– Эй, – в стекло постучали, – опять задумался? Я тут привела. Тихоню.

Тихонов.

Ануфрий Елизарович. Сын уездного священника, третий сын из семерых. И единственный выживший. Ушел добровольцем, а потому уцелел, когда всю деревню спалили, и с домами, и с храмом, и с людьми.

Он об этом в газете прочел. И произошло то, что ныне называют спонтанной стрессовой активацией дара. Повезло. Или нет?

Выжил. И был направлен в пластуны.

Награды. Ранения.

Как у всех. А еще лютая ненависть к немцам. Что можно понять, наверное, только не получается. И за это стыдно.

Тихоня высокий, едва ли не с Медведя ростом. И в плечах широк. Лицо ясное, черты простоваты, и светлые всклоченные волосы только усиливают это впечатление – обычного парня. А что глаза мертвые, так если не приглядываться, то и не заметно особо.

– Спасибо. – Бекшеев с трудом, но выбрался из кабины. К счастью, руку подавать никто не стал, как и вовсе лезть с неудобной, пусть даже и нужной помощью. Нога, впрочем, выдержала. – Берите его. И… в дом давайте. Только осторожно.

Тихоня чуть склонил голову. И… нет, он не смеется.

А ведь на такого, если фото сделать, женщины полетят, что мотыльки на свет. И быстрее даже, чем к Барину с его тонкими усиками и надменным взглядом.

– Сам дойдешь? – Голос у Тихони и вправду тихий, едва ли не шепот.

– Дойду. – Бекшеев сделал шаг. И еще один.

Матушка опять хмуриться станет.

Или нет?

В конце концов, он не с пустыми руками вернулся. Правда, другие хорошие сыновья носят матерям цветы. А он вот покойника притащил. С другой стороны, покойнику с неопределенной причиной смерти матушка явно обрадуется больше, чем букету ландышей.

Глава 9. Справедливость

«Свет потрясло известие о грядущем разводе и срочном отъезде князя Бекшеева, более, по нашему мнению, похожем на бегство. О причинах оного поступка, который совершенно не вяжется ни с характером князя, ни вовсе с обликом человека порядочного, ходят самые разные слухи. Мы же склоняемся к тому, что пережитый князем инсульт и долгая болезнь весьма дурно сказались на нраве его. Возможно, речь вовсе идет об утрате князем дееспособности, вследствие чего…»

«Сплетникъ Петербурга»

Дом со вчерашнего несколько преобразился. Внутри словно светлее стало, да и пахло теперь не пустотой, но сдобой.

Ярче заблестел паркет. И камень лестницы сиял свежей белизной.

А потому и Тихоня, державший мертвого мальчишку, застыл на пороге, не решаясь сделать шаг. И на меня поглядел. А потом на Бекшеева. Поморщился.

Говорить Тихоня не любил. Голос он еще тогда, как дар проснулся, сорвал. Ну да наши привыкли, а на других плевать.

– Действительно. – Бекшеев поглядел на дверь.

Пол.

Тихоню.

Надо было с черной лестницы идти, но как-то подобная мысль Бекшеева не вдохновляла. И стоял он, на одну ногу опираясь. Чую, исключительно на упрямстве.

Тяжко с ним.

Одинцов мой тоже был упертой заразой, но все ж края видел. А этот…

Странно. Я про Одинцова вспоминать не люблю. Софья уверяет, что исключительно потому, что эти воспоминания вызывают другие. И может, права, но… Написать, что ли? Поздравить с рождением дочери. Пожелать там чего-нибудь этакого, что нормальные люди друг другу желают.

– Доброго дня. – Бекшеева сама спустилась. И виду не подала, что удивлена. – Полагаю, это и есть пропавший юноша?

На ней темно-синее домашнее платье простого кроя. Разве что узкая полоска кружева украшает воротник-стойку. И пуговицы серебряные в два ряда спускаются, придавая неуловимое сходство с шинелью.

– Он упал, но надо, чтобы ты глянула.

Приподнятая бровь.

Сейчас отчетливо видно, что Бекшеевой немало лет. И шрамы тоже. На шее. Выглядывают за край воротника. Тонкие-тонкие, но сумрак их высвечивает. А до меня доносится запах – духов и магии. Силы, что растекается, обволакивая все и вся, успокаивая.

– Что ж, молодой человек, прошу за мной. Здесь рядом с кухней есть отличное помещение, полагаю, второй кухней было, но давно не пользовались. К сожалению, с прислугой пока никак, но многоуважаемый Александр Парфенович обещал помочь. От него нам завтрак доставили. И пироги. Удивительно вкусные, и, если вы сами сумеете справиться с чаем…

Ее голос доносился из коридора.

А я поглядела на бледноватого Бекшеева.

– Дойдешь? – Почему-то «выкать» ему не хотелось.

– Куда я денусь.

– Трость где?

– Там, – он указал на низкую софу, – должна быть… если не убрали. А если убрали, то понятия не имею где.

И наклонился, ногу потерев.

Трость я подала. И… что дальше? Откланяться? Делать-то мне больше нечего. Мишку нашли. Ник-Ник составит протоколы, привезет бумаги. Я их перепишу начисто, потому что этот поганец нарочно клякс насадит и язык извратит, породивши десяток перлов навроде «отца покойника» или еще чего гаже.

Вечно ему кажется, что я недорабатываю.

– Позволите угостить вас чаем? – С тростью к Бекшееву вернулась прежняя вежливость. – Или у вас дела?

Дела-то есть.

И в участок заглянуть надо, убедиться, что никуда он не подевался. И домой. Софью проверить. Потом… потом сюда вот. Сколько займет это вскрытие? Заехать в похоронную контору…

…Тетка Зима, малины хотите?

– Буду рада.

Светского воспитания во мне ни на грош, хотя Одинцов честно пытался. И его матушка. И сестры. И нанятые компаньонки; впрочем, о них я точно не желаю вспоминать.

Но вот идем.

На кухню.

Я даже вижу дверь, ту, вторую, запертую. Тихоня за нею. И остальные тоже.

– Погодите. Вы присаживайтесь. – Бекшеев идет к этой двери. Приоткрывает. Закрывает. – Это надолго. Ваш коллега не откажется от чая?

– Он там?

Кивок.

Плита огромная. Да и сама кухня едва ли не просторней гостиной. Строилась, верно, еще тогда, когда большую часть пространства занимали дровяные печи. Одна и осталась, в углу. Возвышается этакою пафосной горой, только плитка поблескивает глянцем.

Но нормальная плита имеется, почти новая.

– Сядь уже куда. – Отобрала у начальства чайник.

Может, оно и не совсем правильно, но чувство такое, что он эту медную дуру того и гляди уронит. И сам уронится. А я к нему привыкать стала.

Да и Медведя жалко.

Уронится этот, и когда еще нового найдут? То-то и оно.

Камни нагрелись во мгновение ока. Стало быть, кристаллы заряжены. И вода из крана пошла. И чайник занял свое место. Я же, пошарившись на полках, вытащила кружки, не те изящные фарфоровые, что стояли в посудном шкафу, а попроще.

Оловянные.

Одна даже чуть мятая. Зато надежно.

Пироги стояли тут же, в большой плетеной корзине, прикрытой полотенцем.

Я и присела. Есть хочу. Странное чувство, если честно. Я уже и забыла, когда была голодна. Чаще всего приходилось себя заставлять. Одно время и вовсе по часам, потому как Софья пригрозила сдать меня Медведю. А с него бы сталось и к целителям отправить.

Я покосилась на дверь.

– Матушка – хороший специалист.

– Не сомневаюсь. – Я впилась в пирожок зубами.

Говорить с набитым ртом и неприлично, и неудобно. Да и вовсе люди воспитанные пьют чай в гостиной, а не на кухне. И может, потом, позже, когда в доме появятся кухарка, пара горничных и крепкий лакей, так оно и будет.

А пока вот…

– Вы начали рассказывать про знакомство… – Он все-таки был упертым, этот взъерошенный мужчина, который смотрел на пирожок с сомнением. – Если, конечно, я не лезу не в свое дело.

Лезет.

И распрекрасно это знает. Я не дура. Я знаю, что им с рождения вбивают в голову все эти правила. Такт. Вопросы, которые нельзя задавать людям. А он задает.

Переступив через воспитание.

И через себя.

Я чую, насколько ему… неуютно? Неудобно? Но продолжает. Почему? Не из пустого любопытства. В нем смысла нет. Кто он, кто мы… ему ведь достаточно приказы отдавать. А он лезет, пусть и не в душу, но где-то рядом.

Маг-аналитик. Пусть даже дефективный.

Ну да мы все тут такие, так что впишется. Но… неужели совсем не нашлось иного применения? Не верю.

Но молчу.

Перебираю воспоминания. У Софьи есть жемчужные бусы, которые она иногда достает из шкатулки, но не надевает, а просто сидит, гладит бусины. Успокаивается. И я вот сейчас, почти как она.

– Да сложно сказать, что там было не так. Мы пошли первыми. Я и Одинцов. К тому времени мы давно работали… считай, с самого начала.

– Как вы… вообще попали… в программу? – Теперь он явно давит воспитание усилием воли.

Говорю же, упертый.

И это почему-то не раздражает. Не потому ли, что он все-таки похож на Одинцова?

– Да… обыкновенно. Шла, шла… вышла к своим. Тогда как раз эти наступали… Я не одна была. С… со зверем.

Уточнять, какой именно зверь, он не стал.

Мрак.

Черная упрямая скотина. До сих пор больно. И злюсь. Как он посмел взять и подставиться? Глупо… под осколки. Осколки – поганей всего. Это пуля летит по направлению, и даже можно попробовать угадать. Уклониться. Точнее, ходят слухи, что можно, но пока таких, у кого получилось бы, не знаю. Но это да, пуля. А вот осколки… когда рядом падает фугас, то летят они во все стороны.

Трясу головой.

Нет уж. Не хочу.

Не это.

И не то, где я брела. Просто брела. Не особо понимая, куда и что. Когда… попадались деревни и хутора. Остатки хуторов. Их почему-то жгли, а вот в деревнях останавливались. И как-то я даже видела – что мотоциклистов в черной форме, что пару грузовиков, приткнувшихся к старому забору.

И людей тоже.

Поэтому деревни мы обходили. Мрак настоял, а я не была против. Но и в лесу… встречались люди. И тогда я пряталась. Прятала. Однажды увидела в тумане, который возникал, след. Он был ярким-ярким, как красная нить, которую бросили на ковер из мхов. И след пугал. Мы обошли его стороной.

Мрак вывел меня к своим.

И случилось это уже в начале осени. Повезло. Дожди в тот год зарядили рано. И люди поговаривали, что все это – из-за магии, из-за силы, выплеснувшейся в мир и его изменившей.

Как бы то ни было…

Я непостижимым образом научилась скрываться. С каждым днем ведь их, в черном, становилось все больше. И Мрак почти не спал. А я… я что-то делала, что-то такое, что позволяло идти. Хоть как-то.

– Нас едва не пристрелили.

Я подхватила чайник, выдохнувший облако пара. Чай нашелся в банке, и лучше не думать, сколько лет он там лежит. Вряд ли Бекшеева успела насыпать свежий. Я понюхала ссохшиеся листья. Вроде не воняет.

Глядишь, и не отравимся. Я-то точно, того, кто пять лет в окопах провел, гнилым чаем не отравишь. А вот Бекшеев – аристо. Создание априори нежное.

Ну да… целитель рядом. За дверью.

…Тетка Зима, малинки…

Я потрясла головой, избавляясь от навязчивого Мишкиного голоса.

– Я вышла-то уже там, за линией часовых. Среди палаток. Грязная оборванка со… зверем.

Благодаря Мраку нас и не пристрелили.

Он тогда заворчал, а я… я выплеснула силу и исчезла. А потом появилась, когда поднятый по тревоге штатный маг выдавил в явь.

– Как-то и разобрались.

Мне дали хлеба. И котелок с горячей кашей. Я три месяца не ела горячего… сырое мясо – оно, конечно, неплохо, но вот эта каша…

Стоило вспомнить, и рот наполнился слюной. Я и вцепилась в пирожок.

– А дальше?

– Дальше… просто. Сперва попытались изъять Мрака. Только оказалось, что это не так и просто. Он не подчиненный. Сопряжение. И признал меня хозяйкой. Ну как… формально признал. Скорее уж он был старшим из нас. У меня замерили уровень дара. Расспросили.

Подробно. Пусть даже та информация, которой я обладала, давно и безнадежно устарела. Но я старалась. Не потому, что боялась чего-то. Нет, там были очень вежливые люди.

Особенно один.

– Ну и предложили работать.