня не будет.

– Мне очень жаль, – снова пробормотал Гамелин. – Я знаю, как ты дорожил ею. – Сжав плечо Генриха в знак сочувствия, он на мгновение застыл в молчании и все же спросил: – Что же будет с ребенком?

Генрих прерывисто вздохнул.

– Заберу в Вестминстер, его будут воспитывать вместе с остальными моими детьми. Я все равно собирался так поступить.

Он отвернулся от искалеченного тела Элбурги, оставив его женщинам, которые пришли подготовить покойницу к отпеванию.

В нижней комнате его сын Джеффри сидел на коленях у няни и теребил клочок одеяла. Его голубые глаза округлились от удивления и тревоги.

– Мама еще спит? – спросил он.

Генрих выхватил мальчика из рук няни.