Я внимательно наблюдаю за его бесстрастным лицом. Если не считать легкого подергивания его левого глаза, на мой взгляд, он выглядит умиротворенным.

Совсем не разъяренным.

Но опять же, что, черт возьми, я знала о языке тела Эйдена? Он как крепость.

Невозможно взобраться, заглянуть через него или уничтожить.

– Тогда передумай назад, – бормочу я.

– Это так не работает.

– Отпусти меня, и я никому не скажу, – говорю я своим самым нейтральным тоном.

– Вот так? – Его пальцы рисуют маленькие круги внутри моих бедер, и я сжимаю кулаки от этого ощущения.

Я сдерживаю дискомфорт и чертово покалывание.

– Да. Я просто хочу закончить этот год спокойно.

– Что заставляет тебя думать, что я хочу, чтобы у тебя был хоть какой-то покой, Отмороженная? – Он резко сжимает мою промежность. – Ты была рождена, чтобы страдать.

Я вскрикиваю от этого навязчивого жеста. Волна проносится прямо от того места, где он сжимает меня, по всему моему телу.

Эйден наблюдает за мной своими садистскими глазами. Только теперь блеск становится темнее. Более туманным, глубоким.

Ему нравится оказывать на меня такое воздействие. Он получает от этого кайф.

Как наркоман, который не может насытиться, он, кажется, готов к большему.

Чем упорнее я отказываюсь, тем более радикальными становятся его методы.

Это началось с того, что он потребовал мой телефон, затем он захотел, чтобы я называла его по фамилии, затем он захотел, чтобы я извинилась.

Всякий раз, когда я говорю «нет», его нападение становится безжалостнее.

Беспощаднее.

Я провоцирую монстра.

Настоящего монстра.

За годы моей борьбы с хулиганами я научилась никогда не давать им того, чего они хотят. Если я признаю их издевательства или покажу им, что мне не наплевать на то, что они делают, это даст им стимул давить сильнее.

Эйден опаснее обычного хулигана, но все равно он хулиган.

Только ему не нужны ни эти извинения, ни мои мольбы, ни даже этот чертов телефон. Он хочет моей борьбы.

Он хочет моей беспомощности.

Моей слабости.

– Мне жаль, – выпаливаю я и пытаюсь говорить искренне.

Он на секунду приостанавливает свои ласки, но не отпускает меня. Его взгляд встречается с моим, и его левый глаз подергивается, прежде чем он нажимает большим пальцем на мой клитор под тканью.

Мои ноги дрожат, и я ненадолго закрываю глаза, желая, чтобы это чувство ушло к чертовой матери. На меня не должно влиять то, что делает этот монстр.

– Почему ты это сказала? – спрашивает он.

– Ты сказал мне извиниться.

– Но ты не имеешь это в виду. – Он наклоняется ближе и шепчет горячим дыханием мне на ухо, в его голосе веселье. – Ты серьезно думала, что я куплюсь на это, сладкая?

Сладкая?

Какая, к черту, сладкая?

Мне требуется вся выдержка, что у меня есть, чтобы не дать своему гневу выплеснуться на поверхность. Мне так сильно хочется надавить на него, но я знаю, что это только даст ему преимущество.

Тип Эйдена любит сопротивление, крики. Это его движущая сила.

Я выравниваю свой тон.

– Я извинилась, как ты просил.

– В извинениях отказано, – он размышляет. – Из всех людей ты не имеешь права играть со мной в игры.

Из всех людей? Что, черт возьми, это должно означать?

– Ты сказал, что отпустишь меня. Это несправедливо.

– Я разве говорил о справедливости, хм?

Как я должна победить, если он продолжает менять правила?

У меня в голове мелькает идея. Это то, чему я научилась из старых китайских военных книг.

Когда вы загнаны в угол, используйте механизм атаки вашего противника.

– Чего ты хочешь, Эйден? – Я смягчаю свой тон. – Скажи мне.

Должно быть, он чего-то хочет. Если он задал мне этот вопрос, значит, у него уже должен быть свой собственный ответ.

– Дай угадаю. – Он невесело улыбается. – Ты воплотишь мое желание в жизнь?

– Если ты меня отпустишь. – Это опасная игра, и он может снова играть нечестно.

– Ты никогда не плачешь. – Он наблюдает за мной, скользя большим пальцем вверх-вниз по моему клитору.

Я сжимаю губы, сдерживая звук, пытающийся пробиться сквозь них. Я хочу, чтобы он остановился, но я также хочу чего-то иного.

Чего, я не знаю.

– Почему ты никогда не плачешь, Отмороженная? – спрашивает он почти нежным тоном.

Я хочу сказать ему, что я плачу, только не перед ним или кем-либо из его приспешников-хулиганов, но я держу эту информацию при себе.

Если я начну нервничать рядом с ним, игра будет окончена.

– Эти глаза должны быть наполнены гребаными слезами.

– Эйден, серьезно, в чем, черт возьми, твоя проблема?

– Поплачь, и я отпущу тебя. – Он невозмутим. – Но ты должна быть убедительна.

Мои губы приоткрываются. Он серьезно?

– Я не буду плакать.

Он крепче сжимает мою вульву, и я хнычу. Боль пронзает меня изнутри вместе с чем-то еще, о чем я не хочу думать.

– Хм. Я буду великодушен и дам тебе право выбора. Либо плачь, либо мы можем стоять здесь весь день, и я посмотрю, как далеко я смогу зайти в твоем заявлении о сексуальном насилии.

Я заглядываю ему через плечо, отчаянно пытаясь найти хоть кого-нибудь. Но я должна знать, что это бессмысленно. Ким целенаправленно выбрала это место, потому что никто не забредает так далеко в сад.

Когда я снова смотрю на Эйдена, он наблюдает за мной со странной смесью эмоций. Интереса? Любопытства? Ненависти? Я не знаю, что это такое, но мне нужно, чтобы этот долбаный психопат был как можно дальше от меня.

Если плач оттолкнет его, значит, так тому и быть.

– Тебе нужно, чтобы я сосчитал до трех? – спрашивает он.

– Слезы не приходят по щелчку пальцев. – Я не могу удержаться, чтобы не огрызнуться. Я слишком зла и взволнована, чтобы просто плакать.

– Позволь мне помочь. – Все еще сжимая мою промежность, он использует мои связанные руки, чтобы оттягивать меня назад, пока мои груди не упираются ему в лицо.

Он смотрит на шрам так, как будто это человек, которого он ненавидит.

– Это должно было убить тебя. – Его теплое дыхание щекочет мою кожу, и от этого по ней бегут мурашки. – Ты должна была умереть, Отмороженная.

У меня покалывает в носу, а за глазными яблоками нарастает давление.

Несколькими словами он вернул меня к моему детскому «я». К страху. Беспомощности. Неизвестности.

Он прав. Эта операция на сердце чуть не убила меня. Но не она причина моих непролитых слез.

Это воспоминания, связанные с операцией, точнее их отсутствие.

Причина, по которой я так сильно ненавижу шрам, заключается не в операции или неэстетичном внешнем виде.

Она заключается в том, что шрам – это напоминание о том, что все, что было до него, – пустота.

Все, что у меня осталось, – это кошмары, фобии и отдаленное напоминание о том, что у меня когда-то были родители.

Шрам олицетворяет ту недостающую часть меня.

Прежде чем я успеваю попытаться запереть эти эмоции в темную коробку, Эйден прикусывает мякоть моей груди. Я вскрикиваю, когда его зубы впиваются в кожу, а затем он сосет и покусывает шрам с такой враждебностью, что у меня перехватывает дыхание.

Я напугана.

Это выглядит так, будто он хочет откусить мою кожу.

Дать волю воспоминаниям.

Кошмарам.

Дыму и пламени.

И крови… так много гребаной крови.

– Эйден, хватит.

Он не останавливается.

Он продолжает пировать на моей коже как каннибал.

Он освободит их.

Все это.

Этого не может быть на самом деле.

– Остановись! – Мои губы дрожат, когда слезы текут по моим щекам.

Эйден поднимает голову. Он смотрит на мое лицо, на мои слезы и выражение ненависти, которое, должно быть, выжжено на моем лице.

Черты его лица ничего не выражают.

Закрытые.

Бесстрастные.

– Хорошая девочка.

Наконец-то он отпускает меня. Воздух между моими ногами кажется каким-то странным, когда он убирает руку. Мои плечи болят от того, как крепко он держал мои запястья за спиной.

Я ожидала, что он отступит и оставит меня в покое.

Но Эйден никогда не ведет себя так, как ты от него ожидаешь.

Верхняя часть его тела наклоняется, и он высовывает язык.

Эйден слизывает слезы, стекающие по моей правой щеке. Моя кожа становится горячей и холодной одновременно.

Он перемещается к левой щеке, не торопясь пробуя мои слезы на вкус.

Когда он отстраняется, он не выглядит таким же шокированным, как я.

Однако его дьявольская маска сползает.

Я впервые вижу настоящего Эйдена.

Того, кого он прячет за улыбками. Истинную форму.

Если ухмылка на его лице и маниакальный взгляд в его глазах являются каким-либо показателем, то гребаному психу понравилось слизывать мои слезы.

По воздуху внезапно разносится звук звонка, выводя меня из ступора.

Он проверяет экран и вздыхает, как будто кто-то портит ему веселье.

Он бросает на меня последний, нечитаемый, взгляд.

– Будь умницей и перестань совершать глупости.

Еще больше слез продолжает стекать по моим щекам, пока я смотрю, как его высокая фигура исчезает за деревьями.

Я поворачиваюсь в противоположном направлении и бегу.

Глава 5

От бега под дождем у меня перехватывает дыхание.

Разбивает его вдребезги.

Почти обрывает.

Когда я прихожу домой, моя промокшая одежда прилипает к коже. Мои ботинки хлюпают. Мои пальцы на ногах холодные и онемевшие.

Непослушные пряди волос прилипают к вискам и лбу, вода стекает по всему телу.

Я стою в нашем маленьком саду, переводя дыхание, и прижимаю дрожащую ладонь к груди.

Сердцебиение становится неровным и сбивается с ритма, словно протестуя. Я закрываю глаза и откидываю голову назад, позволяя дождю лупить по мне.

Пропитывать.

Очищать.

Капли стучат по моим закрытым векам, и это чувствуется почти как успокаивающая ласка.

Я всегда любила дождь.

Дождь все скрывает.

Никто не видел слез. Никто не заметил ни стыда, ни унижения.

Были только я, облака и льющаяся вода.

Но в этом-то и фишка дождя, не так ли? Это всего лишь камуфляж, временное решение.

Им можно промыть только внешнюю сторону. Он не может просочиться мне под кожу и отмыть мои дрожащие внутренности.

Стереть мои воспоминания – тоже не вариант.

Прошел едва ли час с тех пор, как руки Эйдена были на мне – повсюду.

Я все еще чувствую это.

Его дыхание.

Его близость.

Его безумный взгляд.

Я запираю эту встречу глубоко в темноте своей головы и тащусь ко входу. Мне нужно переодеться, пока я не простудилась.

Наш дом расположен в уютном районе, принадлежащем к верхушке среднего класса. Он двухэтажный, и в нем больше комнат, чем нам нужно. Мы втроем приложили все усилия, чтобы сделать его как можно более домашним. Мы посадили апельсиновое дерево. Несколько кустов роз. Мы с дядей самостоятельно ухаживаем за садом, но в последнее время у него на это нет времени.

Мои движения деревянные, когда я набираю код и вхожу внутрь.

Дизайн интерьера был тщательно подобран тетей Блэр. Несмотря на минимализм, он стильный и современный. В гостиной зоне установлены темно-синие и бежевые диваны. Книжные полки также темно-синие с оттенком силы, который олицетворяет характер не только дяди Джексона, но и тети Блэр.

Не потрудившись открыть высокие французские окна, я тащу свои онемевшие ноги наверх.

Тетя и дядя не появлялись до поздней ночи. Чем больше растет их компания, тем меньше я их вижу.

Иногда они работают всю ночь – будь то в офисе своей компании или у себя дома.

Иногда один из них возвращается, чтобы переночевать, но в большинстве случаев они этого не делают.

Мне скоро исполнится восемнадцать, и я всегда была ответственной, так что я прекрасно чувствую себя одна.