Чаще всего моя уверенность в себе выражается в том, что я могу выдержать чужой взгляд. Кто-то говорит, что у меня «взгляд хищника», – думаю, им обладают практически все социопаты. Мы привыкли к тому, что взгляд в глаза – признак враждебности. В зоопарке посетителей предупреждают не смотреть в глаза гориллам, потому что для них это сигнал к атаке. Видимо, многие люди думают точно так же, поэтому редко смотрят друг другу в глаза. Социопатов же совсем не смущают чужие взгляды, мы не отворачиваемся – и из-за этого нас считают самоуверенными, агрессивными хищниками, склонными к соблазнению. Это может вывести некоторых людей из равновесия, а некоторые воспримут это за признак страсти и влюбленности.

Замечали ли вы, что очарование и уверенность в себе могут открыть перед вами много дверей? При этом подобного бы не произошло с другим, менее уверенным в себе человеком. Кто-то скажет, что это манипуляция, а я скажу, что это умение пользоваться тем, что даровано мне природой. Мне кажется отвратительным само слово «манипуляция». Его употребляют, когда хотят переложить на кого-то ответственность за свой выбор. А если они никогда не пожалеют о своем решении, не означает ли это, что ими никто не манипулировал?

Манипуляции – это та сфера, в которой черты социопата проявляются наиболее ярко. Большинство людей находят это отталкивающим, однако я не понимаю почему. Для меня это равноценный обмен. Все люди чего-то хотят: быть нужными, доставить удовольствие, выглядеть хорошими. Манипуляция – самый быстрый, хоть и не самый честный способ дать им желаемое. Мой друг-социопат любит приводить такой пример. Представим, что кто-то продает машину за пять тысяч долларов. А я знаю человека, который хочет купить точно такую машину за десять тысяч долларов. Еще я уверена, что эти два человека не знакомы друг с другом. И тогда я покупаю машину у одного и продаю другому, зарабатывая на этом пять тысяч баксов. На Уолл-стрит и других фондовых биржах так устроена покупка-продажа ценных бумаг, это происходит каждый день, и никто не жалуется. Все получили то, что хотели, и если не узнают большего, то будут довольны исходом сделки. Я лишь воспользовалась тем, что продавец и покупатель не знают друг друга, к их удовольствию и своей выгоде.

По правде говоря, я считаю, что от общения с социопатами можно получить больше, чем от обычных людей. Мы – то, благодаря чему движется мир. Социопаты исполняют мечты. Или делают вид, что исполняют. Иногда мы единственные, кто обращает внимание на потребности и нужды других людей, не выдавая при этом истинный смысл своего интереса. Мы долго изучаем выбранную жертву и становимся тем, кто ему необходим, – идеальным работником, боссом или любовницей. И делаем это вовсе не из-за злобного умысла или желания провернуть тайные дела. Наши жертвы, как правило, получают удовлетворение от обмена и рады ему. Хотя, конечно, мы не будем ничего делать бесплатно – все имеет свою цену: деньги, власть, восхищение. Но и наш партнер не останется обделенным. Возможно, вам покажется, что цена слишком высока, но если вы заключаете сделку с дьяволом, значит, ни один ангел не предложил вам более выгодных условий.

Как вы относитесь к морали? Вам не кажется, что было бы гораздо проще оценивать всех людей, в том числе и себя, по принципу «выживут наиболее приспособленные»? Социопатов часто упрекают в том, что мы не умеем жалеть и раскаиваться, и почему-то ставят нам это в вину. Принято считать, что способность чувствовать себя виноватым – признак хорошего человека. Мне это кажется странным. В мире нет объективной морали, которая подошла бы всем. Даже богословы и философы за время своих тысячелетних споров так и не пришли к пониманию того, что такое высшая нравственность и каковы ее признаки. Мне сложно поверить в такую изменчивую субстанцию, которая спокойно оправдывает кровную месть, смертную казнь и «справедливые» войны. Хоть я и религиозна, как многие другие люди, и именно вера направляет мою жизнь по пути нравственности, помогает избегать тюрьмы и оставаться незаметной в толпе, суть морали остается для меня тайной за семью печатями.

Я прагматик. Если мне выгодно, я следую нормам морали, если нет – поступаю так, как мне нужно, не ища для себя оправданий. Однажды так вышло, что я помогала заполнить документы на получение компенсации от немецкого правительства пожилым супругам, пережившим холокост. Светловолосой женщине было около восьмидесяти, видно было, что она тратит большие деньги на косметику, одежду и пластические операции. Муж был еще старше, с седой гривой волос и таким выражением лица, словно он – престарелая звезда Голливуда. С его документами все было в порядке, он даже показывал мне лагерный номер, вытатуированный у него на предплечье. А вот бумаги женщины вызвали у меня сомнения. Согласно документам, она находилась в нескольких лагерях с перерывами, что выглядело крайне бесполезно для немцев и не совпадало с историей, которую она рассказывала. Я не знала, как лучше заполнить формы, и сказала, что мне надо проконсультироваться в организации, которая занимается компенсациями. Когда я встала со стула, женщина запаниковала, вцепилась в мою руку и усадила обратно. То, что я услышала дальше, было очень сложно понять, особенно принимая во внимание ее возраст, плохое знание английского и, возможно, маразм. Она указала пальцем на одну из форм и сказала: «Это не я».

Так передо мной развернулась история обмана и выживания – не столько с ее слов, сколько благодаря моей способности распознавать ложь. Она совсем не походила на еврейку с ее светлыми волосами и голубыми глазами. На самом деле во времена нацистского режима моя клиентка работала портнихой, а документы, которые сейчас лежали передо мной, она украла у молодой женщины, которая умерла вскоре после освобождения из концлагеря. Примерно такой была суть истории, но у меня есть непреложное правило – не задавать лишних вопросов. Возможно, даже ее муж не знал, кто она такая на самом деле. А может, это все было лишь игрой воображения: моей или ее.

При всем этом меня не мучили угрызения совести, когда я помогала ей заполнить все необходимые формы. Я должна была лишь помочь ей связно изложить историю – а не осуждать. Я была рада сделать это – меня восхитила эта женщина. Во время своих путешествий я посетила немало мест, которые были связаны с холокостом: например, побывала в Доме-музее Анны Франк. И везде, где бы я ни была, меня поражало полное равнодушие большинства замешанных в происходящем людей: соседей, жителей этих городов, охранников концлагерей и самих узников.

Когда я смотрела на эту старую женщину, я видела себя. У нас были одинаковые взгляды на жизнь. Она понимала, что значит выживать любой ценой, и похитила документы, чтобы стать свободной. Хотела бы я, чтобы у меня все сложилось так же хорошо.

Думаю, ей повезло, что их семье помогала именно я, а не другой волонтер. Скорее всего, человек с более строгими моральными устоями начал бы задавать неудобные вопросы, которые разрушили бы ее историю. Да, мягкосердечный волонтер не смог бы не признать, что она страдала во время войны, но не так, как бывшие узники концлагерей. Скорее всего, во время войны она страшилась разоблачения. Кто знает, что она сделала, чтобы остаться на свободе: подружилась с кем-то, подкупила или соблазнила? И возможно, из-за этого юрист не захотел бы помогать человеку, который спасся, нарушив установленные обществом правила. Должны ли мы ненавидеть людей, которые берут у системы то, что принадлежит им по праву, благодаря огрехам в законодательстве? Некоторые, наверное, упрекнули бы мою клиентку за то, что она пользуется своей внешностью, чтобы избежать участи арийского народа. Но как я уже говорила, – ей повезло. У меня не возникло нравственных колебаний. Я оформила их бумаги, и пара отправилась в ресторан на обед.

Часто ли вы принимаете важные решения без малейших колебаний, что приводит в ужас окружающих? Спонтанность – это воздух для социопатов. Что касается меня, то я не могу долго заниматься одним и тем же – я даже не работаю в одном месте дольше двух лет. Социопаты не могут жить без внешних стимулов, без них мы скучаем и совершаем необдуманные поступки. Мы фиксируемся на чем-то одном, не обращая внимания ни на что другое, и перестаем прислушиваться к доводам рассудка. Однако если другие люди поступают импульсивно необдуманно, я делаю то же самое с ясным рассудком.

Я ни разу никого не убила, хотя и хотелось. Вряд ли в этом я отличаюсь от остальных. Чаще всего такое желание я испытывала по отношению к случайным людям, которые почему-то заставили меня испытывать раздражение. И практически никогда я не чувствовала подобного по отношению к моим родным. Однажды, когда я была на юридической конференции в Вашингтоне, рабочий в метро попытался пристыдить меня за то, что я хотела пройти к закрытому эскалатору. Он обратился ко мне по-английски с сильным акцентом: «Вы что, не видите желтый заградительный знак?»

– Желтый заградительный знак?

– Да! Я его только что поставил, а значит, вам нельзя проходить на эскалатор!

Я молча смотрю на него без какого-либо выражения.

– Это незаконное проникновение на территорию! Разве вы не знаете, что этого нельзя делать? Вы нарушаете закон!

Я продолжаю молча на него смотреть. Он, явно удивленный моей реакцией, говорит:

– Что ж, в следующий раз не нарушайте, хорошо?

Нет, не хорошо! Зачастую люди, объясняя какой-то ужасный поступок с их стороны, говорят, что они «просто вышли из себя». Я очень хорошо их понимаю. Вот и в тот раз я ждала, когда ярость достигнет той части мозга, которая отвечает за решения, и наполнит меня ледяным спокойствием. Я следила за рабочим, прищурив глаза и сжав челюсти. Кровь кипела от адреналина, а в пересохшем рту появился металлический привкус. Я старалась следить за происходящим вокруг, пытаясь предугадать поведение толпы, хотя час пик еще не наступил. Я ждала, что рабочий зайдет в пустующий проход или незапертое помещение, и мы окажемся там вдвоем. Я в красках представляла, что сделаю потом: сомкну пальцы на его горле и буду наблюдать, как жизнь покидает тело. И это ощущалось по-настоящему правильным поступком на тот момент.

Когда я думаю об этом сейчас, мое поведение кажется мне странным. Во мне около 60 кг, а он весил явно не меньше 75. Конечно, у меня сильные руки, как у всех музыкантов, но вряд ли бы моей силы хватило, чтобы задушить взрослого мужчину. Действительно ли отнять жизнь так легко? Если уж на то пошло, я не смогла даже утопить детеныша опоссума. Меня захватила иллюзия собственной силы, но и в тот момент ничего не произошло – я упустила его из виду, а моя ярость утихла так же быстро, как и появилась.

Потом я часто думала о том, смогла ли бы убить рабочего, если бы не потеряла его в толпе. Я уверена, что все равно не сделала бы этого, но, безусловно, напала бы. Сопротивлялся бы он? Ударил бы меня в ответ? Как скоро вмешалась бы полиция? Смогла ли бы я выбраться из этого щекотливого положения? Я часто задумываюсь о таких вещах и понимаю, что однажды могу попасть в сложное положение. И получится ли у меня тогда правдоподобно изобразить раскаяние или меня сразу выведут на чистую воду?

Насколько я изучила социопатов, наша потребность в стимуляции извне может проявляться по-разному. Все зависит от человека. Для меня не удивительно, что многие закрывают эту потребность, совершая преступления, особенно если условия сложились удачно. Но есть и те, кто остается в рамках закона: они становятся пожарными, идут в разведку или соревнуются друг с другом на заседаниях совета директоров. Как я это вижу: социопаты из семей низшего класса становятся, например, наркодилерами, а люди, выросшие в семьях со средним и высоким достатком, занимают должности руководителей или хирургов.