– И что вы станете делать? Где будете сегодня ночевать?

– Право, не знаю, – отвечала я. – Здесь я чужой человек. Но, насколько я поняла из письма Его Величества, нам обязались предоставить жилье сразу, как мы приедем. И король был должным образом проинформирован о времени нашего прибытия.

– Его Величество не может помнить все, – заявил Его Светлость, а переводчик добавил:

– Ночуйте где хотите. – И господин, сопровождаемый рабами, удалился.

Я настолько была ошеломлена, что утратила дар речи и даже не сообразила спросить, есть ли в городе гостиница. Мои слуги хранили презрительное молчание. Мой добрый друг капитан был крайне озадачен. Он предоставил бы нам кров, будь у него такая возможность, но угольная пыль, топот и крики пятидесяти китайцев не позволяли ему проявить гостеприимство. Посему я соорудила скромное ложе для сына на палубе и приготовилась провести ночь под звездным небом.

Ситуация, в которой я оказалась, была столь же типично восточная, как и сама атмосфера: бессердечие, произвол и высокомерие со стороны моих работодателей; бесприютность, безысходность, беспомощность, униженность, негодование – с моей. Страх и дурное предчувствие повергали меня в оцепенение. По лицу моему заструились слезы усталости и отчаяния. Я зажмурилась, пытаясь отгородиться от неба и земли, но ведь от мыслей никуда не денешься: внутренний голос снова и снова насмешливо напоминал, что я по собственной глупости, проигнорировав советы добрых друзей, загнала себя в эту ловушку.

Добрый капитан «Чао Пхья», ошеломленный поведением министра, более часа мерил шагами палубу (хотя обычно в таких случаях он оставлял судно на попечение суперкарго). Некоторое время спустя к пароходу подплыла лодка. Он махнул тем, кто в ней находился. В следующее мгновение лодка пристала к сходням, и на борт корабля поднялся капитан Б., веселый англичанин с румяным радостным лицом. Оба капитана сердечно поприветствовали друг друга. Гостю в нескольких словах объяснили наше затруднение, и он тотчас же предложил нам остановиться у него дома, по крайней мере, на эту ночь, заверив нас, что его супруга окажет нам душевный прием. Мы спустились в красивую гондолу нашего друга, «познающегося в беде», и четверо гребцов, стоя на веслах, повезли нас к берегу. Вокруг появлялись сказочные декорации, типичные для этой восточной Венеции. Справа и слева мы видели более крупные суда бесконечно разнообразных форм с бесконечно разнообразными элементами декора; их отличали узкие задранные носы, украшенные изысканной резьбой. Мимо постоянно сновали симпатичные маленькие гондолы и каноэ. Но, как ни странно, несмотря на всю эту оживленную суматоху на реке, мы прекрасно слышали услаждающее слух журчание воды. Никакого тебе громыхания колес, цокота копыт, трезвона колоколов, рева и визгливого тарахтения двигателей, которые нарушали бы эту умиротворяющую волшебную иллюзию. Я находилась в плену безупречного очарования тишины и звездного неба.

– Кстати, – внезапно произнес мой неунывающий новый друг, – вам придется пойти со мной на спектакль, мэм, потому что моя жена тоже будет там с сыновьями, а ключ от дома у нее.

– На спектакль!

– Ой нет, не волнуйтесь, мэм! Мы пойдем не в обычный театр. Это – дешевое представление в постановке одного француза, прибывшего из Сингапура пару недель назад. И, поскольку здесь развлечений немного, мы раду любому зрелищу, которое способно внести свежую струю в монотонность нашего существования. Временный театр устроили на территории дворца Его Королевского Высочества принца Кром Луанг Вонгсе. Сам он вместе с семьей намерен присутствовать на спектакле, и я надеюсь, что у меня будет возможность представить вас ему.

Предложение меня не обрадовало, ибо один сиамский вельможа совсем недавно нарушил мое душевное равновесие, но я, прикусив язык, ждала результата со смирением. Еще несколько энергичных ударов весел по воде, и мы стремительно подплыли по спокойной реке к деревянному пирсу с двумя яркими фонарями. Капитан Б. помог нам сойти на берег. Мой сын, внезапно выведенный из глубокого сна, заупрямился, не желая отрываться от меня. Когда наконец с ним на руках я с трудом выбралась на причал, то увидела в тени нечто огромное, будто свернутое кольцами на полосатой циновке. Медведь? Нет, принц! Ибо неуклюжая масса красновато-коричневой плоти развернулась и встала, протягивая человеческую руку с пухлой мясистой ладонью, когда капитан Б. представил меня Его Королевскому Высочеству. Рядом восседал Его Светлость первый министр, в наряде, сходном с тем, что оскорбил наши взоры во время неприятного разговора на борту «Чао Пхья». Покуривая европейскую трубку, он откровенно наслаждался нашим замешательством. Мой непоколебимый друг ухитрился протиснуть нас и даже себя самого сначала через бамбуковую дверь, затем через толпу разгоряченных людей к местам, находившимся прямо перед неким подобием алтаря, который отдали на откуп искусству обмана. Несколько респектабельных китайцев занимали места чуть поодаль от сцены, а прямо за нами расположились леди и джентльмены из общины иностранцев. На возвышении в обрамлении занавесей из кинкоба ^[9] возлежали женщины из гарема принца; их дети в шелках и золоте смеялись и верещали, размахивая руками, пока появление фокусника не повергло их в изумленное молчание.

Под навесом со всех сторон теснились головы. На макушке каждой – заветный пучок волос, похожий на перевернутую жесткую черную кисть. Каждый рот смаковал бетелевую жвачку, которую человеческое стадо жует с усердным удовольствием. Фокусник, энергичный маленький французик, ловко демонстрировал свое искусство, заставляя чревовещать куклу и петь чучела птиц, доставая яйца из пустых сумок, превращая камни в конфеты и наоборот, чем изумлял и восхищал наивных зрителей. Те ему хлопали, время от времени к аплодисментам добавлялись знакомые восторженные выкрики по-сиамски «Ну и ну!», несшиеся из-за парчовых занавесей.

Но я изнывала от усталости, была подавлена и, когда представление окончилось, вздохнула с облегчением. Вместе с нашим провожатым мы покинули «театр». На темную безмолвную реку падал свет множества фонарей. В их сиянии силуэты смуглых лодочников принимали причудливые очертания, чем-то напоминая Харона. Миссис Б. любезной улыбкой поприветствовала нас, приглашая в свой райский уголок – дом на противоположной стороне реки. Простота и мягкость ее манер несколько рассеяли снедавшее меня чувство безысходности. Наконец, оставшись одна, я попыталась погрузиться в столь желанный сон, но возбужденный мозг продолжал тревожить мой разум удивительными картинами и событиями, свидетелем которых я была на протяжении всего этого дня. Тогда я встала с постели, в которой безмятежно спал, не видя снов, мой сын – невинное создание, и с обреченным видом села у окна, жаждая получить совет и помощь вездесущего Друга. И, пока ждала, провалилась в неспокойное забытье, из которого меня выдернул долгожданный рассвет, перебиравшийся через низкую стену и просачивавшийся в полуоткрытые ставни.

Глава II
Первый министр Cиама у себя дома

Я встала, поправила на себе платье, пригладила волосы, хотя ни вода, ни прочие другие средства не смогли бы скрыть темные следы, что мрак ночи и одиночество оставили на моем лице. Зато мой сын проснулся бодрым: в глазах нетерпение и любопытство, улыбка лучезарная, волосы сияют. Мы вместе преклонили колени перед нашим Создателем, и, пребывая в тревожном состоянии, я невольно задалась вопросом: неужели для очищения столь юной души необходимы такие жестокие испытания, каким подвергаемся мы?

В общей комнате мы встретили миссис Б. en déshabillé ^[10]. Теперь она едва ли была так привлекательна, как нам показалось при первом знакомстве, но приятность ее едва уловимой тающей улыбки искупала все прочие недостатки. За завтраком нам составил компанию хозяин дома. Посмеявшись над нашими недавними затруднениями и тревогами, он поспешил заверить меня в подлинном великодушии принца Кром Луанг Вонгсе, в чем я с тех пор не переставала убеждаться. Всякий живущий в Бангкоке иностранец, который водил дружеское знакомство или вел с ним какие-то дела, вне сомнения, присоединится ко мне в выражении восхищения и почтения к тому, кому, несмотря на трудные обстоятельства, в условиях деспотичного режима, удавалось сохранять репутацию человека либеральных взглядов, порядочного, справедливого и гуманного.

Вскоре после завтрака за нами прибыла лодка первого министра вместе с рабом-переводчиком, задававшим мне вопросы на пароходе, чтобы доставить нас во дворец Его Светлости.

Через четверть часа мы уже стояли перед низкими воротами, которые вели в широкий двор, мощенный грубо отесанными каменными плитами. Вход охраняли два каменных китайских мандарина ^[11] на каменных конях. Чуть дальше с барельефов на нас взирали два тяжеловооруженных всадника, а рядом с их выпуклыми скульптурными изображениями стояли два живых стражника в европейских костюмах, но без обуви. Слева находился павильон для театральных представлений; одну его стену целиком украшали декорации. Справа стоял дворец первого министра с полукруглым фасадом. В глубине тянулся ряд зданий, в которых проживали его многочисленные жены. К самому большому из тех домов примыкал благоухающий цветами сад, в центре которого плескался живительный фонтан. Резиденцию Его Светлости отличало обилие элегантных по композиции и цветовой гамме резных украшений и позолоты, которые великолепно гармонировали с роскошными портьерами, пышными складками ниспадавшими с карнизов над окнами.

Мы бесшумно ступали следом за переводчиком, который вел нас через анфиладу расположенных ярусами просторных залов. Все были устланы коврами, украшены светильниками и пышно убраны в европейском стиле. На инкрустированном жемчугом столе с чеканным серебряным орнаментом стояла огромная полированная серебряная ваза с выпуклым узором. Куда ни посмотри, мой взор услаждали необычные сосуды, украшенные драгоценными камнями чаши, блестящие полированные кубки, изящные статуэтки, objets de virtu ^[12], восточные и европейские, античные и современные – смешение варварского великолепия с изысканностью современных искусств.

Пока мы, зачарованные, растерянно озирались по сторонам, перед нами внезапно вырос первый министр, опять по-дикарски полуобнаженный, как и минувшим вечером. Утратив присутствие духа, я в своем смущении уже готова была покинуть комнату. Но он, протянув руку, произнес:

– Доброе утро, сэр! Прошу садиться, сэр!

Я нерешительно присела, хотя его комичное «сэр» вызвало у меня улыбку. Из-за портьер выглядывали несколько девушек. Мужчины из свиты министра, в числе которых были его младшие братья, племянники и кузены, в раболепных позах ждали в аванзале. Его Cветлость, все так же не сознавая, сколь неприлично скуден его костюм, с выражением довольства и любопытства на лице приблизился к нам, по-доброму потрепав по голове моего сына и спросив, как его зовут. Но вместо ответа мой ребенок плаксиво вскричал:

– Мама, поедем домой! Мама, пожалуйста, поедем домой!

Я с трудом его успокоила.

Наконец набравшись храбрости, я осмелилась выразить свое желание – попросила, чтобы мне выделили тихий домик или комнаты, где я могла бы уединиться, не опасаясь вторжения незваных гостей, и довольствовалась бы полной свободой до и после учебных занятий.

Первый министр