Он ничего не сказал про завтра, и Люба не поняла, как ей быть: то ли ждать, пока он за ней зайдет, то ли самой приходить, но куда и в котором часу? Как-то по-дурацки все получается. И она тоже хороша, ничего не спросила, не уточнила, постеснялась. Правильно Тома говорит, дурища она.

Люба отправилась мыть посуду, до маминого возвращения с работы она успела еще салфетки перестирать и накрахмалить и вымыть крыльцо. Бабушка всегда говорит, что уютный дом начинается с чистого крыльца и что если на крыльце грязь и мусор, то никакая чистота и красота внутри дома уже не спасает, все равно остается впечатление неопрятности и запущенности.

Дальше вечер покатился по привычной колее: приехала мама, Бабаня кормила ее ужином, потом все собрались на веранде за самоваром и ждали папу. Отец, Николай Дмитриевич, приехал поздно, девочки уже умылись, почистили зубы и собирались спать. Прямо с порога он спросил, чем закончилась вчерашняя история с сердечным приступом у соседа-профессора, и Люба доложила, что все в порядке, врач больше не понадобился, и сегодня она с сыном профессора Родиком ходила на озеро, где познакомилась с ребятами, среди которых есть даже греческая девочка с удивительным именем Аэлла.

– А, знаю, – кивнул Николай Дмитриевич, – Александриди. Ее отец хороший мужик, крепкий, настоящий коммунист.

– Папа, а почему они здесь живут? – не сдержала любопытства Люба.

– Потому что в сорок девятом году из Греции в нашу страну приехали тринадцать тысяч эмигрантов, и Александриди в их числе. Правда, все они в основном осели в Ташкенте, но дяде Константиносу разрешили жить рядом с Москвой, потому что он настоящий коммунист и прогрессивный журналист, он дружит с Твардовским и Борисом Полевым, – объяснил отец.

Про Василия Теркина Люба знала, в школе проходили, и «Повесть о настоящем человеке» она тоже читала, имена знаменитых писателей были ей знакомы, поэтому ничего удивительного не было для нее в том, что человек, который с ними дружит, имеет большие привилегии. Вот, значит, из какой семьи Аэлла! Понятно, почему она так задается.

– А что, его дочка хорошо говорит по-русски? – поинтересовался отец.

Хорошо ли? Люба растерялась. Аэлла говорила точно так же, как сама Люба, да как все вокруг, ничего особенного девочка в ее речи не заметила. А как еще она должна говорить?

– Она же гречанка, родилась в Греции и жила там до пяти лет, – пояснил Николай Дмитриевич, – русский язык только здесь выучила, а родной для нее – греческий. Вот я и спрашиваю: она хорошо русский выучила?

– Наверное, – пожала плечами Люба, – она разговаривает, как все.

– И без акцента? – недоверчиво прищурился отец.

– Без акцента.

– Вот молодец девчонка! – искренне восхитился он. – Вот же редкостная умница! Вам бы с Томкой так иностранным языком овладеть, как она!

Люба загрустила. Надо же, даже папа, который Аэллу совсем не знает, и то восхищается ею и ставит дочерям в пример. Конечно, такая замечательная девочка должна быть самой главной в любой компании, и любая другая девчонка будет рядом с ней выглядеть серой и неприметной.

– Пошли спать, – сердито зашипела Тамара, дергая Любу за рукав. – Поздно уже. Дай папе поесть спокойно.

Люба уныло поплелась следом за сестрой в их общую комнату. Однако едва они закрыли за собой дверь, Тамара обернулась к ней с горящими любопытством глазами:

– Ну, давай рассказывай, как там все было. С кем познакомилась, какие они, чем вы там занимались.

– Тебе что, правда интересно? – изумилась Люба.

– Ну конечно!

Люба подробно и с удовольствием рассказала про игру в волейбол, про купание в озере, про костер, про страшную черную старуху, про Андрея, Аэллу, белокурую скрипачку Танечку и рыженькую девочку, которую звали Ниной.

– Аэлла эта – полное барахло, – непререкаемым тоном изрекла Тамара, – один сплошной гонор, на чужом горбу хочет в рай въехать.

– Почему это? – не поняла Люба.

– Да потому что всех ее заслуг – только то, что она в волейбол хорошо играет. А все остальное ей за так досталось. Только потому, что она в Греции родилась и ее папа – большой человек. А вот Андрей – это личность. Если хочешь чему-то полезному научиться, ты лучше с ним дружи, а не с Родиком своим. С Родика твоего пользы – как с козла молока.

Люба немедленно обиделась, но постаралась виду не показывать.

– Хочешь, завтра вместе на костер пойдем, – миролюбиво предложила она.

– Вот еще! Делать мне больше нечего.

– Ты же сказала, что тебе интересно.

– Так мне тебя послушать интересно, дурища! – рассмеялась Тамара. – Ты мне за десять минут все и рассказала, а так мне пришлось бы полдня на это тратить, чтобы самой увидеть. Я лучше что-нибудь полезное поделаю в это время.

– А как же кино в клубе? – растерялась Люба. – Ты же обещала со мной сходить. Значит, не пойдешь?

– Ну почему же? Пойду, раз обещала. Я, правда, эту картину уже видела, но с удовольствием еще раз посмотрю, там одна актриса есть – прелесть как одета, я не все запомнила, надо еще разок взглянуть. У нее там такой костюмчик – узкая юбка с ремнем, свободный жакет без пуговиц…

Тамара села на своего конька и с упоением принялась описывать невероятные наряды одной из героинь. Люба слушала сестру и молча раздевалась, аккуратно вешала на спинку стула платье, сверху складывала маечку и трусики, носочки повесила на перекладину между ножек стула.

– А вообще-то, Любка, ты дурища, – неожиданно закончила свои мысли вслух Тамара. – Я потому и согласилась с тобой в кино пойти, что видела: ты ужасно хочешь картину посмотреть, а Родик твой не мычит – не телится.

Засыпая, Люба все думала о том, какая Тамара взрослая и умная, и ей, Любе, никогда ее до конца не понять. Вот зачем она согласилась в клуб пойти: то ли сестру пожалела, то ли ей и вправду надо какой-то там костюмчик получше разглядеть? И Аэлла такая же взрослая, и Родик, и Андрей, и никогда Любе не встать с ними вровень, она так и будет для них маленькой и глупой.

На следующий день Люба с Тамарой отправились в кино. Картину показывали всего один день, зато целых три раза: в двенадцать, в пять часов вечера и в десять. Они долго решали, на какой сеанс пойти, но Бабаня, как обычно, сразу внесла ясность, дескать, в десять вечера они не пойдут, это однозначно, а в пять, пожалуй, неудобно, потому что если Люба собирается угощать ребят пирогами, то самое подходящее для этого время – между обедом и ужином. Лучше всего девочкам пойти на двенадцать часов и вернуться домой к обеду. Они выстояли длинную очередь – в их клуб собирались со всех окрестных деревушек, купили себе по мороженому, которое продавали только перед киносеансами, и заняли места в зрительном зале. Через несколько рядов впереди Люба заметила Андрея и Родика, и ей стало немножко обидно: он собирался идти в кино, но вчера об этом не сказал и Любу с собой не позвал.

Картина ей понравилась. Конечно, насчет шпионов она не все поняла, но про любовь – все-все. Ей очень понравился актер Олег Жаков, который играл главного «нашего», а шпион, которого так сильно любила героиня по имени Таня, не понравился совсем. И насчет сломанной расчески вместо пароля – это было здорово придумано! Еще Люба внимательно смотрела на актрису, игравшую Клаву, официантку из ресторана, которая продалась шпионам, и старалась запомнить, как она одета и причесана, потому что эта Клава больше всего интересовала Тамару, это именно ее костюмчики и шляпки так внимательно рассматривала сестра, чтобы потом зарисовать в своем альбоме. Если Тамара опять что-то не заметит или забудет, Люба ей подскажет.

После сеанса сестры на улице прямо перед клубом столкнулись с Андреем и Родиславом и пошли вместе.

– Любка, ты можешь у своего отца одну вещь спросить? – обратился к ней Андрей.

– Какую?

– Помнишь, приезжает милиция осматривать комнату Клавы, ну там, где труп нашли, и один милиционер другому говорит: «Посмотри отпечатки»?

– Помню, и что?

– А то, что этот другой милиционер открывает свой чемоданчик, а дальше нам не показывают. Вот мне и интересно узнать, что там, в этом чемоданчике, и что он потом делает. Спросишь?

– Спрошу, – обрадовалась Люба. Ей очень хотелось оказаться полезной, пусть даже и благодаря папе.

Мальчики обсуждали что-то насчет шпионов, Люба напряженно вслушивалась в их разговор и боялась, что сейчас они спросят ее о чем-нибудь, а она не будет знать, что ответить, потому что не все поняла. Ей хотелось перевести разговор на те материи, которые были ей более понятны.

– А мне Таня очень понравилась, – вступила она в разговор, уловив, что Андрей назвал имя героини. – Мне ее так жалко было! Она вот все время вспоминала, как он говорит ей: «Я всегда буду любить тебя, Таня», а сама его тоже очень любила и ждала.

– Ой, ну ты выдумаешь тоже! – поморщился Родик. – Любила, любила, а что получилось? Она же сама и говорит: «Все эти годы я любила не того». Вот тебе и вся любовь. Не, любовь – это мура.

Люба замолчала, ругая себя последними словами. Опять она что-то не то сказала, и теперь мальчишки будут ее презирать. Она с утра уже успела испечь пироги со смородиновой начинкой, а вдруг они ее не позовут на костер, раз она такая глупая? Но положение совершенно неожиданно спасла Тамара.

– Кто сказал, что любовь – это мура? – строго спросила она. – Да что вы понимаете, сопляки! Вы просто еще маленькие, вот будете в школе «Войну и мир» проходить, тогда и поговорим, мура любовь или нет.

– Да уж не младше тебя, – ехидно заметил Андрей, – мы же ровесники, а ты задаешься, как будто тебе сто лет.

– Может, и ровесники, – загадочно ответила Тамара, – только я «Войну и мир» уже прочитала, а ты еще нет.

– Откуда ты знаешь? Может, я тоже читал.

– Ну прямо-таки, читал ты! – фыркнула Тамара. – Если бы читал, ты бы такие глупости не говорил.

Родику такой поворот в разговоре не понравился, и он поспешил заговорить о другом:

– Люба, так мы с Андрюхой зайдем за тобой, когда в лес соберемся, а то ты одна нашу поляну не найдешь.

– Ладно, – радостно сказала Люба. – А во сколько? После обеда?

– Ну да, примерно, – неопределенно ответил Родик.

– Не забудь, мы с тобой в шахматы сегодня играем, – напомнил Андрей.

Ой, про шахматы-то Люба совсем забыла! Ну как же так, она же предупреждала его, что играет плохо!

– Может, не надо? – жалобно произнесла она. – Ты все равно выиграешь, тебе со мной играть неинтересно будет.

Андрей внимательно посмотрел на нее и, кажется, сжалился.

– Ладно, уговорила. Жалко, конечно. Никто из ребят в шахматы не играет, я так надеялся, что хоть с тобой сыграю. А ты молодец, честная, сама призналась, что играть не можешь. А то другие начинают фасон давить, строить из себя невесть чего, а как до дела доходит, не знают, за какую фигуру взяться, на два хода вперед просчитать не могут.

Тамара больше в разговор не вступала, и по ее сосредоточенному лицу и ускорившемуся шагу Люба поняла, что сестра торопится домой, чтобы скорее схватить свой альбом и начать зарисовывать все, что она увидела в кино. За две улицы до дома, где жил Родик, Андрей повернул направо, потом и Родик ушел к себе домой.

– Я тебе точно говорю, – Тамара начала говорить так, будто продолжала непрерывавшуюся беседу, – тебе надо с Андреем дружить. Родик этот – ни рыба ни мясо, а Андрей – личность, характер.

– Вот сама с ним и дружи, – огрызнулась Люба.

– Да больно надо! Мне вообще друзья не нужны, никакие, мне и так хорошо. А ты у нас, Любка, существо общественное, ты одна не можешь, тебе обязательно компания нужна, вот я и говорю: выбирай Андрея, не прогадаешь, ума-разума у него наберешься. А от Родика пользы никакой.