– А потом Контора еще много лет подряд передавала ему разное золото. В основном, так сказать, условно «верхний средний класс». Относительно дорогой, но доступный материал – не раритеты, но и не просто рядовое золото, которое надо перетаскать чемоданы, чтобы заработать что-то существенное. Зато в распоряжении Левермана было представлено все. Два рубля Петра Первого и, например, червонцы Елизаветы Петровны – пусть далеко не в идеальной сохранности, но были даже такие, на которых стоит не только год, но и месяц, а то и день их чеканки. Тиражные золотые монеты Екатерины Великой, Павла, Александра I и Александра II, Николая Первого… или вот еще, помню, полный набор пятирублевых монет Александра III в идеальном состоянии, такой же полный набор Николая II – пять, семь с половиной, десять, пятнадцать рублей… Да, монеты не слишком высокой стоимости. Но все же с большой премией к металлу – они компактнее, поэтому небольшой кошелек или альбомчик может стоить немало.

Виноградов как-то незаметно для себя тронулся с места и вырулил с парковки на широкий проезд:

– Паша, а ты уверен, что мне это надо знать?

– У Левермана точно был гроссбух… или что-то в этом роде.

– Домашний каталог? – Владимир Александрович припомнил записи, которые на днях увидел в магазине.

– Нет. То, что он привез в Россию после возвращения, и что сейчас хранится у госпожи Леверман, мы, конечно, внимательно изучили. Но там описана только небольшая часть коллекции. В основном, серебро, совсем мало платины и практически нет золотых монет, – Белкин поправил ремень безопасности:

– Чтобы ты понимал, Володя… Контора в свое время передала ему даже не коллекцию, а целый склад нумизматической торговли. Но вот на некоторые самые дорогие и редкие монеты карточек в каталоге просто не оказалось. И это выяснили, к сожалению, только после убийства Левермана.

Виноградов дождался зеленого сигнала светофора и повернул по стрелке.

– Хотя на некоторых своих карточках он отмечал продажную цену и дорогих монет. В долларах, или в швейцарских франках, потому что никакого евро тогда еще в проекте не было. И, естественно, цены покупки монет Леверман не записывал. Но должен же он был где-то вести, сколько и на что потратил…

– Да, а главное, сколько, чего и на какую сумму получил от государевой казны? – понимающе усмехнулся Владимир Александрович. – Как нас учили на политэкономии, социализм – это строгий учет и контроль!

Подполковник разведки на пенсии сделал вид, что слышит иронии в голосе адвоката:

– Общая сумма должна была складываться из отдельных сумм за монету или за группу монет. Случалось, что для него покупали целые коллекции. Но если наши специалисты подбирали золото для Левермана в СССР, то цены тут и на западе на одни и те же монеты тогда были совсем разные. В Советском Союзе официального рынка на них не было, и цен быть не могло. Леверман должен был продавать все по тем ценам, которые были там. Есть сведения, что он продавал монеты и оптом. Тысяча рублевиков, к примеру…

– Слушай, Павел, – задумался Виноградов. – Наверняка в его коллекции были и по-настоящему редкие экземпляры? С какими-нибудь особенными приметами?

– Ты о чем это? – В свою очередь, удивился Белкин.

– Вот, например, – продемонстрировал, в свою очередь, осведомленность адвокат, – некоторое, особо ценное, серебро у Левермана было со значками графа Гуттен-Чапского. Возьми каталог весеннего аукциона, там есть один такой «Антоныч»…

– Сейчас я тебе точно не скажу, надо посмотреть… – полез в карман Паша Белкин, как-то незаметно превратившийся в Павла Олеговича. – Вот, держи! Только не перепутай, пожалуйста, и не потеряй.

Он положил на матовый пластик приборной панели перед водителем монету белого металла – совершенно обычный рубль, современный, 2015 года.

– Это мне оплата за то, что подвез? Прямо скажем, не густо…

– Смешная шутка. Ты лучше посмотри внимательно.

Владимир Александрович взял монету двумя пальцами: ощипанный орел с опущенными крыльями, номинал и все прочее. Потом перевернул – и увидел на оборотной стороне точно такое же изображение. Еще раз перевернул, потом еще… нет, все правильно, зрение у него было в полном порядке.

– Это брак. Заказной. С монетного двора, – увидев, что Виноградов по-настоящему заинтересовался, продолжил подполковник на пенсии:

– За такими вещами гоняются многие коллекционеры. Контроль качества на производстве высокий, поэтому технические сбои при чеканке происходят крайне редко. И даже такой редкий брак положено сразу утилизировать. Но сообразительные ребята с монетного двора придумали, организовали и наладили схему, при которой бракованные монеты изготавливались почти на потоке и проходили мимо утилизации. А потом их вывозили вместе с готовой продукцией, изымали из общей массы и продавали желающим. В среднем, рубль – «перевертыш» стоил от десяти до пятнадцати тысяч, потом рынок немного упал, но все равно…

– Ничего себе, рентабельность!

– Организованная преступная группа. Поэтому дело расследовала бригада центрального аппарата и парни из местного управления ФСБ.

Когда-то, еще в ранней советской молодости, Виноградову вместе со сдачей попались бракованные десять копеек. С одной стороны у монеты был обычный реверс, а с другой, вместо аверса – негативное изображение этой же стороны. Так получается, если гривенник при чеканке не вылетает, как положено, а застревает, поэтому следующая заготовка чеканится с одной стороны штемпелем, а с другой стороны – не штемпелем, а залипшей монетой. Потом эта, как тогда говорили, «залипуха» куда-то пропала, и Виноградов особенно не огорчился. И еще, помнится, много лет спустя он прочитал где-то, что стандартным браком для советских монет считались так называемые «перепутки» – когда, к примеру, заготовку для двадцати копеек чеканили штемпелями трех копеек. Получалась трехкопеечная монета, только заметно другого металла и цвета, на светлой заготовке…

– Забери, – предложил Белкин, заметив, что адвокат собирается вернуть ему бракованный металлический рубль. – Оставь себе.

– Зачем? Я, знаешь ли, сам-то не коллекционер.

– Володя, если что-то понадобится, или возникнут проблемы, – зайдешь в Вене по адресу: улица Штрассен-штуцер, 9. Запомнил? Там не очень большая, но, в общем, известная антикварная лавка. Покажешь это продавцу и скажешь, что хотел бы оставить на комиссию. Он спросит, сколько ты хочешь. Надо ответить, что двести двадцать евро.

– На каком языке?

– Не валяй дурака. На английском, или на немецком… Да хоть на русском! Он поймет.

– А что за продавец? Приметы есть какие-то? Например, буденовка с красной звездой, или газета «Правда» за двадцатое декабря?

– Там постоянно работает один человек, не перепутаешь, – кажется, собеседник не оценил бородатую шутку Владимира Александровича. – Этот рубль, помимо всего прочего, очень удобно перевозить через любую границу. Никакого риска. И никакого лишнего внимания со стороны таможни.

– Все, приехали. – Виноградов припарковал машину возле остановки.

– Послушай, Володя… Интерпол и австрийцы, сам понимаешь, после известных событий прекратили все связи с нашими официальными структурами. Но они ничего не имеют против контакта с частными лицами, вроде тебя… – Павел Олегович Белкин отстегнул ремень безопасности. – Помоги. В каталоге весеннего венского аукциона засветилась часть монет Левермана. Необходимо найти остальное. И, конечно, его настоящую бухгалтерию, чтобы понять, что и за сколько он продал, что купил, что потом выменял… Нам ведь чужого не надо. Только то, что ему передавали для дела. Остальное пусть забирает себе наследница.

– Знаешь, Павел, я с вашими часто работал. Но никогда не работал на вас.

– Ну, если тебе так легче думать, – пожал плечами пассажир.

Виноградов посмотрел на выход к станции метрополитена:

– Тебя куда-то, может, все-таки подбросить?

– Нет, Володя, не надо, – показал Белкин в зеркало заднего вида. – Вон, за нами машина от самого кладбища ехала. Я пересяду.

– Надо же, старею… – расстроился адвокат, – даже хвоста не заметил!

– Ладно тебе, какой хвост, – однокашник по мореходке, а ныне пенсионер Службы внешней разведки, протянул Виноградову на прощание руку, – …так просто. Для удобства. И для спокойствия.

* * *

Как известно, Леонид Леверман почти не занимался медными монетами.

Медь его не интересовала, хотя он не отказывался ни от чего, на чем можно было при случае заработать. Тем более, что по классической, дореволюционной традиции, в крупные коллекции подбирали, как правило, все металлы.

Но ведь Петр I начал свою денежную реформу в 1700 году именно с чеканки меди. Какой был тогда номинал? Деньга – полкопейки, полушка – четверть копейки, и даже полполушки… А вот копейка появилась вместе с рублем целковым, то есть целиковым, только спустя четыре года. Между прочим, из-за попытки ввести в обращение медные деньги при его отце случился бунт, а вот Петру I удалось.

Даже в больших и серьезных коллекциях вполне может быть реально «слабая» медь. И причина утилитарна – в меди относительно мало денег. Медные монеты много походили, долго послужили и только некоторые из них сразу легли в коллекции, дошли до наших дней в первозданном состоянии. Это так называемая «красная медь», как вчера отчеканенная. Однако слишком многое в меди в таком, хорошем, или хотя бы в удовлетворительном состоянии просто отсутствует. Взять хотя бы того же Петра I… Ну, нет многих его медных монет в «высоком» состоянии в принципе, вот и приходится идти на компромисс – или в коллекции будет дырка, или хоть какая-то, но «гнилушка».

В меди вообще все и вся – кто в лес, кто по дрова… демократия, разброд и шатания. Вот собирает человек, к примеру, один номинал – пятаки Екатерины II, по 50 граммов каждый. А вдруг попадается интересный, чуть ли не пьефорт^[3] весом 80 граммов с лишним. Или, наоборот, тоненький до 30 граммов, и оба варианта – большая редкость. Надо брать… А еще встречается чеканка на различных заготовках – как значительно большего размера, с большим пустым ободком, так и такие монеты, на которых часть изображения вовсе не поместилась. Есть среди нумизматов к тому же и непримиримое соперничество – так называемая «копанина», доставшаяся нам из-под земли, против «кабинетной», «красной» меди, которая все время провела в идеальных условиях, в каком-нибудь дворце или в музее. Причем обе стороны с пеной у рта доказывают свою исключительную правоту…

Для состояния монеты из погреба или из клада очень важно, что там было за стеночкой – песок сухой, или болотина. Но даже самое «высокое» состояние меди легко испортить неправильным хранением: достаточно взять монету пальцами и вот уже отпечатки готовы. А чистка меди – это, вообще отдельная песня, шаманство и наука. В любом случае, уродцев, то есть явного брака, в меди намного больше, чем в золоте и серебре. А вот писаных красавцев совсем мало.

Причем, в отличие от золота, серебра или платины, медные монеты практически не имеют существенной внутренней стоимости, а имеют только нумизматическую, культурно-историческую ценность, представляют интерес, как артефакт…

Существует не то правдивая история, не то легенда, что великий Ломоносов получил от императрицы Елизаветы в награду приличную сумму – целыми телегами медяков. Но даже сейчас редко какая медная монета стоит больше десяти-двенадцати тысяч. А за пятак времен Екатерины II, в зависимости от состояния, придется заплатить всего лишь от 500 до 5000 рублей. При этом, конечно, встречаются редкие экземпляры и по тридцать, и даже по сорок тысяч. А новодел пробного «Меньшикова гривенника» вообще недавно выставили на продажу за 15 000 долларов, так что зарабатывать понемногу на медных российских монетах всегда было вполне реально. Недаром же существовала присказка: настоящий нумизмат коллекционирует не «блестяшки», а медяшки…

Но для самого Леонида Борисовича Левермана «медянка» была – неуважаемый металл. По его представлениям, в советское время ее собирали либо самые бедные, либо самые осторожные и предусмотрительные – с серебром или с золотом тогда можно было запросто попасть под суровую «валютную» статью 88 УК РСФСР…

Пенсионеру СВР Белкину медные монеты тоже не были особо интересны.