– Был! – Парень икает. – Точно! Помнишь, она ж еще показывала! Хвасталась. А ты ворчала, что какой-то это подарок…

Он находится в шкатулке с ниткой жемчуга, парой золотых колец, явно слишком маленьких для Анны, и брошью-бабочкой.

– Присвоила… Ну и стерва ты… А Леська все думала, что это горничная сперла. А выходит, что ты…

От зарождающегося супружеского скандала Бекшеев уходит, унося с собой письма и кристалл на цепочке. Камень и вправду выглядит странновато. На первый взгляд кажется стекляшкой, причем мутной, как старый лед. Но стоило снять перчатку, коснуться, и внутри капли вспыхивают искры.

Красная.

Синяя.

И снова красная. Бекшеев добавил каплю силы, и внутри камня расцвели узоры.

…Кристалл.

Феномен кристаллов альбита открыт в тысяча пятьсот тридцать четвертом году. Лейб-медик его императорского величества.

Нет.

Не то. Слишком много данных. Он не способен справиться с большим объемом данных.

Бумага.

Нужна.

Кофр. Багаж не доставили. Надеялся. Бумага и доска. Встать. Нет. Остаться. Запомнить.

Когнитивные функции нарушены.

Вдох.

Выдох.

Успокоиться. Взять под контроль хотя бы сердце, пока браслет не сработал. Вот так. Адреналиновый хлыст обостряет восприятие, и нужно пользоваться.

Бумага.

Нет бумаги. И грифельной доски нет. Он справится и так. Если дышать правильно. Глубокий вдох и медленный выдох. Очень медленный. Его учили.

Разрыв.

Возвращение в точку.

Кулон.

Альбест. Кристаллы. Природные или искусственные. Механизм синтеза… нет. Боковая ветвь. Нужно удержать разум на основной. Главное что? Главное, что с открытием свойств стоимость альбеста выросла. И долгое время кристаллы его, способные поглощать и сохранять магию, ценились куда дороже алмазов.

Все изменилось в начале двадцатого века, когда был открыт этот самый синтез в насыщенном поле. И сперва научились создавать кристаллы из альбестовой пыли, отходов производства. А уже потом, незадолго до войны, создали полноценное производство.

С нулевого цикла.

Голова гудит. Скоро окно закроется. Проклятье. Пользоваться.

Кристалл. Подвеска дешевая, а вот кристалл натуральный. Так ему сказали. И лаборатория подтвердила. Состав специфический. Примеси.

Место добычи.

Дальний.

Шахты. Частная собственность. Первые находки. Альбестовая лихорадка. Добытчики. Поселенцы. Попытка Японии вернуть остров. Вооруженные столкновения и едва ли не война.

Вмешательство его императорского величества Николая.

И переход шахт под руку государства. Концессии.

Разработки.

Победные реляции о невиданном богатстве жил. Переселение. Строительство. Порт. Военные суда. Организация охраны.

Дальше.

Скорее.

Иногда собственный разум кажется на диво неповоротливым. Но Бекшеев пытается.

Годы.

Тысяча восемьсот пятьдесят третий. И первый отчет о снижении добычи.

Пятьдесят седьмой. И полномочная комиссия. Глубинная разведка. И заключение: жила выработана. Вторая комиссия, на сей раз от института геологии. И под патронажем Особого отдела. Но заключение то же. Сам Вершинин спускается в шахты, где проводит четыре дня. И составляет отдельное заключение.

Шестидесятые. Шахты закрываются. Южная. Большая. И третья малая. Две продолжают работать. Вывоз оборудования. Уход компаний. Военные остаются. И городок.

Рыбаки.

Альбеста нет, но есть рыба. Киты приходят часто. И люди задерживаются.

Бекшеев поморщился, ощутив, как то ненавидимое им состояние прилива нормализуется. А ведь почти удалось. Почти понял…

Хотя на деле ничего-то нового.

Он потрогал нос, убеждаясь, что кровь-таки пошла. И теперь стекает по щеке. Щекотно. Он сдавил переносицу и открыл глаза. Мутит. Надо перележать немного. Погодить, пока отпустит.

Дверь отворилась беззвучно.

– Какао? – Матушка поставила чашку на столик. – Знаешь, тут на кухне какао… понятия не имею, сколько ему лет, как и сахару, но слышала, что они не портятся.

А вода вместо молока – так и вовсе мелочь.

– Спасибо. – Он закрыл глаза и убрал руку.

Ее пальцы пахнут химией, и запах этот тревожит, заставляя сжаться.

– Увидел что-нибудь полезное?

– Скорее уверился, что связь есть. – Он позволил ее силе проникнуть внутрь.

– Ты это и так знал.

Знал. С того момента, как камешек на цепочке попал в его руки. Выяснить происхождение натурального камня просто. Природный альбест многое хранит в своей памяти.

А дальше непонятно.

Камень родом из Дальнего, шахты которого закрыты с полсотни лет тому. И судя по тому, что он прочел, их выгребли дочиста, даже пыль и ту собрали.

Тогда откуда?

Если обрабатывался он относительно недавно. И… кем? Откуда? Из тех камней, что были вынесены добытчиками? Вполне возможно. И вынести могли задолго до открытия шахт. Вынести. Спрятать.

Сохранить.

А потом? Кто обработал альбест? Кто вдохнул в него жизнь, заставив отзываться на силу?

Кто подарил его старой деве? И главное, зачем?

Какао было невыносимо сладким, но Бекшеев допил до последней капли. Стало легче.

– Болит? – заботливо поинтересовалась матушка.

– Не сильнее обычного. – Он потрогал голову, убеждаясь, что никуда-то та не делась. – Даже… совсем не сильнее.

Головная боль медленно отступала.

– Когда багаж прибудет?

– Уже. Внизу, – матушка устроилась в низком кресле напротив и руки сложила, – твои доски в том числе. Скажи, есть высший смысл в том, чтобы тащить их за сотни верст?

– Не знаю. – Бекшеев потрогал переносицу. – Я к ним привык?

Глава 6. Отшельник

«…состоялось торжественное открытие памятника героям войны. Сам император возложил цветы, а примеру его воспоследовали многие, тем самым подтверждая, что жива еще память о подвиге…»

«Петербуржские ведомости»

Яжинский ждал меня за поселком.

Северный Плес – даже не деревенька, хутор, который со временем разросся. Ставил его еще дед Яжинского, бодрый старик, который протянул до ста семи, – я еще успела его застать.

А он, глянувши на меня когда-то, цыкнул сквозь зубы:

– Где это видано, чтоб бабы воевали.

Я ничего не ответила.

Ну да ладно. Не в том дело.

Яжинский стоял, и в полумраке – а день зимой отгорает быстро – видны были лишь очертания массивной фигуры. Он невысокий, коренастый, в плечах мало меньше Медведя. Седой. Волосы он собирал в хвост, а бороду стриг коротко.

В городе его опасались. Характер у Яжинского был еще тот.

– Чего случилось?

Дело не в нежити, которая ему мерещится, если на дорогу вышел.

Я выбралась из машины.

– Мишка, – тихо произнес Яжинский. – Пропал.

– Давно?

– Да со вчерашнего. Пошел… послал я его. Глянуть.

Он говорил медленно. Он в целом разговорчивостью не отличался, а тут приходилось. И каждое слово вымучивал.

– Думал, зашел. Далеко. В лес. Вернется. А нет.

Вторые сутки, стало быть. И Мишку знаю. Я всех тут, на Старом Плесе, знаю. Жена Яжинского ушла еще лет десять тому, сразу после старика. Помню эту худую на грани изможденности женщину. Седые волосы ее, стянутые простою лентой. И черную кофту. Черную же повязку на голове.

Сыновей у них было пятеро.

До войны.

После… Осип и Мишка.

– Искали?

– Начали. Как не пришел. Вторая ночь. Холодно. Будет ветер. – Он дернул головой.

– А сюда?

– Услышал.

Кивнула. Звук тут и вправду далеко разносится.

– Надо кого в город послать. К Медведю. Пусть людей собирает.

И совестно стало. Медведю сейчас только Мишки пропавшего и не хватает. Вот найду и выдеру мальца; небось, залез куда-то и… и мало ли, чего в лесу случиться может. Так-то зверья какого у нас нет. Да и людей опасных, не выживают туточки.

А вот ногу подвернуть… Или провалиться в старый раскоп или так какую ямину – это да, это случается.

– Не к Медведю, – сказала, борясь с желанием навязать это дело старому другу.

Он точно тогда задержится. А если Мишку сразу не найдут…

– Что так?

– Уходит Медведь. Сердце. На юга надо. В тепло.

Яжинский кивнул.

– Давно пора. Говорил.

Ну да, выходит, все знали, кроме меня. Вот же ж… скотство, скажем так.

– Новый начальник приехал. Сегодня. Маг. Но что за человек – сказать сложно. Только записку все одно послать стоит. Для порядку.

– Янка донесет.

– Темно…

– С Волохом отправлю.

Собаки и у него были, пусть не такие… к счастью, что не такие, как там, на войне, а самые обыкновенные волкодавы. Умные очень. И толковые. Да и Янке уже пятнадцать почти. И места здешние она получше меня знает.

Я вытащила лист и… Что писать-то?

Медведю просто черканула бы, чтоб людей поднимал и с завтрего, посветлу, пошли бы берег прочесывать. А этому? Он же не просто так. Он же ж аристократ. А поиски потерявшихся – это не совсем чтобы полиции дело. Вдруг да заупрямится?

Или еще чего запретит?

Матушке его? Целители к таким вещам серьезно относятся.

Тоже нехорошо. Получится, что и через голову и… будто он не самостоятельный.

Я вздохнула – всегда ненавидела эту гребаную писанину – и вывела на бумаге: «В поселении Северный Плес пропал подросток мещанского сословия Михаил Яжинский. Прошу поспособствовать в организации поисков».

Перечитала дважды.

Вроде и не совсем чтобы казенщина, но и вежливо так…

Запечатала. И перстень приложила, скрепляя листы.

– Пусть все-таки еще к Медведю заглянет, – со вздохом сказала я и накатала-таки вторую записку, которую просто сложила вчетверо. – Только не перепутайте. Погодь. И ко мне. Софья волноваться станет. Пусть скажет, что живая. Целая. Ну и заночует нехай.

И Софье записку нацарапала.

– Ты?

– Останусь. Место найдется?

Яжинский кивнул и, сплюнув, сказал:

– Нежить это.

– Да что ты уперся. Да нет тут нежити! Нет!

В другое время я бы смолчала. Кивнула бы, как всегда, а теперь вот как-то все одно к одному. И еще этот покойник, Софке выпавший.

Сжечь его надо бы.

И остальную колоду от греха подальше.

Яжинский повел тяжелой головой и поглядел на меня с жалостью.

– Она-то всякою бывает. Иную от человека не отличить.

Кого?

Переспрашивать бесполезно. Известно кого. Нежить. Ну да…

Я вытащила вязаную шапку. Фонарь еще работал, да и запасная зарядка имелась. Что еще? Старый рюкзак. Внутри – веревка, пара стальных крюков и такие же когти. Тонкие полоски полотна, закатанные в вощеную бумагу. Сигнальная ракета. Задубевшая от времени шоколадка.

– Где искали?

Вряд ли далеко. Да и кому искать-то? У них из мужиков остались Яжинский, Глебка, брат его младший, контуженный, да Мишка с Осипом. Васька еще, старший из внуков, и единственный пацан, прочие-то – девки вроде Янки.

Глебка с кровати редко встает. Осип… он совсем слабый был в прошлый раз. А Ваське тринадцать. Он-то себя взрослым считает, но Яжинский его далече от дома не пустит.

– Поблизу. Пока не шел в лес. – Он подстроился под мой шаг. – Собак пустил, но закружили. Натоптано тут. Мишка, он много где бывал. И пошел, зараза, один. Я ему.

И в этот миг что-то такое прорезалось в голосе, что заставило вздрогнуть.

Он ему… выпорет, как пить дать. И так, что Мишка воем выть будет. И клясться, что никогдашечки больше не сунется… куда? А где бы он ни был, туда не сунется.

Но это потом. Когда найдут.

Живым найдут.

Если… если еще найдут.

И этот страх – не найти, остаться еще и без Мишки – прорывался в нервных дерганых шевелениях пальцами. А я… мне тоже вдруг стало страшно.

Страх – он еще та зараза. Иной раз горло сожмет так, что ни вдохнуть, ни выдохнуть.

– Куда он должен был пойти?