Встаю и подхожу к окну. Вдаль по шоссе убегает цепочка желтых фонарей, слева во мраке утопает церковь, справа, средь голых деревьев, потухший желтоглазый фонарь, который я некогда сравнивал с Ее волосами. Я закрываю окно. Тишина… Я открываю Ее фото на телефоне и смотрю. Тишина… Затем взгляд словно проходит насквозь; скользит куда-то, ни за что не цепляясь. Тишина… Мысли уносятся так далеко, что кажется, словно их вовсе нет.

И тишина прерывается.

Возникает лишь одна мысль, которую я шепчу в темноту: простите меня. Я понимал, что это совершенно не по-мужски, тряпочно, словно у меня вовсе нет гордости, но все равно повторял, потому что Ее спокойствие и радость стали для меня важнее любой гордости, повторял: простите меня за все – даже если Вы меня ни в чем не вините. Никто ни в чем не виноват в этой обычной ситуации, и все же: простите меня. За те неудобства, что я привнес в Вашу жизнь; за дискомфорт; за то, что Вам приходилось на все мои действия смотреть через призму чувства; временами за излишнюю напористость, за перегибы; за то, что однажды довел Вас до слез; за то, что несколько раз себя не сдерживал и касался больше, чем это положено меж друзьями; за то, что всегда хотел копаться внутри Вас, пытаясь что-то там изменить – хотя на деле пытался помочь; простите за то, что пытался помочь, когда меня о том не просили; простите за то, что пытался помочь так неумело и неправильно; за то, что всегда требовал от Вас больше, чем Вы могли мне дать – и этим смущал, пугал, портил настроение, вынуждал закрываться; за то, что постоянно спешил, забывая о том, что каждому человеку нужно свое время, чтобы раскрыться – или не раскрыться; за то, что вываливал на Вас свои идиотские чувства, хотя должен был молчать; за то, что из-за моей открытости о них узнали все остальные и наверняка постоянно это обсуждали; простите за то, что Вам приходилось читать все мои рассказы и стихи, в которых я просто пытался разобраться в том, что происходит – в себе и вокруг; за то, что вы волновались о моем состоянии; за то, что Вам приходилось себя в чем-то винить – хотя я никогда Вас ни в чем не обвинял и только славил; простите меня за чувство, которого не должно было возникать; за то, что я надеялся; простите меня за все, за все и еще раз за все, что Вам мешало жить в спокойствии. И простите за то, что я еще могу сделать – но я постараюсь совсем ничего не показывать.

– Простите меня, – шепчу я в конце, – простите…

И вдруг кажется, что больше нет ни пришлого, ни будущего, а есть только настоящее, со всеми радостями и скорбями, с ускользающим счастьем и липкой тоской, – но все-таки настоящее. И я стараюсь думать и гадать как можно меньше, хотя прекрасно понимаю, к чему в итоге приведет мое общение с Ней, прекрасно понимаю, что в итоге я Ее потеряю… Но все равно больше нет ни прошлого, ни будущего, а есть только настоящее, которому я отдаюсь со всем безрассудством и открытостью; настоящее, в котором я готов напиваться любым чувством допьяна, утопать в нем с ног до головы.

Я выдыхаю и смотрю в окно, в котором смутно вырисовывается мой силуэт. Закрываю глаза. Клочьями вспыхивают смутные воспоминания: то ноябрьское объятие, после которого во мне что-то дернулось; первые робкие попытки начать общение в интернете; забавный спор на чашку чая, моя победа и то, как я пытался вернуть деньги за чай обратно Ей; троллейбус, где я осознал, что чувство начинает расти, искриться и переливаться, хотя я боялся поверить в то, что оно настоящее, постоянно сомневался; столовая, то, как Она окликнула меня и попросила дать салфетку, а я посмотрел на Нее и совершенно потерялся, перестал думать и никого и ничего не слышал; снова столовая, где я смотрел Ей в глаза и рассказывал что-то, и чувствовал, как из головы исчезают все мысли и потому приходилось замедлять речь, чтобы подобрать следующее слово; вечерняя замороженная улица, где я, переполненный упоительным чувством полета и первым в жизни счастьем, хотел броситься на тротуар и оросить его слезами радости, покрыть поцелуями; мои огромные сообщения, что я писал в приступе небоскребной нежности, заливаясь слезами от переизбытка чувств; мои постоянные попытки как-то Ее подбодрить, как-то помочь – просто, чтобы Она улыбалась и только улыбалась; почти непереносимое чувство тоски от осознания того, что не увижу Ее целый месяц; наши переписки до трех часов ночи; мои оправдания в слезах, когда думал, что сделал что-то не то, хотя на деле Она просто решила пошутить, поиздеваться, «позаразничать» – мое осознание ситуации и смех; Ее полноценный отказ, мои шествия по ночным улицам, сидение на занесенной снегом лавочке в парке; вернувшееся одиночество; нападки Тени; алкоголь; смирение, принятие, переключение; Она; переписки с объяснением, как я себя чувствую; Она; мое тряпочное предложение дружить; Ее волшебные волосы, Ее не менее волшебные глаза – и те и другие меняются в зависимости от света и – возможно, кто знает? – от настроения; руки, тонкие пальцы, совсем рядом с моими; Ее улыбки и смех, в ответ на мои реплики; то, как в коридоре я сказал Ей: «Стой» и резко заглянул в глаза, чтобы убедиться в их цвете, Ее смех и оттого пожар внутри меня; то, как Она легонько бьет меня по плечу, чтобы я не говорил того, что лучше не слышать остальным, находящимся в нескольких шагах от нас, моя улыбка и смех при этом; остановка поздней переписки, потому что по голосовым сообщениям слышу, как она хочет спать; Ее улыбки и Ее смех…

Вдох. Выдох. Открываю глаза. В груди тепло. И я улыбаюсь, пока перед глазами еще маячат обрывки воспоминаний.

Нет, пожалуй, зима закончилась. Началась весна. Мне становится легче дышать. Все могло быть иначе, будь я чуть более закрытым, не проявляй я чувства так небезопасно и так уничтожающе, что однажды довел Ее до слез своими кончеными огромными сообщениями, но я живу душа нараспашку и, хотя каждый раз из-за этого мучусь, продолжаю гнуть эту линию. И возможно однажды, когда я совсем исчезну из Ее жизни, Она откроет те сообщения, перечитает их и поймет все от слова до слова, поймет каждую букву, пропитанную чувством. Может быть, тогда Она улыбнется, более не испытывая никакого дискомфорта, и скажет: «Черт, как же сильно я ему нравилась, как же сильно я была ему нужна». Улыбнется и, преисполненная нежности и любви, отправится к тому, у кого получилось. И пусть они будут счастливы. Пусть все будут счастливы. И когда-нибудь и я перечитаю все наши разговоры, перечитаю большие сообщения и скажу: «Вот что такое нежность», ведь все, что я знал до Нее оказалось неправдой, Она показала мне другую сторону чувства, светлую, высокую, хотя и безнадежную.

Я слушаю космически-нежную по звучанию Apocalypse, ¹глубоко вдыхаю холодный воздух и на выдохе начинаю улыбаться. Смотрю на купола, тонущие во мраке. Отче, думаю я, когда моя жизнь успела превратиться в сентиментализм… Господи, думаю я утирая слезливые глаза, при этом улыбаясь, что же это такое, что же ты со мной наделал. За эти несколько месяцев в моих глазах стояло больше слез, чем за всю жизнь, а счастливые – и вовсе появились впервые. Боже Всевышний, думаю я, ведь я ни о чем не жалею; теперь я даже ни о чем не прошу; я благодарен за все, за этот опыт, открывший во мне множество новых вещей, я благодарен тебе за Нее, благодарен за то, что Она все еще есть в моей жизни, но скажи мне, что же это происходит и к чему это происходит, куда несет меня рок событий… Но я продолжаю улыбаться. Apocalypse играет пятый раз. Я закрываю глаза, и все тонет, делается ненужным. Я чувствую только радость, какое-то странное чувство очищения и легкую, но приятную усталость, будто после большого дела.

Мне кажется, что больше нет ни прошлого ни будущего. Ни о чем не жалеть и ни на что не надеяться; не бегать за Ней, стараясь выловить момент для разговора или просто нахождения рядом; не завидовать, если Она с кем-то обнимается; не хотеть, чтобы все вокруг исчезли и мы остались вдвоем; не убиваться, если не получается затеять разговор и мы идем молча; не навязываться насилу, а просто быть рядом – так близко, как меня подпускают; искренне пытаться помочь, подбодрить, развеселить, когда кажется, что это очень нужно, но не печалиться, если Она того не хочет; не отчаиваться от осознания того, что из-за моей же глупости Она все воспринимает через призму моих чувств, не отчаиваться, что знание человека о чувствах другого разрушает все; не ломаться, если Она не хочет что-то рассказывать, потому что не может открыться; не думать, что все могло быть иначе, не думать о том, что Она просто не пробовала и все бы могло получиться; наслаждаться тем, что дается; благодарить за то, что дается; умеренность и только умеренность; не требовать от другого сердца больше, чем оно может мне дать; не требовать от другой головы никаких перестроек, если она сама того не хочет; не верить в чудеса; не задавать вопросов бессловесному миру; просто быть; просто общаться с Ней; просто быть; полное принятие и полный мир.

Я продолжал слушать Apocalypse. И в уме слагался диалог, тихий, томный, личный, какие бывают только ночью:

– Ведь что бы ты ни говорил, во всем будет подтекст. Что бы ты ни говорил – в Ее глазах ты всегда будешь влюблен. Может быть, Она и думает, что ты общаешься с Ней только из-за этого. Любое твое действие объясняется только так. Она вынуждена соблюдать правила, чтобы не отдалить тебя и не приблизить одновременно. Она ведь наверняка почти ничему не верит. Посмотри, до чего ты Ее довел.

Я со светлой грустью улыбнулся и качнул головой.

– Что я могу с этим сделать? Ничего. Я могу только сказать, что это лишь полуправда. Не все можно объяснить этим. Уже не все. Далеко не все. Я могу лишь быть открытым и говорить все так, как есть. Она сама решает, как это воспринимать.

– Самому-то не надоело?

Я коротко усмехаюсь.

– Мне никогда не надоест чувствовать.

– Ты же понимаешь, насколько ограничиваешь Ее поведение? Она же сто раз подумает, что и как сделать, чтобы не давать тебе надежду. Ведь она даже давно перестала заигрывать с тобой.

– Надежда всегда связана с будущим, именно поэтому сейчас ей нет места в моей жизни. Верит Она тому или не верит, но я ни на что не надеюсь. И что бы Она ни делала – я ни на что не надеюсь.

– Надо же, как сильно можно вогнать себя в зону дружбы.

Я коротко усмехаюсь.

– Да пошел ты. Впрочем, так оно и есть.

– И чего же ты тогда хочешь?

– Чтобы Она чувствовала себя хорошо и свободно, чтобы улыбалась, чтобы не загоняла себя мыслями, чтобы настоящее, в котором Она живет, приносило только радость и комфорт, чтобы…

– …а что ты хочешь?

– Я хочу жить сейчас. Просто чувствовать то, что могу чувствовать в данный момент; делать то, что делается в данный момент; думать о том, что происходит сейчас, а не о том, что было, и что может быть. Радоваться тому, что дает мне Бог, радоваться тому, что дает мне Она и не пытаться вырвать больше положенного. Умеренность и только умеренность.

Я улыбаюсь. И ведь такой стиль жизни я открыл только благодаря Ней. За одно это я должен молиться за Ее здоровье и счастье.

Будь что будет. Я не прощаюсь с Ней (хотя конечно для воплощения первых желаний должен сделать это), я лишь прощаюсь с будущим и прошлым и приветствую настоящее, в котором почти никогда не жил. Я славлю его, благодарю его за то, что происходит и за то, что есть. И славлю и благодарю Ее за все то, что Она дает.

Я просто благодарен, я благодарен за все. Я чувствую эту гармонию, это принятие и смирение, и полностью отдаю себя во власть того, что происходит. Мне больше не нужно бежать ни в прошлое, ни в будущее. Меня больше нет вчера, и завтра меня тоже нет. Я есть только сейчас. И во мне нет ни жалобы, ни упрека, ни разочарования, ни боли, во мне только тихая нежность и светлая грусть – пусть все славится, пусть все будет свято.