Такова была моя роль: если мы хотим разрешения на разработку этой версии, нам обоим надо поддержать ее, если же Кэсси скажет об этом в одиночку, то есть вероятность, что О’Келли примется занудствовать о женской интуиции. К тому моменту мы уже неплохо изучили О’Келли. Наше взаимодействие мы успели отладить до гармонии, которой позавидовали бы Beach Boys. Мы на лету схватывали, когда полагается играть ведущего и защитника, хорошего полицейского и плохого полицейского, когда мне необходимо уравновесить холодной отстраненностью присущую Кэсси веселую непринужденность, причем даже если все это не пойдет нам на пользу.

– Не знаю точно, что именно, но обстановка в доме странноватая.

– Интуицию недооценивать нельзя, – кивнул О’Келли, – это опасно.

Болтавшая ногой Кэсси будто бы нечаянно задела спинку моего стула.

– Во-вторых, – сказала она, – нам надо хотя бы проверить вероятность ритуального убийства.

– О господи, Мэддокс. Что, в “Космо” в этом месяце статейка про сатанизм?

В том, с какой быстротой и презрением О’Келли отметает всякие клише, есть определенное очарование. Меня эта его особенность забавляет, бесит или немного успокаивает – зависит от настроения, но благодаря ей хотя бы несложно заранее продумать стратегию.

– Сэр, я тоже считаю, что это чушь, – подал голос я, – но у нас тело убитой девочки, которое мы нашли на ритуальном жертвеннике. Журналисты уже задавали вопросы. Нам нужно исключить эту версию.

Безусловно, отсутствие чего бы то ни было доказать сложно, а утверждать нечто подобное без веских оснований – значит поддержать теории заговоров, поэтому мы прибегнем к иному приему. Мы проведем не один час, доказывая, чем именно смерть Кэти Девлин не похожа на дело рук некоей гипотетической группы (жертве не пускали кровь, ритуальная одежда отсутствует, оккультных символов не обнаружено и так далее и тому подобное), а дальше О’Келли, к счастью не склонный верить в нелепицы, растолкует все это журналистам.

– Впустую время только тратить, – буркнул О’Келли, – ну да ладно. Поговорите с отделом сексуальных преступлений, поговорите с приходским священником, да с кем хотите, главное – избавьтесь от этой версии. А что в-третьих?

– В-третьих, – сказала Кэсси, – классическое преступление на сексуальной почве. Ее убил педофил – либо чтобы заставить замолчать, либо потому что убийство – часть его личного ритуала. И если эта версия подтвердится, следует проверить дело 1984 года об исчезновении в Нокнари двоих детей. Возраст тот же, местность та же, а еще рядом с телом нашей жертвы мы обнаружили старое пятно крови – криминалисты сейчас сопоставляют ее с образцами восемьдесят четвертого года – и заколку, которая соответствует по описанию той, что была на пропавшей тогда девочке. Связи исключать нельзя.

Эту версию Кэсси взяла полностью на себя. Как уже сказано, вру я неплохо, но стоило мне услышать ее рассказ, как сердце неприятно заколотилось, а О’Келли мужик куда более чуткий, чем кажется с виду.

– Серийный убийца? Спустя двадцать лет? А про эту заколку вы с чего взяли?

– Вы же, сэр, сами советовали нам ознакомиться с незакрытыми делами, – вывернулась Кэсси.

Она была права, он на самом деле советовал – наверное, услышал это на каком-нибудь семинаре или во время осмотра места происшествия, – но О’Келли вообще много чего говорит, а времени у нас вечно в обрез.

– А преступник, например, мог находиться за границей или в тюрьме, или же он убивает, когда переживает сильный стресс…

– Да мы все тут переживаем сильный стресс, – проворчал О’Келли. – Господи, серийный убийца. Как раз его-то нам и не хватало. Дальше что?

– Четвертая версия довольно деликатная, сэр, – продолжила Кэсси. – Джонатан Девлин, отец жертвы, проводит в Нокнари кампанию под названием “Стоп шоссе!”. По всей видимости, это много кого раздражает. По словам Девлина, за последние пару месяцев ему три раза звонил неизвестный – угрожал семье, если Девлин не прекратит кампанию. Нам нужно выяснить, у кого имеются серьезные основания защищать шоссе через Нокнари.

– А это означает сношаться с застройщиками и Советами графств, – резюмировал О’Келли, – о господи.

– Сэр, нам понадобится помощь, и чем больше, тем лучше, – сказал я. – И, наверное, кто-нибудь еще из Убийств.

– Это точно. Забирайте Костелло. Оставьте ему записку, он всегда рано приходит.

– Вообще-то, сэр, – сказал я, – нам бы лучше О’Нила.

Против Костелло я ничего не имею, но над этим делом вместе с ним предпочел бы не работать. Костелло сам по себе унылый, а от этого дела и без него тошно. А еще он из породы дотошных и непременно прочешет старое дело и постарается напасть на след Адама Райана.

– Я не поставлю трех салаг на такое сложное дело. Вам двоим оно досталось лишь потому, что вы, вместо того чтобы дышать свежим воздухом, как все остальные, в перерывах порнуху смотрите или хрен вас знает, чего вы там делаете.

– О’Нил не салага, сэр. Он в Убийствах уже семь лет.

– И мы все знаем почему, – с мерзкой ухмылочкой произнес О’Келли.

Сэм пришел в отдел в возрасте двадцати семи лет. Его дядя Редмонд О’Нил, политик среднего звена, занимает должность парламентского заместителя министра юстиции, или окружающей среды, или чего-то наподобие. Сэм неплохо справляется – благодаря характеру или умелой стратегии поведения, к тому же он незлобивый и надежный, лучший помощник во всем отделе, и потому к нему никто не цепляется. Порой кто-нибудь, как сейчас О’Келли, все же отпускает шпильки, однако скорее по привычке, чем со зла.

– Поэтому он нам и нужен, сэр, – уперся я. – Если мы собираемся лезть в дела Совета графства и при этом не особо мутить воду, то нам очень пригодится тот, у кого есть в этой области связи.

О’Келли взглянул на часы, заерзал и поправил волосы, чтобы получше скрыть лысину. Без двадцати восемь. Кэсси уселась на столе поудобнее.

– Думаю, тут есть за и против, – начала она, – возможно, нам следовало бы обсудить…

– Ладно, пес с вами, забирайте О’Нила, – сердито отрезал О’Келли. – За работу – и хорошо бы, он никого не выбесил. Отчетов жду каждое утро. – Он встал и принялся укладывать бумаги в стопки. С нами вопрос закрыт.

Неожиданно и совершенно беспричинно меня захлестнула радость, острая и беспримесная, такая, какая, по моим представлениям, бывает у героинщиков, когда доза попадает в вену. Меня приводило в восторг, как моя напарница, приподнявшись на руках, ловко спрыгнула со стола, как я отлаженным движением одной рукой закрыл записную книжку, как мой начальник вертел головой и выискивал на пиджаке перхоть, приводили в восторг залитый светом кабинет, и угловой стеллаж с пронумерованными ячейками, и по-вечернему блестящее стекло. Я снова осознавал, что все это по-настоящему и что это моя жизнь. Возможно, Кэти Девлин, доживи она до этого, ощущала бы нечто подобное, глядя на мозоли на больших пальцах ног, вдыхая едкие запахи пота и мастики для пола в балетных залах, вслушиваясь, как разносится по коридорам звонок. Возможно, она, подобно мне, любила бы мелочи и неудобства даже больше, чем чудеса, потому что именно они доказывают твое существование.

Этот момент запомнился мне, потому что, говоря по правде, он для меня в диковину. Я редко подмечаю минуты счастья, разве что задним числом. Мой дар, а может, мой рок – это ностальгия. Иногда меня обвиняют в навязчивом стремлении к совершенству, в том, что стоит мне приблизиться к желанной цели, как я тут же отвергаю ее, и загадочно-прекрасная импрессионистская картина вблизи оказывается просто скоплением грубых мазков. На самом деле все намного проще. Мне не хуже других известно, что совершенство – это сочетание банальностей. Думаю, моя истинная слабость заключается в своего рода дальнозоркости – картину целиком и ее закономерности я вижу, только отойдя от нее на изрядное расстояние, когда становится слишком поздно.

5

На пиво нас не тянуло. Кэсси позвонила Софи и сообщила, что вспомнила заколку по одному из старых дел, – у меня сложилось впечатление, что Софи на такое объяснение не купилась, но и докапываться не собиралась. После этого Кэсси пошла печатать отчет для О’Келли, а я захватил мое старое дело и отправился домой.

Я снимаю квартиру в доме специализированного типа. Моя соседка и по совместительству квартирная хозяйка – не поддающаяся описанию женщина по имени Хизер. Она состоит на государственной службе, и у нее голос как у маленькой девочки – такое впечатление, будто Хизер того и гляди разрыдается. Сперва я даже находил в этом некоторое обаяние, но потом этот ее слезливый голосок начал меня раздражать. Поселился я здесь, потому что мне понравилась идея жить возле моря, да и арендная плата устраивала, а кроме того, мне понравилась хозяйка (рост пять футов и ни дюймом больше, худенькая, широко распахнутые голубые глаза, волосы до ягодиц), и я уже навоображал себе голливудский сюжет о неожиданных для обоих и удивительных отношениях. Не съезжаю я отсюда по инерции, мне попросту лень, а еще потому, что к тому моменту, как у Хизер обнаружился целый букет неврозов, я уже начал копить на собственное жилье, а эта квартира – даже когда мы оба уяснили, что мечты о Гарри и Салли никогда не воплотятся, а Хизер повысила арендную плату – единственная во всем Дублине, живя в которой я смогу хоть что-то откладывать.

Я отпер дверь, крикнул “Привет” и двинулся к себе в комнату. Хизер перехватила меня – с поразительной быстротой она появилась на пороге кухни и прозвенела:

– Привет, Роб, как день прошел?

Порой мое воображение рисует, как Хизер час за часом сидит на кухне, заплетает бахрому скатерти в аккуратные косички, а едва заслышав, как поворачивается в двери мой ключ, вскакивает и устремляется мне навстречу.

– Отлично, – не останавливаясь, сказал я и отпер дверь в свою комнату (замок я установил спустя несколько месяцев после переезда, якобы чтобы возможные грабители не добрались до секретных полицейских документов). – А у тебя как дела?

– Все в порядке, – ответила Хизер и плотнее запахнула розовый махровый халат.

Страдальческий тон означал, что у меня два варианта. Первый – это сказать “Отлично”, зайти в комнату и закрыть за собой дверь. Тогда следующие несколько дней Хизер будет дуться и греметь сковородками, демонстрируя, как ее ранит моя толстокожесть. Второй – это спросить: “Точно в порядке?” В этом случае предстоит битый час выслушивать подробный отчет о выкрутасах ее начальника, или о ее гайморите, или еще о какой-нибудь зловещей беде, из-за которой Хизер так скверно себя чувствует.

К счастью, у меня в запасе имеется и третий вариант, его я берегу для экстренных случаев.

– Точно? – спросил я. – У нас на работе какой-то жуткий грипп ходит, и, по-моему, я тоже заболеваю. Надеюсь, хоть тебя не заразил.

– О господи! – Голос ее скакнул на октаву выше, глаза округлились. – Роб, солнышко, ты уж прости, но, наверное, мне лучше держаться от тебя подальше. Ты же знаешь, как легко ко мне всякие простуды липнут.

– Разумеется, – искренне заверил я, и Хизер скрылась на кухне – видимо, чтобы разнообразить свой сбалансированный рацион лошадиными дозами витамина С и эхинацеи. Я вошел в комнату и закрыл дверь.

Первым делом я приготовил себе выпить. Чтобы избежать добрососедских посиделок с Хизер, я прячу две бутылки – водки и тоника – за книгами. После я разложил на столе документы по моему старому делу. Обстановка у меня в комнате не способствует сосредоточенности. Самому зданию свойственна дешевая, скаредная атмосфера, обычная для новостроек Дублина, – потолки чересчур низкие, фасады безликие, бурые и отвратные в своей неоригинальности, комнаты чудовищно тесные, они словно тычут тебя носом: ты слишком беден, чтобы позволить себе привередничать. Застройщик явно не считает нужным тратить на нас изоляционные материалы, поэтому малейшее движение у соседей над головой или музыка у соседей снизу эхом откликаются в твоей собственной квартире, и мне известно намного больше, чем хотелось бы, о сексуальных предпочтениях парочки за стенкой. За четыре года я почти притерпелся, однако по-прежнему считаю подобные условия оскорбительными.