Губы у меня сжались, я осмотрел комнату и, толкнув дверь, ворвался внутрь, подхватывая по пути примеченный табурет и плашмя с силой опуская его на спину стоявшего. Затем, пока он не опомнился, я стал бить ещё и ещё, пока парень не прекратил стонать. Поднеся руку к шее, я убедился, что он живой, затем, пройдя мимо остолбеневшего Редьки, так и сидевшего на полу, затушил свечку и вышел из комнаты. Помыв табурет от крови и сполоснув руки, я вернул его обратно в комнату, а сам бросился на свой этаж, но, прежде чем попал к себе, застирал при свете луны майку и трусы, которые были в кровавых каплях. С майкой это получилось так себе, так что пришлось отложить на утро, когда можно будет взять в душ мыло. Напялив на себя мокрые трусы, я вернулся в комнату и лёг в кровать, стянув их себя сразу, чтобы не спать в мокрой постели.

Утром я смог незаметно постираться и отмыть остатки крови, но пришлось идти без нижнего белья на завтрак. Суеты особой не было, как не было и Редьки, только старшаки о чём-то угрюмо разговаривали, сидя за своим столом. Вскоре к ним присоединился директор, который налил себе чая из стоявшего на столе эмалированного зелёного чайника с красными инвентарными буквами на боку, и, на моё удивление, тоже отпил оттуда горячего напитка. Поговорив, он вернулся за стол к преподавателям, и я больше не смотрел в его сторону, чтобы не привлекать к себе внимание.

– Ах, ну какая же краля его дочь, – рядом со мной Пузо, опустив руку под стол, во все глаза смотрел на Иру, сидящую рядом с директором, – как же я мечтаю ей засадить!

– Она не про твой стручок, Пузо, – хихикнул Заяц, – говорят, даже старшаков отбривает, ни с кем не хочет гулять.

– Мне и не нужно, чтобы она гуляла со мной, – искренне удивился подросток, – лишь бы засадить дала.

При этом он стал чаще дышать и продолжал смотреть на Иру.

– Фу! Пузо! – наконец и соседи догадались, что он делает рукой под столом. – Мы же едим!

– Кайф! – он встал и вразвалочку направился в туалет, держа правую руку в кармане.

Невольно и я сам, посмотрев в сторону Ангела, увидел, как она тоже смотрит на меня. Девчонка, легко улыбнувшись, снова уткнулась в тарелку.

– Бл…ь, бл…ь, – внезапно старшаки сорвались со своих мест и тоже бросились в сторону туалета. Бык, бежавший последним, громко пёрнул, и его штаны сзади стали мокнуть, а на пол полилась коричневая жижа, резко запахло говном. Следом за ним Губа также обдристался, а вскоре все старшаки с криками, оставляя за собой коричневые следы поноса, бросились в туалет и душевую. Сидевший до этого спокойно директор побледнел и кинулся в пищевой блок, который был ближе, громко хлопнув дверью, но вот звуки, скоро оттуда раздавшиеся, оповестили всех о том, что он тоже обгадился. Всё это происходило в полнейшей тишине, поскольку все охреневали от происходящего. Я, почувствовав на себе чужой взгляд, снова отвёл глаза от содержимого тарелки и столкнулся с широкими глазами Ангела, которая смотрела на меня как на какое-то внезапно ожившее божество.

К сожалению, этим дело не ограничилось. Маленькие дети при виде и запахе поноса тут же стали выблёвывать свои завтраки на стол, а следом за ними, видя такое, и те, у кого был слабый желудок и хорошее воображение, так что вскоре большинство столов были заблёваны тоже.

Я почему-то в этот момент почувствовал себя как сидящий демон на картине Михаила Врубеля, который с олимпийским спокойствием созерцает творящийся вокруг хаос. Занятия в школе были сорваны. Нас всех отправили по комнатам, приводить одежду и себя в порядок, а в столовую не приехали ни скорая, ни милиция. Директор никуда не доложил о произошедшем, но устроил расследование. Искали того, кто был рядом с кухней утром, но, понятное дело, не нашли. Старшаки пару дней не появлялись в интернате, поскольку их положили в больницу с пищевым отравлением, и они вернулись только к выходным и били всех, кто при виде них начинал улыбаться. Порядок и авторитет они этим восстановили быстро, но всё равно шепотки за их спинами никуда не делись.

Редька, кстати, в интернат так и не вернулся, как, впрочем, и тот, кто его насиловал, как я слышал, их раскидали по другим интернатам, чтобы они больше не пересеклись. Узнав об этом, я почувствовал, как внутри всё просто запело от радости, поскольку, по рассказам Ивана, в его истории Редька вскрыл себе вены вскоре после открытия «комнаты отдыха» в интернате. Теперь же получалось, что я хоть и на самую капельку, но смог что-то изменить, и это меня впервые за долгое время по-настоящему радовало. Вернувшись из школы, я отправился на стадион, где, привычно раздевшись и размявшись, пробежал пару кругов для разогрева. Барьеров у меня, понятное дело, не было, так что я обычно бегал, словно перепрыгивая их, как если бы они стояли передо мной.

Приняв низкий старт, я отсчитал от трёх до одного и побежал. Внезапно я почувствовал, что всё не так, как обычно, ноги больше не начинали заплетаться при увеличении темпа, а скорость прохождения дистанции увеличилась разве что не вдвое. Финишировав и отдышавшись, я удивлённо стал себя рассматривать. Вроде бы ничего не изменилось визуально, но вот ноги словно вытянулись на пять сантиметров, а тело стало более жилистым.

«Не помню, чтобы вчера был таким, – я стал судорожно вспоминать, какими были ноги вчера, – может, показалось?»

Вернувшись обратно, я снова низко пригнулся и стартовал, опять ощущая в ногах силу, которой ещё вчера точно не было. Пробежав ещё три круга, я ошеломлённо приступил к отжиманиям и бёрпи, всё ещё не совсем понимая, что сегодня такого случилось с моими ногами, которые стали нести меня вперёд значительно быстрее, чем вчера.

«Чертовщина какая-то», – отбросил я вскоре эти мысли и погрузился в занятия, сожалея, что в школе нет даже завалявшейся гири для упражнений на укрепление тела. На физре мы играли в футбол, причём неважно, летом или зимой, а девочки – в пионербол без сетки, просто перекидывая мяч друг другу.

Глава 6

– Добряшов, к директору, – в комнату ворвался Зёма и, выкрикнув сообщение, снова стремительно умчался в коридор.

Под удивлёнными взглядами соседей я оделся, привёл себя в порядок, почистил ботинки и только после этого отправился на первый этаж.

– Добрый день, Андрей Григорьевич, вызывали? – постучавшись и получив разрешение, я вошёл внутрь, замерев по стойке смирно.

– Да, Добряшов, завтра школьные старты нашего посёлка по лёгкой атлетике, о которых мы с тобой договаривались, – сразу сообщил мне он, – ты готов?

– Да, Андрей Григорьевич.

– Отлично, тогда тебя заберёт после завтрака Николай Алексеевич, он будет тебя сопровождать от нашей школы, вы там будете почти весь день.

– Хорошо, что-то ещё, Андрей Григорьевич?

– Помни о нашем уговоре, только первое место даст тебе освобождение.

Я лишь кивнул, не став отвечать вслух, на что он махнул рукой, отпуская меня.

Вернувшись в комнату, я задумался, в чём побегу завтра. Кроме школьной формы и башмаков, у меня ничего не было, не бежать же там, как и здесь, в майке, трусах и босиком?

«Ладно, завтра решу по ходу пьесы», – решил я.

– Немой, чего директор вызывал? – осведомился Пузо.

– Завтра на соревнования по бегу иду, – спокойно ответил я, чтобы не давать почву для ненужных слухов.

– О, кайф, – удивился он, – своруй там что пожрать нам.

– Если будет время, – не стал я спорить.

Он обрадовался, как будто я сказал твёрдое «да», и отстал от меня.

Новость о том, что я завтра иду в посёлок, пусть и в сопровождении физрука, словно молния пролетела по интернату, и ко мне успел заглянуть даже Губа, напомнив принести пятьдесят копеек, которые я ему должен ещё с лета.

***

После завтрака, отчаянно зевая, меня забрал с собой физрук и, бурча под нос, что ему больше нечем заняться, кроме как весь день таскаться со мной не пойми где, повёл меня за ворота, и мы пешком направились в центр посёлка к общеобразовательной школе № 1.

– Николай Алексеевич, – обратился я к нему, – а вам не обязательно быть со мной весь день. Вы можете довести меня до места и уйти по своим делам, оставив мне рубль на обед, я никуда не денусь с соревнований, поскольку у нас уговор с директором.

Физрук изумлённо на меня посмотрел, словно поразился тому, что я могу вообще говорить. Он открыл рот, закрыл его и почесал большой ладонью всклокоченные волосы.

– Слушай, а ты дело говоришь. Точно никуда не убежишь?

– Если выиграю первое место в беге на шестьдесят метров, мне обещали дать больше времени на тренировки, – объяснил я ему подробно, – быть там в моих интересах.

– Толково придумал, – мужчина обрадовался и, достав из кармана смятые рубли, от щедрот дал мне целых два, – во, помни мою доброту!

– Спасибо, Николай Алексеевич, – я положил деньги в карман и поблагодарил.

Физрук мгновенно повеселел и даже стал насвистывать себе под нос что-то бодрое, я же осматривался по сторонам. Я впервые после того летнего побега от местных мальчишек выбрался в другое место. Мало что изменилось за эти пару месяцев, но выглядело для меня лично как параллельная реальность.

Люди спокойно шли на работу, детей вели в садики, школьники торопились на занятия, и всё это без матов, окриков и тумаков. Я правда отвык от такого, поэтому будничная картина жизни посёлка вызывала у меня оторопь.

Вскоре мы пришли на стадион, где уже начали собираться спортсмены со своими педагогами, но трибуны были почти пустыми.

– Погоди здесь, – физрук оставил меня на одной из лавочек трибун, – сейчас узнаю, где регистрируются и что нужно для этого.

Вернулся он уже буквально через десять минут, довольно вручив мне номер с цифрой «101».

– Держи, где-то через час начнутся старты. Я записал тебя на шестьдесят метров.

– Спасибо, Николай Алексеевич.

– Ну всё, вернусь за тобой вечером, никуда не уходи.

– Конечно, – согласился я.

Он повернулся и зашагал на выход, оставляя меня одного. Одиноко сидящий подросток вскоре привлёк к себе внимание взрослых, ко мне подходили, спрашивали, почему я один и не нужно ли помочь, но я благодарил, показывал номер и говорил, что мой тренер просто отлучился на время, а так я спортсмен. Мои спокойные объяснения всех устраивали, и больше ко мне не приставали.

– Мальчик, почему ты один? Давай дружить! – раздался рядом громкий голос, и, когда повернулся, я увидел перед собой девочку примерно моего возраста, одетую в тёмно-коричневое школьное платье и чёрный фартук, с обязательно повязанным на шее алым галстуком.

– Пошла отсюда, – бросил я и отвернулся.

– Ты ведёшь себя не как пионер! – тут же возмутилась она. – Ты не должен мне грубить! Я девочка!

В памяти тут же всплыла та девочка, которая повесилась после группового изнасилования в школе-интернате, и я, сплюнув, ответил:

– Я из интерната, пошла на х…й отсюда.

Она, расширив глаза, из которых мгновенно брызнули слёзы, бросилась куда-то в сторону соседних трибун. Ну и, конечно же, по закону подлости там тут же нашлись защитники обиженных и оскорблённых, через пять минут явившиеся ко мне мстить. Я не стал вступать в долгую полемику с ними, а, встав с места, сразу же начал бить. Левой, правой, шаг в сторону, уклон, снова двойка и два шага назад, снова двойка, и вот три подростка валяются на земле, утирая разбитые носы, а их товарищи в испуге от меня отступают.

– Последний раз говорю, пошли на х…й, – произнёс угрожающе я, и те сразу послушались, подхватив своих товарищей под руки, они поплелись к трибуне, где их ждала девочка, кинувшаяся вытирать платками им кровь и верещать на весь стадион. К чести пацанов, нужно отметить, что, когда к ним подошёл один из тренеров, они сказали, что упали, и хотя девчонка верещала, что это я всех избил, тыкая в мою сторону пальцем, взрослый лишь уточнил у парней, точно ли они упали. Получив подтверждение ещё раз, он, не смотря на девочку, вернулся за свой стол.

Школьников было много, так что сначала шли отборочные забеги, а затем квалификационные. Я отправился на первые, когда услышал свою фамилию.

– Сто первый, ты не знаешь, что нужно переодеться? – ко мне обратился взрослый, стоящий на старте с миниатюрным пистолетом, когда я встал вместе с ещё тремя подростками, поскольку ширины бровки для большего количества просто не хватало, и оказался единственным, кто был не в спортивной майке, шортах и кедах.

– У меня нет другой одежды, – ответил я, – я из школы-интерната.