Это уже вполне «взрослое» пушкинское стихотворение: в нем раскрываются некоторые особенности его мироощущения, которые не изменятся с годами. Последняя строка – «Пускай умру, но пусть умру любя!» – в разных вариациях часто использовалась в лирической поэзии. Однако в данном контексте поэтический штамп обрел неожиданную свежесть. В стихотворении нет рассуждения, нет движения мысли. Лирический сюжет дан в свернутом виде, но емкие поэтические образы – «горестное наслаждение», «мне дорого любви моей мученье» – дают возможность его развернуть. Лирический герой хорошо понимает, что любовь сулит не одни только наслаждения, но и непременные мучения. Ну что же, он готов их принять. У него достаточно душевных сил, чтобы находить счастье даже в любви несчастливой, ибо истинное несчастье – ее отсутствие.

Ему всего лишь семнадцать. Впереди еще много счастья и еще больше мучений. Но никогда он не станет малодушно отказываться от любви, страшась неизбежно связанных с ней страданий.

Элегия

Я думал, что любовь погасла навсегда,

Что в сердце злых страстей умолкнул

глас мятежный,

Что дружбы наконец отрадная звезда

Страдальца довела до пристани надежной.

Я мнил покоиться близ верных берегов,

Уж издали смотреть, указывать рукою

На парус бедственных пловцов,

Носимых яростной грозою.

И я сказал: «Стократ блажен,

Чей век, свободный и прекрасный,

Как век весны промчался ясной

И страстью не был омрачен,

Кто не страдал в любви напрасной,

Кому неведом грустный плен.

Блажен! но я блаженней боле.

Я цепь мученья разорвал,

Опять я дружбе – я на воле —

И жизни сумрачное поле

Веселый блеск очаровал!»

Но что я говорил… несчастный!

Минуту я заснул в неверной тишине,

Но мрачная любовь таилася во мне,

Не угасал мой пламень страстный.

Весельем позванный в толпу друзей моих,

Хотел на прежний лад настроить резву лиру,

Хотел еще воспеть прелестниц молодых,

Веселье, Вакха и Дельфиру.

Напрасно!.. я молчал; усталая рука

Лежала, томная, на лире непослушной,

Я всё еще горел – и в грусти равнодушной

На игры младости взирал издалека.

Любовь, отрава наших дней,

Беги с толпой обманчивых мечтаний,

Не сожигай души моей,

Огонь мучительных желаний.

Летите, призраки… Амур, уж я не твой,

Отдай мне радости, отдай мне мой покой…

Брось одного меня в бесчувственной природе

Иль дай еще летать Надежды на крылах,

Позволь еще заснуть и в тягостных цепях

Мечтать о сладостной свободе.

Неизвестно, до или после «Желания» написана эта элегия, но в ней утверждается позиция, прямо противоположная: любовь – это тягостная неволя, «отрава»; счастлив тот, кто не любил и не страдал. «Не сожигай души моей, / Огонь мучительных желаний» – заклинает поэт. Здесь вряд ли следует искать некий внутренний конфликт. «Элегия» варьирует мотивы популярной элегии Парни «La Rechute», перефразируя отдельные ее строки. Жуковский и сам Пушкин считали, что она требует переделки. Пушкин несколько раз принимался за правку, но так и не довел ее до конца.

Конечно, душевное состояние юноши-поэта переменчиво – вполне вероятно, что и такие настроения порой оказываются ему близки. Но откровенная подражательность «Элегии» заставляет видеть в ней прежде всего литературный опыт.

Пробуждение

Мечты, мечты,

Где ваша сладость?

Где ты, где ты,

Ночная радость?

Исчезнул он,

Веселый сон,

И одинокий

Во тьме глубокой

Я пробужден!..

Кругом постели

Немая ночь;

Вмиг охладели,

Вмиг улетели

Толпою прочь

Любви мечтанья;

Еще полна

Душа желанья

И ловит сна

Воспоминанья.

Любовь, любовь!

Пусть упоенный,

Усну я вновь,

Обвороженный,

И поутру,

Вновь утомленный,

Пускай умру

Непробужденный!..

Традиционный элегический монолог мечтателя, обретающего счастье любви лишь во сне, прозвучал здесь с необычайной лирической свежестью и непосредственностью чувства. Не удивительно, что это раннее стихотворение пользовалось большой популярностью: при жизни Пушкина оно перепечатывалось семь раз. По свидетельству П. А. Катенина, Пушкин сам любил это стихотворение^[25]. Прощаясь с молодостью накануне своего тридцатилетия, Пушкин в шестой главе «Евгения Онегина» обыграет именно эти строки: «Мечты, мечты! Где ваша сладость? / Где вечная к ней рифма, младость?»

* * *

Любовь одна – веселье жизни хладной,

Любовь одна – мучение сердец.

Она дарит один лишь миг отрадный,

А горестям не виден и конец.

Стократ блажен, кто в юности прелестной

Сей быстрый миг поймает на-лету;

Кто к радостям и неге неизвестной

Стыдливую преклонит красоту!

Но кто любви не жертвовал собою?

Вы, чувствами свободные певцы!

Пред милыми смирялись вы душою,

Вы пели страсть – и гордою рукою

Красавицам несли свои венцы.

Слепой Амур, жестокий и пристрастный,

Вам терния и мирты раздавал;

С Пермесскими царицами согласный,

Иным из вас на радость указал;

Других навек печалями связал

И в дар послал огонь любви несчастной.

Наследники Тибулла и Парни!

Вы знаете бесценной жизни сладость;

Как утра луч, сияют ваши дни.

Певцы любви! младую пойте радость,

Склонив уста к пылающим устам,

В объятиях любовниц умирайте;

Стихи любви тихонько воздыхайте!..

Завидовать уже не смею вам.

Певцы любви! вы ведали печали,

И ваши дни по терниям текли;

Вы свой конец с волненьем призывали;

Пришел конец, и в жизненной дали

Не зрели вы минутную забаву;

Но, не нашед блаженства ваших дней,

Вы встретили по крайней мере славу,

И мукою бессмертны вы своей!

Не тот удел судьбою мне назначен:

Под сумрачным навесом облаков,

В глуши долин, в печальной тьме лесов,

Один, один брожу уныл и мрачен.

В вечерний час над озером седым

В тоске, слезах нередко я стенаю;

Но ропот волн стенаниям моим

И шум дубрав в ответ лишь я внимаю.

Прервется ли души холодный сон,

Поэзии зажжется ль упоенье, —

Родится жар, и тихо стынет он:

Бесплодное проходит вдохновенье.

Пускай она прославится другим,

Один люблю, – он любит и любим!..

Люблю, люблю! – но к ней уж не коснется

Страдальца глас; она не улыбнется

Его стихам небрежным и простым.

К чему мне петь? под кленом полевым

Оставил я пустынному зефиру

Уж навсегда покинутую лиру,

И слабый дар как легкий скрылся дым.

Помимо традиционного противопоставления неких счастливых любовников и одинокого несчастного лирического героя, здесь дается еще одно противопоставление. «Певцы любви», которые не нашли блаженства, но «встретили, по крайней мере, славу», и «страдалец», который не видит смысла в сочинении стихов и навсегда оставил лиру. «Слабый дар как легкий скрылся дым» – меланхолически заключает поэт. Хотя в тексте есть реальные приметы царскосельских пейзажей, стихотворение насквозь условно. Вряд ли у Пушкина были какие-то сомнения в своем даре, и оставлять лиру он уж точно не собирался.

Наслаждение

В неволе скучной увядает

Едва развитый жизни цвет,

Украдкой младость отлетает,

И след ее – печали след.

С минут бесчувственных рожденья

До нежных юношества лет

Я всё не знаю наслажденья

И счастья в томном сердце нет.

С порога жизни в отдаленье

Нетерпеливо я смотрел:

«Там, там, – мечтал я, – наслажденье!»

Но я за призраком летел.

Златыя крылья развивая

Волшебной нежной красотой

Любовь явилась молодая

И полетела предо мной,

Я влед… но цели отдаленной,

Но цели милой не достиг!..

Когда ж весельем окриленный

Настанет счастья быстрый миг?

Когда в сияньи возгорится

Светильник тусклый юных дней

И мрачный путь мой озарится

Улыбкой спутницы моей?

Сквозь все элегические штампы здесь пробивается живой голос тоскующего о любви юноши.

1817 год

Вот и наступил последний год лицейской жизни. Директор Лицея Егор Антонович Энгельгардт, желая приучить воспитанников к жизни в обществе, часто приглашает их к себе домой. У Пушкина с директором отношения натянутые, однако и он принят в его семье. Там он и познакомился с молодой женщиной, которой посвятил стихи, ставшие причиной очень неловкой ситуации.

К молодой вдове

Лида, друг мой неизменный,

Почему сквозь легкий сон

Часто, негой утомленный,

Слышу я твой тихий стон?

Почему, в любви счастливой

Видя страшную мечту,

Взор недвижный, боязливый

Устремляешь в темноту?

Почему, когда вкушаю

Быстрый обморок любви,

Иногда я замечаю

Слезы тайные твои?

Ты рассеянно внимаешь

Речи пламенной моей,

Хладно руку пожимаешь,

Хладен взор твоих очей…

О бесценная подруга!

Вечно ль слезы проливать,

Вечно ль мертвого супруга

Из могилы вызывать?

Верь мне: узников могилы

Там объемлет вечный сон;

Им не мил уж голос милый,

Не прискорбен скорби стон;

Не для них – весенни розы,

Сладость утра, шум пиров,

Откровенной дружбы слезы

И любовниц робкий зов…

Рано друг твой незабвенный

Вздохом смерти воздохнул

И блаженством упоенный

На груди твоей уснул.

Спит увенчанный счастливец;

Верь любви – невинны мы.

Нет, разгневанный ревнивец

Не придет из вечной тьмы;

Тихой ночью гром не грянет,

И завистливая тень

Близ любовников не станет,

Вызывая спящий день.

Лирический герой старается успокоить любовницу, которую страшит призрак недавно умершего мужа. По сведениям Гаевского, стихи были обращены к Марии Николаевне Смит (урожд. Шарон-Лароз), с конца 1816 года жившей в семье Е. А. Энгельгардта. «Весьма миловидная, любезная и остроумная, она умела оживлять и соединять собиравшееся у Энгельгардта общество. Пушкин, который немедленно начал ухаживать за нею, написал к ней довольно нескромное послание "К молодой вдове", напоминающее заглавием и отчасти мыслью эротическое послание Вольтера "A une jeune veuve". Но вдова, не успевшая забыть мужа и готовившаяся быть матерью, обиделась, показала стихотворение своего воздыхателя Энгельгардту, и это обстоятельство было главной причиной неприязненных отношений между ними»^[26].

Записи Гаевского, сделанные через много лет со слов товарищей Пушкина, не могут претендовать на точное и исчерпывающее описание ситуации. Прежде всего нет оснований считать, что Пушкин поднес Марии Смит это стихотворение, – такой поступок выходил за все рамки приличий. С какой стати юноша стал бы выставлять себя грубым невежей и оскорблять милую умную женщину? Возможно, стихотворение случайно попало к ней в руки, она приняла его на свой счет и потому обиделась. Возможно также, что Пушкин не предвидел такой реакции Марии: никаких интимных отношений между ними, разумеется, не было, ей, кстати, было посвящено совершенно невинное стихотворение «Слово милой»:

Я Лилу слушал у клавира;

Ее прелестный, томный глас

Волшебной грустью нежит нас,

Как ночью веянье Зефира.

Упали слезы из очей,

И я сказал певице милой:

«Волшебен голос твой унылый,

Но слово милыя моей

Волшебней нежных песен Лилы».

Нескромное же послание имело известные литературные источники: мотив возвращения мертвого мужа (возлюбленного) использовал не только Вольтер, но и Ж.-Б. Руссо, Парни и Батюшков^[27]. Кроме того, существовала знаменитая легенда о Дон Жуане! Как видим, прямолинейное биографическое истолкование содержания лирического стихотворения может доставить поэту большие неприятности…