* * *

Элизабет сильно расстроилась, узнав, что тетушка Эйлин пригласила маму в Килгаррет. Лучше бы не приглашала! Вспомнив, как мама говорила, что там невероятно грязно, как с отвращением морщила нос, рассказывая о привычках в доме О’Конноров, Элизабет чуть не потеряла сознание. Если мама и правда приедет, то Элизабет придется метаться между ней и тетушкой Эйлин. Как в старые времена, когда мисс Джеймс что-то говорила, а мама неправильно ее понимала, а потом мама что-то говорила, и мисс Джеймс обижалась.

В доме О’Конноров не дулись, размышляя, что имел в виду другой, а просто задавали вопросы и даже орали, а частенько и руку поднимали. У Элизабет сердце упало от одной мысли, как может отреагировать мама, увидев, как тетушка Эйлин забирает у Имона еду, которую ему не следовало брать. Мама придет в ужас от Ниам, ковыляющей с развязанными подгузниками, от покрытой пятнами пижамы Донала, который разгуливал в ней по всему дому, а не только в своей комнате. А уж что мама подумает о Пегги и станет ли когда-нибудь есть ее стряпню, страшно себе даже представить.

Господь услышал молитвы, произнесенные стоя на коленях в ванной. Элизабет не хотела, чтобы Эшлинг знала, о чем она просит. Вайолет написала, что они никак не смогут приехать. Она очень завидовала ирландцам, которые едят масло, сливки и мясо. Звучит прямо как рай на земле. В письме почти не было благодарностей за приглашение, а больше рассуждений о том, что в Килгаррете живется куда лучше, чем в Лондоне.

Эйлин показала письмо Шону:

– Теперь нельзя сказать, что Вайолет смотрит на нас сверху вниз. Она считает, что здесь рай по сравнению с тем, что у них там творится.

– Ну так и напиши ей, что Ирландии не приходится страдать, так как Ирландия не пошла по пути Британской империи, не играет мускулами и не сражается с другими народами Европы, а занимается собственными делами.

Разумеется, ничего подобного Эйлин писать не собиралась. Она вернулась к письму Вайолет. В нем, в отличие от предыдущих редких и кратких писем, Элизабет посвящалось куда больше пары строчек.

Она, наверное, сильно выросла. Дети вытягиваются в возрасте от десяти до одиннадцати. На работе одна женщина спросила, есть ли у меня дети, и не поверила, когда я ответила, что у меня дочь одиннадцати лет. Я объяснила, что вышла замуж только в двадцать восемь, и она снова не поверила. Сказала, что я не похожа на человека, у которого есть дети. Вдруг, прямо посреди рабочего дня, мне стало так одиноко, что я расплакалась. В последнее время я часто плачу. Говорят, это война и нервы, и советуют пить успокоительные, все их пьют, но толку от них никакого. Я часто вспоминаю Элизабет по ночам. Хорошо, что она здорова и далеко от бомбежек. Иногда, после трудного дня, я начинаю думать, зачем мы столько всего учили в школе. Сейчас это не имеет никакого смысла. Зачем мне навыки домоводства, когда нет нормального дома? А уроки истории… Нам никогда не говорили, что война продолжается бесконечно…

Письма от Морин приходили каждую неделю. Иногда на них красовались кляксы, а строчки ползли в разные стороны, но Шон и Эйлин не обращали внимания на такие вещи и радостно зачитывали их вслух для всей семьи. Нора Мориарти ведет себя глупо и скучает по дому, а у ее сестры Уны, которая на одиннадцать месяцев моложе, все хорошо. Им втроем позволили вернуться поздно, и они пошли в кино на О’Коннелл-стрит, но именно в тот вечер проектор сломался, сеанс задержали на полчаса, и пришлось идти домой, не узнав, чем все закончилось. Ужасно много возни с тем, чтобы правильно заправить постель! Дома кровати заправляют неправильно, не должно быть уголков. Сестра Маргарет просто дьявол во плоти, зато сестра-наставница такая красивая и плывет словно лебедь, а не ходит, как обычные люди. Они втроем приедут на автобусе за день до Рождества. Морин уже предвкушала, как будет целыми днями отсыпаться.

* * *

В тот день, когда японцы разбомбили Пёрл-Харбор, доктор Линч ушел в очередной загул. К войне это никакого отношения не имело, он и узнал-то о бомбардировке только пять дней спустя, когда полиция обнаружила его в пабе для моряков в Корке. На сей раз возвращение домой оказалось менее пристойным и незаметным, чем раньше. Доктора Линча бесцеремонно усадили в полицейскую машину, направлявшуюся в Дублин, затем пересадили в другую, которая направлялась в Уиклоу. Семье сообщили о его приезде. Полицейские просто оставили его на площади. Официально ему не предъявили обвинения и не арестовали, к тому же он ругался на них всю дорогу до Килгаррета. Доктор слегка протрезвел, но ему отчаянно требовалось снова выпить. Он орал, что знает их служебные номера и их всех разжалуют за такое.

Линч был не брит и без пальто, которое потерялось где-то во время веселого путешествия в Корк. На площади его мутный взгляд остановился на доме О’Конноров. Чертова семейка! Осмелились оскорбить столь уважаемого человека, как доктор Линч, когда запретили своей рыжей соплячке общаться с Берной! По щекам потекли слезы жалости к себе. Какой-то безграмотный и безмозглый Шон О’Коннор, с его грязной лавкой и складом стройматериалов и с целым выводком несносных детей, набрался наглости запретить Берне появляться в их доме! Посмел извиняться от ее имени за то, что, между прочим, так и не было доказано!

Доктор Линч медленно поднялся на крыльцо. Пегги открыла дверь и испуганно отшатнулась, когда он устремился к лестнице. Донал, прибежавший узнать, кто пришел, столкнулся с ним на площадке между кухней и гостиной:

– Доктор Линч!

– Да. А ты кто? Который из паршивцев Шона О’Коннора? Ты в пижаме. Болен? Ну-ка, малец, скажи, ты болеешь?

Прижатый к стене Донал уставился на него круглыми глазами:

– Меня зовут Донал. Мне семь лет. У меня астма, но не сильная, со временем пройдет.

– Кто тебе это сказал?

– Все так говорят. Маманя говорит.

– Что может знать твоя маманя? Она вообще водила тебя к врачу или воображает, что сама врач?

Услышав громкий разговор, Эшлинг и Элизабет ринулись на защиту Донала.

– Так что, врач она? – ревел доктор Линч.

– Беги в лавку и позови маманю, – прошипела Эшлинг.

Испуганная Элизабет попыталась незаметно проскользнуть вниз по лестнице.

– А ты еще кто?

От небритого мужчины противно воняло.

– Я тут в гостях. – Элизабет постаралась держаться от него как можно дальше.

Она не стала надевать пальто, хотя на улице стоял мороз.

– Ну надо же, О’Конноры приглашают кого-то в гости! Это кто ж у нее отец? Герцог? Дочка врача недостаточно хороша для Шона О’Коннора!

– Ее отец работает в банке в Англии, – объяснил Донал.

Доктор Линч уставился на него:

– Парень, да у тебя не просто легкая астма, ты свистишь, как закипающий чайник. Как жаль, что твоя мать никогда не водила тебя к врачу! Не нравится мне, как ты дышишь…

Лицо Эшлинг моментально вспыхнуло.

– С Доналом все в порядке! Легкая астма, только и всего, в плохую погоду ему становится хуже. И маманя водила его к врачу, к доктору Макмахону. В больницу. И сделала все, что нужно. Вы не правы. И вообще, вы не настоящий доктор.

– Эшлинг, ты чего… – Донал испуганно посмотрел на нее.

Не слишком ли далеко она зашла? Разве можно говорить такие вещи?

Доктор Линч выпрямился. Эшлинг лихорадочно соображала, понимая, что нельзя останавливаться. Надо осадить этого гадкого доктора, иначе Донал поверит, что у него страшная болезнь. Она вдохнула поглубже и обняла брата за плечи:

– Я знаю, что говорю! Мои родители вас не одобряют, доктор Линч. На вас нельзя положиться. Поэтому никто из нас не обращается к вам, если заболеет. Мы сразу идем к доктору Макмахону!

Эшлинг не слышала, как мать легкими шагами взбегает по ступенькам, обеспокоенная отрывистым сообщением Элизабет.

– Доктор Линч… Эшлинг…

Эйлин увидела, как Донал в панике наблюдает за перепалкой между встрепанным и небритым доктором и раскрасневшейся, дрожащей от злости Эшлинг.

– Ну я тебе сейчас покажу, наглая девчонка! – Доктор пошел прямо на нее.

Стоявший в углу Донал попытался закричать, но послышался только тонкий писк:

– Она вовсе не хотела…

– Хотела! – заорала Эшлинг. – Нельзя заявляться сюда небритым и грязным и пугать Донала, рассказывая, как он болен! У него всего лишь легкая астма, понятно? Все про это знают, все…

Эйлин вмешалась, подойдя к Эшлинг и положив руку на ее дрожащее плечо.

– Ну же, Мэтью, немедленно иди домой, – спокойно сказала она. – Если захочешь нас навестить, то возвращайся, когда придешь в себя. Не понимаю, зачем ты пришел и ведешь себя как ребенок. Давай-ка иди домой.

От ее голоса Донал расслабился. Маманя обращалась с доктором как с капризным малышом.

– А вот и наша чванливая Эйлин О’Коннор! – съязвил доктор, оглядываясь на нее. – Слишком хороша для этого городишки… в Англии училась… И что получила в результате? Разваливающийся дом с облезлым фасадом, покрытого грязью муженька в сарае и толпу детишек, один другого необузданнее…

– Наши дети лучшие в городе, – ответила Эйлин. – Ты сам уйдешь или мне послать за твоей женой?

– Лучшие в городе! – захохотал он. – Этот вскоре окажется на кладбище. Морин ты отослала, пока она не навлекла позора на все семейство. А что там насчет славного юноши, марширующего в британской форме?

Эйлин выдавила из себя смешок. Звук собственного смеха ее приободрил, и вторая попытка почти перешла в громогласный хохот.

– Боже правый, Мэтью Линч, вот уж правду говорят про пьяниц! Наплетете столько, что никакой писатель не придумает! Давай-ка выметайся отсюда, пока не пришел Шон и не выпер тебя!

Она вытерла выступившие слезы, словно происходящее выглядело весьма забавно. Дети смотрели на нее с открытым ртом. Даже Пегги с Ниам на руках, застывшая в дверном проеме, улыбнулась, сама не зная чему.

Примолкший и неожиданно побежденный, доктор развернулся и пошел к выходу. Смех Эйлин его почему-то невероятно злил. Он ведь чистую правду сказал, так почему же она смеется?

Дверь хлопнула, и Эйлин опустилась на ступеньки, все еще продолжая смеяться. Дети осторожно подошли к ней, и Пегги осмелилась войти в комнату. Когда доктор вышел из дома, Эйлин подскочила к окну:

– Вы только посмотрите на этого клоуна! Пошел в кабак пропустить пару рюмок и набраться храбрости, чтобы встретиться лицом к лицу с женой. Боже, нет ничего хуже пьяницы! Девочки, что бы вы ни делали в жизни, запомните, и ты тоже, Пегги, и ты, Ниам, крошка моя, бога ради, никогда не выходите замуж за алкоголика…

Донал обиделся, что его не упомянули.

– Он что, не понимает, что говорит? Ему и правда нельзя верить? – встревоженно спросил он.

– В таком состоянии у него вместо мозгов картофельное пюре! Вот же дурачок!

Нанесенные оскорбления жгли сердце Эйлин, как раскаленное железо, но она одолела доктора, сумела выставить его идиотом. Если просто обсмеять всю его болтовню, то не придется уверять Донала, что его здоровье в порядке.

Доктор поднял газету со скамейки возле остановки и что-то прокричал в сторону Эйлин. Сквозь закрытое окно она не расслышала.

– Он что-то еще говорит, – сказала Пегги.

– Он наверняка еще много чего наговорит! – Эйлин бросило в дрожь. – Пегги, раз уж я дома, завари-ка нам чай.

– Он все на газету показывает, – заметил Донал.

– Пойдемте отсюда, уже почти стемнело, пора закрывать шторы.

Пегги ускакала на кухню, и Эйлин слегка приоткрыла окно.

– Теперь тебе крышка! Америка вступила в войну! Твой самоуверенный мальчишка пойдет на фронт! Будет еще хуже, а не лучше! Ты двоих сыновей потеряешь, старая курица! Твой вояка скоро станет пушечным мясом!

Эйлин быстро закрыла окно и присоединилась к остальным, собравшимся у камина.

– Маманя, что он говорит? – все еще переживал Донал.

– Да что он может сказать? Продолжает ругаться и нести чепуху. Он даже не вспомнит, какой нынче день недели, ему лишь бы языком трепать.