– Король прусский Фридрих… Папин начальник… Наш благодетель.

– А это?..

В чёрной сутане красивый молодой человек с печальным лицом смотрел из рамы.

Мать Софии вздыхала.

– Это братец… Его нет больше. Он у Бога… Епископ Любский.

София, присмирев, тихо переходила к следующему портрету. Прелестная женщина с золотистыми волосами, с громадными голубыми глазами, с румянцем во всю щёку, с ямочками у углов изящного рта точно улыбалась навстречу ребёнку. София знала, кто это, и сама говорила:

– Это – тётя…

– Да… Это твоя тётя, русская. Великая Княжна Елизавета Петровна. Она была невестой моего брата… И вот… Не судил Бог…

– А кто её папа?

– Император Пётр Великий… Его войска стояли здесь в 1713 году…

– Ты его помнишь?

– Ну, что ты!.. Да я тогда и не здесь жила. Я была тогда такая маленькая, как ты теперь. Мне рассказывали про него. Он был очень красив, громадного роста, он много путешествовал и был так силён, что мог руками разогнуть подкову. Он стал Императором.

«Стал Императором»… Это было загадкой для маленькой Софии. И годами потом она обдумывала и вникала в смысл этого слова. Когда ближе познакомилась с историей, когда отец, держа её на коленях, вычитывал ей и объяснял историю римлян Корнелия Непота,^[7] как часто она спрашивала про дедушку Петра, как он стал Императором.

Победами. Славою, умом, силою, красотою подвига. Вот как… Народ, Сенат… провозгласили его императором всероссийским…

И во всём этом точно какая-то сказка. Это сказка манила. Она заставляла ребёнка думать о России, о русских.

Она их уже видела. Она слышала их говор, слушала их песни…

Весною, когда стает снег и Одер освободится ото льда, когда дни станут длинными и тёплыми, в коридоре настежь открывали окна.

Из сада нежно, по-весеннему пахло сырою землёю, дёрном, а днём, когда пригреет солнце, – фиалками. Тогда в саду работали русские пленные. Они ровняли дорожки, посыпали их жёлтым речным песком, окапывали гряды и на длинных, деревянных носилках носили цветочную рассаду из парников. Немец садовник распоряжался ими.

София принесёт из спальни подушку, положит её на подоконник, обопрётся на неё грудью и смотрит на Одер, в сад, на вечереющее небо, по которому золотыми полосами протянулись тучи, потом снова на Одер. В тихих водах отразились тучи, через них плывёт лодка, переходит через них, и они колеблются в круглых белёсых волнах.

В саду кончили работать. Под старым дубом русские собрались. Они смотрят на восток, где золотые тучи стали уже лиловыми, а небо зелёным. Запели…

София не музыкальна, у неё нет слуха, но это пение она готова слушать часами. Голоса сливаются в мощный звук и гудят, как орган в кирке. В пении что-то молитвенно-строгое, спокойное и… гордое. В нём – бескрайняя тоска и смелый, дерзновенный вызов.

Освещённые закатным солнцем лица поющих Софии хорошо видны. Девочка видит чёрные, русые и седые бороды и волосы, остриженные в кружок. Русские в длинных рубахах навыпуск, подпоясанных тесёмками, ноги у них босые, запачканные чёрною землёю, в белых, холщовых портах. Они и в неметчине остались русскими.

Из сада, где сильнее и душистее становился запах земли, а в зеленеющих ветвях звонко перекликались птицы, неслись чужие, непонятные слова песни:

Ах туманы, вы мои туманушки,
Вы туманы мои непроглядные…
Не подняться вам, туманушки,
Со синя моря долой…

– Fike, иди домой, komm nach Hause!.. – звонко кричит из столовой в окно принцесса Иоганна. Она думает, что София в саду.

София берёт подушку и бежит по коридору к матери, а вдогонку ей в окна вместе с запахом весны грозно несётся хоровая песня:

Ты взойди, взойди, красно солнышко,

Над горою взойди, над высокою!..

II

В классной комнате, на шкафу, лежит большой географический атлас. С трудом поддаётся тяжёлая кожаная крышка усилиям маленьких детских рук. Толстые, шершавые листы отворачиваются мягко и плавно.

«Russland!»^[8]

Какая громадная!.. Чёрные реки толстыми зигзагами ползут вниз к Чёрному и Каспийскому морям и вверх к Ледовитому океану. Волга. Двина… Обь… Лена… Енисей… Какие они?.. Верно, больше, чем Одер? Вон он какой маленький, и что такое вся Пруссия перед громадной Россией? Это как одна их комната перед всем Штеттином. Герцогство Цербстское и совсем не заметить на этой карте. Где-то тут, в Москве или Петербурге, живёт прелестная тётя Елизавета Петровна.

Гувернантка, мадемуазель Кардель, принесла и обточила гусиные перья. Она насыпала из каменной банки пёстрого песку с золотыми блёстками в песочницу с крышкой с маленькими дырочками. Сейчас придёт учитель чистописания мосье Лоран. София будет писать французские прописи. Она наклоняет набок голову, косит глазами. Белое перо сонно скрипит по бумаге. Вот-вот от усердия высунется кончик розового язычка, и София услышит ядовитое замечание мадемуазель Кардель. София справляется с собою, выпрямляется и сыплет из песочницы белые, розовые, лиловые, жёлтые и золотые крапинки на свежие чернила. Написанное становится совсем необыкновенным, красивым, выпуклым и играет, как радуга.

Учителя чистописания сменяет придворный проповедник Перар.

– Bonjour,^[9] Перар!

Мадемуазель Кардель шипит сзади:

– Нужно сказать: мосье Перар! От этого челюсти не развалятся.

– Ach, so. Bonjour, monsieur Перар!^[10]

Скучнее всего казались Софии уроки немецкого языка, Старый Herr Вагнер долго сморкался с таким усердием, что косица парика тряслась сзади на проволоке и пудра сыпалась на плечи. Он доставал тетради, и начинались скучнейшие Prufungen.^[11]

– Опять, Hoheit, всё те же ошибки… der, des, dem, den… und die, der, der, die…

София смотрела испуганными глазами на Вагнера и виновато улыбалась.

После скромного завтрака Софию вели в зал, куда собирались дети служащих в замке и офицеров полка её отца. Француз – учитель танцев её ожидал. В углу красноносый скрипач настраивал скрипку, флейтист наигрывал трели.

– Eh bien, commeneons.^[12]

Скрипка и флейта жалобно и печально играли менуэт, и резко звучал счёт француза.

– Un, deux, trois… et avancez… un, deux, trois…^[13]

После танцев София шла в классную и раскладывала ноты. Нелюбимый Софией урок. Струны мелодично звенят, маленькие пальцы стараются ударять по клавишам, куда надо, но ухо не улавливает мелодии. Надоедливо звучит голос учителя Рэллига. София сбивается с такта, начинает снова и снова…

День тянется длинный и заботный. Когда уроки окончены, тетради и книги уложены в ящик, мадемуазель Кардель уводит Софию в угловую гостиную, сажает маленькую принцессу в кресло, даёт ей ручную работу и читает Расина, Корнеля и Мольера, каждого понемногу. Она читает нараспев, с завываниями, как того требует французская школа, и заставляет Софию «декламировать», подражая ей.

В раскрытое окно слышен плеск воды на реке, где-то гребут на вельботе, из города доносятся голоса людей и стук колёс, и вдруг из сада несётся стройный хор грубых голосов, поющих на непонятном языке:

Ты взойди, взойди, красно солнышко,

Над горою взойди, над высокою.

Обогрей ты нас, людей бедны-их,

Добрых молодцев, людей беглых.

София перебивает декламацию мадемуазель Кардель:

– Мадемуазель, русская тётя на двадцать лёг старше меня. Она, значит, совсем молодая – русская тётя?..

Лицо Кардель краснеет от злости. Она с треском захлопывает окно и с сердцем говорит:

– Вы слушаете не то, что надо. Вам надо слушать Корнеля, вы слушаете мужицкие песни!

Декламация продолжается, но мысли Софии далеки от Корнеля. Русская песня несёт их куда-то в далёкие холодные просторы громадной России.

III

Княжеский двор был беден. По вечерам, к ужину, подавали только рыбу с картофелем, но тон двора старательно поддерживали. По воскресеньям, перед тем как идти в кирку, устраивался «выход». В зале собирались все служащие в замке с жёнами и детьми, офицеры Ангальт-Цербстского пехотного полка и выстраивались вдоль стен. Старый домоправитель распахивал двери, и из них выходили принц Август с принцессой Иоганной и Софией. Служащие попарно следовали за ними процессией. После короткой службы тем же порядком возвращались обратно. Князь обходил гостей и некоторых удостаивал приглашением к завтраку.

Нужны были деньги, нужны были связи. Об этом больше всего заботилась герцогиня Иоганна-Елизавета. Герцог был равнодушен ко всему, что не касалось его полка, и благоговел перед прусским королём.

Когда девочка стала подрастать, мать начала возить её на поклоны к родственникам. Они ездили в Цербст, Гамбург и Брауншвейг. В тяжёлой карете, а зимою в санях возком они тащились по грубым каменным мостовым, вязли в грязи осенней распутицы, ночевали в дымных крестьянских избах или останавливались в холодных покоях помещичьих замков.

София привыкала видеть людей, и люди её интересовали. Она была не по летам развита. Она быстро подмечала что-нибудь в людях и потом поражала мадемуазель Кардель своими острыми замечаниями.

– Oh, Inre Hoheit,^[14] – говорила госпожа Кардель герцогине Иоганне. – Фике слушает одно, а разумеет другое. Она – «esprit gauche»… Себе на уме.

Софии было одиннадцать лет, когда епископ Любекский, опекун Голштинского принца Петра-Ульриха, пригласил к себе всех членов Голштинской фамилии, чтобы представить им своего воспитанника.

Герцогиня Иоганна поехала в Любек с Софией. Дорогой она рассказала дочери, что принц Ульрих – родной племянник тёти Елизаветы Петровны, сын её старшей сестры Анны Петровны, дочери Петра Великого, и законный наследник русского престола.

Было много народа, и был парадный, чинный, скучный и длинный обед с официальными тостами и криками «виват».

Софию представили двенадцатилетнему мальчику в белом офицерском кафтане при шпаге, очень тонкому, с узкими плечами и широким тазом. У него были продолговатые, сонные глаза, полуприкрытые веками. Он равнодушно посмотрел на красивую девочку. Он держался с вычурно-солдатской выправкой и почти всё время молчал.

В гостиной, где София сидела с матерью и любекскими дамами, она наслушалась отзывов об этом мальчике.

«Урод»… «Чертёнок»… «Совсем ещё мальчишка, а напивается с лакеями»… «Упрям и вспыльчив»… «Живого нрава»… «Болезненного сложения и слабого здоровья»…

Софии было жаль его. Из всего большого общества, которое София видела в первый раз, только он один остался в её памяти со странным взглядом загадочных глаз, с подёргиванием узкими плечами и деревянной походкой марширующего гренадера.

Над этим мальчиком висела российская корона.

Софии было тринадцать лет, когда она была с матерью в Брауншвейге у вдовствующей герцогини. На большом обеде был епископ Корвенский с канониками. После обеда, когда все собрались в гостиной, зашёл разговор о хиромантии. Один из каноников – Менгден – славился как человек, умеющий угадывать судьбу по линиям руки.

Бевернская принцесса Марианна просила ей погадать. Каноник смотрел на её руку и, шутя, говорил всякий вздор о счастливом браке, о том, что у неё будет много детей, о шаловливом её характере, о любви к танцам.

– Погадайте мне, – сказала София, когда каноник закончил.

– И правда, Менгден, посмотрите-ка, что ожидает мою дочь, – сказала герцогиня Иоганна.