– Ах, если б я знал…

Она засмеялась.

– Нет-нет, это ничего бы не изменило, я сразу легла, у меня опять немного поднялась температура. Хорошо, что я рано вернулась.

– Температура? Сколько же?

– Ах, пустяки. Расскажите лучше, что вы еще делали сегодня вечером.

– Беседовал с хозяйкой о международном положении. А вы? Переговорили успешно?

– Надеюсь, что успешно.

Под моим покровом возникла тропическая жара. Поэтому всякий раз, когда говорила девушка, я делал себе отдушину, жадно хватал губами холодный воздух и снова опускал полог, когда наставал мой черед говорить в трубку, которую я прижимал к самому рту.

– Среди ваших знакомых нет никого, кого звали бы Робертом? – спросил я.

Она засмеялась.

– По-моему, нет…

– Жаль. Мне бы очень хотелось слышать, как вы произносите это имя. Может быть, все-таки попробуете?

Она снова засмеялась.

– Так, ради смеха, – сказал я. – Например, Роберт – осел.

– Роберт – ребенок…

– У вас чудесное произношение, – сказал я. – А теперь попробуем слово «Робби». Итак, Робби…

– Робби – пьяница, – медленно произнес тихий далекий голос. – А теперь мне пора спать: я уже приняла таблетку снотворного, и голова начинает гудеть…

– Да, конечно. Спокойной ночи. Приятного сна…

Я положил трубку и снял с себя пальто и одеяло. Потом поднялся на ноги – и опешил. Всего в шаге от меня застыл, как призрак, наш пансионер, бухгалтер, занимавший комнату рядом с кухней. Я сердито чертыхнулся.

– Тсс! – сказал он, ухмыляясь.

– Тсс! – передразнил я его, еще раз мысленно послав его к черту.

Он значительно поднял палец.

– Я не выдам. Дело политическое, не так ли?

– Что? – поразился я.

Он подмигнул мне.

– Да вы не бойтесь! Я и сам держусь крайне правых позиций. Секретный политический разговор, не так ли?

Наконец до меня дошло.

– В высшей степени! – сказал я и тоже ухмыльнулся.

Он кивнул и сказал шепотом:

– Да здравствует его величество!

– Трижды виват! – ответил я. – Ну а теперь кое-что из другой оперы: знаете ли вы, собственно, кто изобрел телефон?

Он удивленно потряс лысым черепом.

– Я тоже не знаю, – сказал я, – но это наверняка был классный парень…

IX

Воскресенье. День гонок. Всю последнюю неделю Кестер тренировался каждый день. По вечерам после этого мы проверяли самочувствие «Карла», каждый его винтик, – смазывали, отлаживали. А теперь мы сидели у склада с запасными частями и ждали Кестера, который пошел к месту старта.

Мы все были в сборе: Грау, Валентин, Ленц, Патриция Хольман и, конечно, Юпп. Юпп был в гоночном комбинезоне, в гоночном шлеме и с гоночными очками. Он ехал в паре с Кестером, потому что был легче всех. Правда, Ленц выдвинул по этому поводу свои сомнения. Он утверждал, что огромные торчащие уши Юппа создают повышенное сопротивление воздуха и машина, таким образом, либо потеряет километров двадцать скорости, либо превратится в самолет.

– Каким образом, собственно, у вас оказалось английское имя? – спросил Ленц сидевшую рядом с ним Патрицию Хольман.

– Моя мать была англичанкой. Ее звали так же. Пат.

– А, Пат – это нечто иное. Выговаривается значительно легче.

Он достал стакан и бутылку.

– Будем настоящими товарищами, Пат! Меня зовут Готфрид.

Я с удивлением смотрел на него. Я лавирую и так и сяк с этим обращением, а он среди бела дня запросто проделывает такие трюки. И вот уже она смеется с ним и называет его Готфридом.

Но куда было Ленцу до Фердинанда Грау. Тот будто спятил и не мог оторвать глаз от девушки. Он то раскатисто декламировал стихи, то заявлял, что должен писать ее портрет. И в самом деле, пристроившись на каком-то ящике, он начал делать зарисовки.

– Послушай, Фердинанд, старый ворон, – сказал я, отнимая у него блокнот, – не трать себя на живых людей. Оставайся при своих покойниках. И не переходи на личности. В том, что касается этой девушки, я чувствителен.

– А вы потом пропьете со мной ту часть тетушкиного наследства, которая достанется мне от трактирщика?

– За всю часть не ручаюсь. Но уж какую-то ее долю – наверняка.

– Идет. В таком случае я тебя пощажу, мой мальчик.

Треск моторов пулеметной дробью завис над трассой. Пахло прогорклым маслом, бензином и касторкой. Волнующий, чудный запах, волнующий, чудный шум моторов!

Из соседних, хорошо оборудованных боксов доносились крики механиков. Сами мы были оснащены довольно скудно. Кое-какие инструменты, свечи зажигания, пара колес с запасными баллонами, доставшаяся нам задаром на одной фабрике, несколько мелких запасных деталей – вот и все. Ведь Кестер не представлял какой-нибудь автозавод. Нам приходилось платить за все самим, вот у нас и было всего в обрез.

Подошел Отто, а за ним Браумюллер, уже одетый для гонки.

– Ну, Отто, – сказал он, – если мои свечи сегодня выдержат, тебе хана! Да только они не выдержат.

– Посмотрим, – ответил Кестер.

Браумюллер погрозил кулаком «Карлу».

– Берегись моего «Щелкунчика»!

«Щелкунчиком» он называл свою новую тяжелую машину, которая считалась фаворитом.

– «Карл» еще утрет тебе нос, Тео! – крикнул ему Ленц.

Браумюллер хотел что-то ответить на привычном солдатском жаргоне, но, заметив Патрицию Хольман, поперхнулся, сделал масленые глаза, глупо осклабился и отошел.

– Полный успех! – удовлетворенно заметил Ленц.

На трассе залаяли мотоциклы. Кестеру пора было готовиться. «Карл» был заявлен по классу спортивных машин.

– Особой помощи мы тебе не окажем, Отто, – сказал я, кивая на инструменты.

Он махнул рукой.

– Да это и не нужно. Ежели «Карл» надорвется, то тут уж не поможет целая мастерская.

– Может, нам все-таки выставлять щиты, чтобы ты видел, каким идешь?

Кестер покачал головой:

– Старт-то общий. И сам все увижу. Да и Юпп будет следить.

Юпп усердно закивал головой. Он весь дрожал от волнения и непрерывно жевал шоколад. Но таким он был только перед началом гонок. После стартового выстрела он становился спокоен, как черепаха.

– Ну, ни пуха!

Мы выкатили «Карла».

– Не застрянь только на старте, козырь ты наш, – произнес Ленц, поглаживая радиатор. – Смотри не огорчай своего старика отца, «Карл»!

«Карл» рванул с места. Мы смотрели ему вслед.

– Глянь, глянь, во рухлядь-то чудная! – сказал вдруг кто-то неподалеку от нас. – А задница как у страуса!

Ленц выпрямился.

– Вы имеете в виду белую машину? – спросил он, заливаясь краской, но еще спокойно.

– Знамо дело, ее, – небрежно через плечо бросил ему гигант механик из соседнего бокса и передал своему приятелю бутылку с пивом. Охваченный яростью Ленц уже собрался перелезть через низенькую загородку. К счастью, он еще не успел выпалить никаких оскорблений. Я оттащил его назад.

– Кончай эти глупости, – накинулся я на него, – ты нам нужен здесь. Зачем тебе раньше времени попадать в больницу?

Ленц с ослиным упрямством пытался вырваться у меня из рук. Он не выносил никаких замечаний в адрес «Карла».

– Вот видите, – сказал я, обращаясь к Патриции Хольман, – каков человек, который выдает себя за последнего романтика. Просто козел ненормальный! Вы можете поверить, что он когда-то писал стихи?

Это подействовало – я знал, где у Готфрида уязвимое место.

– Ну, это было еще задолго до войны, – сказал он извиняющимся тоном. – Кроме того, детка, свихнуться во время гонок – это не позор. А, Пат?

– Свихнуться никогда не позор.

Готфрид взмахнул рукой.

– Великие слова!

Рев моторов заглушил все. Воздух содрогнулся. Земля и небо содрогнулись. Стая машин пронеслась мимо.

– Предпоследний! – буркнул Ленц. – Эта скотина все же запнулась на старте.

– Ничего страшного, – сказал я, – старт – это слабое место у «Карла». Он разгоняется медленно, зато потом его не удержишь.

Едва стал затихать грохот моторов, как вступили репродукторы. Мы не поверили своим ушам. Бургер, один из главных конкурентов, так и остался стоять на старте.

Рокот машин снова стал приближаться. Машины подрагивали вдали, как кузнечики, потом выросли прямо на глазах и вот уже промчались мимо трибун и вошли в крутой поворот. Пока их было шесть, Кестер все еще на предпоследнем месте. Мы держали все наготове. Отдававший эхом рев моторов за поворотом то стихал, то нарастал. И вот вся стая снова вынырнула из-за трибуны. Один из гонщиков вырвался вперед, двое других буквально висели у него на колесе, следом шел Кестер. Он чуть продвинулся вперед на повороте и теперь был четвертым.

Солнце выглянуло из-за облаков. Свет и тень легли широкими полосами на дорогу, превратив ее в тигровую шкуру. Тени облаков передвигались и по трибунам. Ураганный рев моторов взвинтил нас всех не хуже самой шальной музыки. Ленц переминался с ноги на ногу, я давно превратил свою сигарету в жвачку, а Патриция Хольман раздувала ноздри, как жеребенок на ранней зорьке. Только Валентин и Грау преспокойно посиживали себе, греясь на солнышке.

Снова накатил гул напряженного сердцебиения машин, выскочивших на линию трибун. Мы впились глазами в Кестера. Он покачал головой – мол, шины менять не буду. На обратном пути он несколько сократил разрыв и теперь сидел на колесе у третьего. Так, спаренные, они и мчались по бесконечной прямой.

– Проклятье! – Ленц сделал глоток из бутылки.

– Ничего, его козырь – повороты, – сказал я Патриции Хольман. – Их-то он и разучивал.

– Пригубим пузырек, Пат? – спросил Ленц.

Я сердито посмотрел на него, но он выдержал мой взгляд не моргая.

– Лучше бы из стакана, – ответила она. – Пить из горлышка я еще не научилась.

– То-то и оно! – Готфрид выудил из сумки стакан. – Вот они, плоды современного воспитания.

На последующих кругах стая машин распалась. Лидировал Браумюллер. Первая четверка оторвалась метров на триста. Кестер исчез за трибуной, держась нос в нос с третьим. Потом рев снова приблизился. Мы вскочили на ноги. А где же третий? Отто шел теперь в одиночестве за двумя передними. А-а, вот наконец приковыляла и бывшая третья. Задние колеса были разодраны в клочья. Ленц ухмыльнулся не без злорадства – машина остановилась у соседнего бокса. Гигант механик чертыхался. Через минуту машина вновь была на ходу.

На последующих кругах расстановка сил не изменилась. Ленц отложил в сторону секундомер и занялся подсчетами.

– У «Карла» еще есть резервы! – поведал он через некоторое время.

– Боюсь, у других тоже, – сказал я.

– Маловер! – Он бросил на меня уничтожающий взгляд.

И на предпоследнем круге Кестер отрицательно помотал головой. Он решил рискнуть и не менять шины. Было еще не настолько жарко, чтобы риск был слишком велик.

Напряжение словно сковало трибуны и площадь незримой стеклянной цепью, когда машины пошли на последний круг.

– Подержитесь все за дерево, – сказал я, сжимая рукоять молотка. Ленц в ответ на это схватил мою голову. Я оттолкнул его. Он, ухмыляясь, взялся рукой за барьер.

Гул моторов перерос в рев, рев – в вой, вой – в грохот, затем в высокое, протяжное, свистящее пение мчащихся машин. Браумюллер влетел в поворот по внешней касательной. Вплотную за ним, но ближе к середине трассы, взметая пыль скрежещущими задними колесами, несся второй гонщик, он, по всей видимости, хотел выскочить вперед снизу.

– Ошибка! – закричал Ленц.

В этот момент пулей вылетел Кестер. Его машина с визгом взяла вираж по самому внешнему краю. Мы замерли. Казалось, «Карл» неминуемо перелетит за пределы шоссе, но мотор взревел, и машина прыжком вписалась в прямую.

– Он вошел в поворот на полном газу! – крикнул я.

– Сумасшедший! – кивнул Ленц.

Мы свесились далеко за барьер, дрожа от возбуждения в предчувствии удачи. Я помог Патриции Хольман взобраться на ящик с инструментами.