Та метнулась к девчонке и схватила её за плечо:

– Прекрати, говорят тебе! – и ощутимо встряхнула. – Яков услышит!

Танюша выла.

«Пустоголовая младшегодка!»

– Да кончай же! – Настя вдруг со всего размаху залепила рёве пощёчину.

Вопли той на миг оборвались. А затем вернулись с удвоенной силой. Малявка захлёбывалась рыданиями.

– Умолкни! Пожалуйста, замолчи! – Маришка в ужасе оглянулась на дверь.

«Как далеко успел отойти Яков?»

Она снова встряхнула Танюшу. И снова это не помогло.

Настя отпихнула Маришку, вероятно вдруг сообразив что-то. И… неожиданно присела перед младшей девочкой на колени:

– Ладно, будет тебе, – тон её, само её лицо вмиг переменились. Стали нежными, сладкими, будто патока.

А руки всё равно дрожали.

Маришка отвела взгляд.

Ей не нравилось, когда подружка так делала. За одно мгновение меняла своё поведение. И наблюдать за этим всегда было почти неприятно.

– Пг'ости-пг'ости, что удаг'ила. Ладно? Тебя ведь ни г'азу ещё он не пог'ол, так ведь? Повег'ь, надобно постаг'аться, чтобы было так и дальше.

Она обвила руками хрупкие Танюшины плечи.

Маришка поджала губы. Подружка была хитрой, будто лисица.

– Ты сейчас весь дом пег'ебудишь, а нас завтг'а так больно поколотят, ты и не пг'едставляешь, как больно, – шептала Настасья. – И тебя, и меня, и Маг'ишку. С тебя снимут платье, мальчишки увидят, а потом долго ещё будут смеяться. Тебе того хочется?

Танюша покачала головой.

На удивление Настины слова сработали. Танюша затихла, лишь удушливо всхлипывала в грудь старшегодки.

– Ну вот так. Добг'о. Молодец. – Подождав, пока девочка совсем успокоится, она слегка отстранилась. – И чего было г'еветь?

– Можно мне с вами?

Вопрос повис в воздухе. Танюша того не заметила, истерично размазывая ладонями слёзы по щекам, но Настино лицо на какую-то долю мгновения окаменело, губы дёрнулись. И в Настасьиных глазах промелькнула явственная внутренняя борьба.

Танюша того не заметила, зато заметила Маришка.

– Можно? – снова всхлипнула малолетка.

Миг – и Настя вновь расплылась в улыбке:

– Конечно, – а затем весело повернула голову к подружке. – Осталось уговог'ить только тебя, а?

Маришка скрестила на груди руки.

– Ты тоже у нас умег'твий стг'ашишься? – Настя поднялась на ноги.

– А ты?

Подружка прищурилась, наклоняясь к Маришке:

– Но они ведь в домах-то не обитают, так ведь? А на улицу мы не пойдём, комендантский импег'атог'ский час не наг'ушим. Так что?

– Здесь обитает Яков. Как будто бы этого достаточно.

Настя фыркнула.

– Полно тебе! – Её пальцы взбежали на Маришкино предплечье. И тихонько сжали его. – Случись что, мне думается, будет у кого вам, госпожа Ковальчик, попг'осить защиты, – она сделала страшное лицо, – и от умег'твий и от учительских г'озог.

Настя ухмыльнулась собственной колкости и, ущипнув подружку, воздушной походкой отправилась к своей кровати.

В полумраке комнаты было почти незаметно, как зарделись Маришкины щёки. Она сжала зубы, спешно заправив тёмные пряди за уши:

– Я прекрасно могу за себя постоять.

– Вот и чудесно, значится нет пг'ичин сидеть в комнате, – быстро проговорила Настя и принялась натягивать платье. – О, а ещё на всякий случай можешь помолиться. – Ткань, скрывшая лицо, приглушила сочившийся весельем голос.

Маришкины кулаки сжались.

Нарядившись, Настя покружилась на цыпочках. Остановилась, слегка качнувшись. И глаза её сделались мечтательными.

Маришке ничего не оставалось, кроме как раздосадованно закусить внутреннюю сторону щеки. Платье подружке шло.

– Ну ладно, сказать по пг'авде? – Настя разгладила складки на подоле. – Мне невозможно, невозможно хочется пойти, понимаешь? Но без тебя я… Мне пг'идется остаться, г'азумеется.

– А чего тогда уже нарядилась?

– Как наг'ядилась, так и г'азг'яжусь, – с улыбкой парировала подружка. – Ну же, Маг'ишка! Мы ведь всегда-всегда вместе, так ведь? Как сёстг'ы… Ну как же…

Она опустилась на колени у Маришкиной кровати:

– Как я без тебя пойду? Так ведь совег'шенно не годится…

Маришка прикрыла глаза. Ей отчего-то было совсем не просто смотреть на свою красивую подружку в красивом платье. Смотреть, слышать этот её заискивающий голос. И не…

Не поддаваться.

Даже болезненные уколы зависти растворялись в ощущении этого… унизительного почти счастья. Чувства, что она – Маришка Ковальчик – кому-то взаправду нужна.

Она не обманывалась. Она давно уже привыкла к Настиной полуправде. У подружки совсем иная цель – они были у неё всегда. Маришка знала даже имя нынешней – Александр. И попадаться на удочку лести совсем не хотелось, но…

– Пожалуйста, для меня это взапг'авду важно…

Маришка прерывисто выдохнула, заглядывая в её большущие, кукольные глаза. На миг её с головой поглотило ощущение, тревожное и противное, будто на месте Танюши в этот раз оказалась она сама.

«Всегда один и тот же голос, лицо…»

Но наваждение быстро прошло. Хотя Настасьины глаза так сияли надеждой.

Да и оставаться совсем одной: в этой комнате, в этом доме, на самом-то деле и правда совсем не хотелось.

«Нечестивый меня задери!»

* * *

Они вышли из комнаты около полуночи.

– И что потомки читали бы в твоём дневнике, если б не я? – поинтересовалась Настя. – «Наш новый дом кишел, по слухам, умег'твиями, но я все пг'оспала!» – Она сделала страшные глаза, вытаращив их так, что они вот-вот, казалось, вывалятся.

А в следующий миг беззаботно рассмеялась.

Маришка фыркнула.

Длинный коридор был холоден и пуст. Настя плотнее завернулась в дырявый пуховый платок.

Чтобы разогнать темноту, Маришке пришлось выше поднять керосиновый светильник.

Приютские уже ждали их, тесно набившись в Володину спальню. Здесь многих не было – отсутствовали почти все младшегодки. Кроме тех, кому Володя благоволил. По своим, никому не ясным причинам.

Маришка бросила быстрый взгляд на Танюшу.

«Ты-то уж к ним не относишься».

– Всё, никого больше ждать не намерен, – Володя отвесил пришедшим шутливый поклон. – Идём.

Руки Маришки взметнулись к волосам. Выбившиеся пряди были немедленно убраны за уши.

Собравшиеся возбуждённо зашептались, следуя за Володей к двери.

– Эй, потише! – шикнул он.

Приютские высыпали в коридор. Тёмный и длинный.

Чем дальше они удалялись от спален, тем холоднее становилось – большая часть дома, кажется, не отапливалась. Чувствуя, как руки покрываются гусиной кожей, Маришка всерьёз стала задумываться о том, чтобы вернуться. Усталость с долгой дороги так никуда и не делась. Как и слухи, услужливо подбрасываемые памятью.

Дом, кишащий нежитью. Среди ночи и какой-то кладбищенской тишины это… уже не казалось смешным.

Вообще-то волхвы говорили, нечисть не может заходить в людские жилища. Именно поэтому всем всегда строго-настрого запрещалось покидать дома после десяти вечера. И не всем это нравилось. И всё же…

Но слухи ведь должны были откуда-то взяться.

Дома всегда-всегда были защищены от нежити. Ведь под порогом были похоронены предки. Пращуры защищали своих потомков, не пускали за порог тех, кто возжелал бы причинить зло.

Что же до этой усадьбы…

Маришке никогда, слава Всевышним, Навьих тварей видеть не приходилось. Но ведь и она всегда следовала правилам. Исправно молилась утром и перед сном – что Настя, например, нынче по последнему модному веянию тайком придерживающаяся запрещённых «революционных взглядов», считала презабавным. Но Маришка-то молилась.

Всегда, только…

«Ой, чёрт!»

Ковальчик резко повернулась к Насте. Им надобно было вернуться. Им необходимо было вернуться, потому что Ковальчик посмела напрочь позабыть попросить покровительства у Пантеона на нынешнюю ночь. Но слова так и застряли невысказанными в глотке. Ведь подружки рядом не оказалось.

Маришка застыла, озираясь в поисках её светлой косицы.

Настя обнаружилась далеко впереди. Светлым пятном, мелькающим среди тёмных фигур остальных. Приспустив платок с плеч и открыв оборки воротника, она мечтательно улыбалась своему спутнику – Александру.

Маришке хотелось зашипеть от пустого бессилия. Она коротко оглянулась. Отправиться обратно? Одной?

– Я за то, чтобы сперва пойти вниз. – Володя, шедший во главе экспедиции, остановился у лестничной площадки. – Чердак пущай будет на сладкое, – он оскалился, оглядывая своих последователей.

Никто никогда не оспаривал его решений.

Маришке, бросившей напоследок тоскливый взгляд на галерею позади, ничего не оставалось, кроме как поплестись за остальными.

Она, пожалуй, нутром чувствовала, всё это – очень плохая затея.

Спускаясь по крутым деревянным ступеням, Ковальчик глядела поверх перил – зала, что встретила их днём, была надёжно укрыта темнотой. Ничего не видать. И вправду: колодезное дно.

Хотя в компании было с дюжину человек, двигались они практически бесшумно. Сказывались годы тренировок и шрамы от учительского кнута. Но порой ступени всё же подводили. И стоило хоть одной скрипнуть, как вся процессия замирала, вслушиваясь, всматриваясь в черноту.

Все светильники, кроме одного, было решено оставить. Но на подходе ко второму этажу Александр, кому было доверено нести единственный источник света, предложил погасить и его. Шедшие впереди встревоженно загудели, но в большинстве были, кажется, согласны.

– Не нужно этого делать! – прошипела Маришка, до которой донеслись лишь обрывки их фраз.

Но Александр уже поворачивал вентиль. Мгновение – и пламя погасло.

Приютская обреченно прикрыла глаза. Конечно, все ведь такие умные.

Поначалу, стоя посреди широкой лестницы, она не видела перед собой совсем ничего. Только узкие и длинные серые прямоугольники, расчерчивающие черноту, – где сбоку, где снизу.

«Окна», – быстро сообразила она.

Их самих да залитые падающим светом половицы и стены – вот и всё, что можно было сперва различить.

Но глаза скоро привыкли к темени. И проморгавшись, Маришка стала потихоньку узнавать белеющие – будто светящиеся во мраке – лица других сирот.

– Лампа ослепляет нас, – она уловила короткое движение впереди. Видно, Володя повернул к ней голову. – А ещё мы так заметнее. Глаз свыкнется с темнотой. Но ежели боишься, – насмешливо добавил он, – мой локоть к Вашим услугам.

– Обойдусь! – выплюнула она.

И густо покраснела. Благо этого никому было не увидеть.

Настя шустрым светлым пятном подлетела к подружке. Бесшумно и, вероятно, преочень грациозно. У неё всегда выходило всё так: ловко и ладно – Маришка даже уже не пыталась не завидовать.

– Слыхала? Ежели что, он тебя защитит, – она расплылась в довольной улыбке, затем добавила: – Да нет, пг'авда. Не пег'еживай. Александг' сказал, так нас будет сложнее засечь.

Маришка поёжилась, бросив взгляд назад, и не увидала там, разумеется, ничего. Сплошной мрак.

Приютская вообще-то не страшилась темноты – ведь она не малый ребёнок. Просто темнота была… неуютной. Пустой.

«Единый Бог не любит пустоты», – сказал однажды волхв на службе. И Маришка долго не могла понять, о чём тот толковал. Но со временем смогла увидеть. Доказательства его словам рассыпаны были повсюду.

Ежели вырыть ямку на заднем дворе приюта – та не останется надолго пустой. Её засыпет обратно землёй или снегом. Там проклюнется трава или заполнит её дождевая вода.

И так было со всем, что считалось творением мира Яви. Чем повелевал Единый Бог и Всевышние. А пустота…

Принадлежала Нави. И её детям.

Как и темнота.

Но ведь они сами – внутри, не снаружи. В доме ничего случиться не должно было. Не должно ведь?