– Элизабет, не глупи! Я никак не могу поехать с тобой к О’Коннорам. Они в Ирландии живут! Ну кто поедет в Ирландию? Об этом и речи быть не может.

* * *

В четверг всегда царила суматоха, потому что фермеры, приезжающие на рынок, приходили с целыми списками покупок. Шон нанял глуповатого мальчишку по имени Джемми, чтобы помогал выносить товары со двора.

Эшлинг и Имон, увернувшись от бестолковых попыток Пегги схватить их и не обращая внимания на ее вопли, ворвались в лавку. Шон раздраженно вытер пыльной рукой вспотевший лоб. Ведь тысячу раз говорил, чтобы по четвергам детишки не мешались под ногами в лавке!

– Папаня, где маманя? Где маманя? – кричала Эшлинг.

– Где маманя? Где маманя? – вторил ей Имон.

Пегги вела себя ничуть не лучше: бежала за ними и хихикала.

– Эй вы, сорванцы, подите сюда! Вот ужо я тебя, Эшлинг, поймаю да шкуру-то спущу! Вам папаня сколько раз говорил, что запрет вас, если будете бегать в лавку по четвергам!

Фермеры, люди занятые и ненавидевшие тратить время на что бы то ни было, кроме сделок и обсуждений скотины, хохотали над представлением. Растрепанная Пегги, в грязном фартуке со следами по меньшей мере двадцати поданных трапез, наслаждалась устроенной шумихой. Шон беспомощно наблюдал, как она мечется туда-сюда, забавляясь погоней даже больше, чем дети, а заодно задорно подмигивая фермерам, всем своим видом намекая, что они могут вернуться и найти ее после закрытия рынка, когда выпитое в пабах пиво превратит их в могучих мужиков.

Восхищенный Джемми стоял с разинутым ртом, держа в руках доски, которые следовало погрузить в прицеп.

– Джемми, так тебя и растак, вытащи доски на улицу и поди сюда! – заревел Шон. – Майкл, не обращай внимания на этот балаган! С ними я потом разберусь. Так сколько тебе нужно для штукатурки? Ты сразу все сараи делать будешь? Нет, разумеется, не все, слишком много, чтобы браться за все сразу.

Эйлин услышала шум и выбежала из своего маленького кабинетика в лавку. Однажды Шон-младший заметил, что ее кабинет, отделанный красным деревом и со стеклянными окнами со всех сторон, похож на кафедру священника, отгороженную стенами, и ей бы в лавке проповеди читать, а не бухгалтерские книги заполнять. Однако если бы Эйлин не заполняла бухгалтерские книги, то не было бы ни лавки, ни дома, ни такой роскоши, как Пегги и Джемми, который за несколько шиллингов, заработанных по четвергам, вновь вернул себе уважение семьи.

Взбудораженных детей и раскрасневшуюся Пегги Эйлин встретила с каменным лицом. Подхватив каждого ребенка чуть ниже плеча, чтобы уж точно не ускользнул, она твердо выставила их из лавки. Одного взгляда хозяйки хватило, чтобы Пегги, растеряв бо́льшую часть бойкости, опустила глаза и последовала за ней. Шон вздохнул с облегчением и вернулся к делам, с которыми умел управляться.

Пока она тащила их по ступенькам дома на площади, детишки пищали и вырывались, но Эйлин оставалась непреклонной.

– Пегги, завари, пожалуйста, чай, – холодно произнесла она.

– Маманя, мы просто хотели показать тебе письмо!

– На нем мужчина нарисован.

– После обеда почтальон принес.

– И сказал, что оно из Англии…

– А нарисованный мужчина – это английский король.

Эйлин, пропустив объяснения мимо ушей, усадила детей на стулья в гостиной и сама села напротив:

– Я уже миллион раз говорила вам, чтобы по четвергам, в рыночный день, вы в лавку носа не казали! А теперь отец сидит и ждет, когда я вернусь, чтобы заняться счетами и внести в данные в бухгалтерские книги для фермеров. Вы родителей совсем не слушаете? Эшлинг, ты уже большая, взрослая девочка в твои-то десять лет! Ты меня вообще слышишь?

Эшлинг не слышала ни слова, она хотела, чтобы мать прочитала письмо, которое, наверное, пришло от английского короля, потому что так сказал почтальон.

– Эшлинг, ты что, оглохла?! – закричала Эйлин и, поняв, что толку нет, шлепнула обоих по голым ногам. Сильно шлепнула. Оба заревели. От их рева проснулась Ниам и тоже заплакала в кроватке в углу гостиной.

– Я просто хотела отдать тебе письмо! – выла Эшлинг. – Ненавижу тебя, ненавижу!

– И я, и я тебя ненавижу! – вторил Имон.

– Тогда можете сидеть тут и ненавидеть меня, – направившись к двери, решительно заявила Эйлин.

Она старалась не повышать голоса, поскольку малыш Донал наверняка сидит в постели и прислушивается к каждому звуку. От одной мысли о его встревоженном личике сердце Эйлин сжалось, и она бросилась наверх. Если она повидает его, скажет ему что-нибудь ободряющее, то он улыбнется и снова примется за книжку, а иначе прижмется носом к окну спальни, напряженно наблюдая, как она возвращается из дома в лавку.

Эйлин осторожно заглянула в дверь, прекрасно зная, что он не спит:

– Зайчонок, ты бы поспал.

– Что там за крики? – спросил он.

– Твои нахальные братец с сестричкой с воплями вломились в лавку в четверг, вот и все, – ответила она, поправляя одеяло.

– Они уже попросили прощения? – с надеждой спросил Донал.

– Пока нет.

– И что теперь с ними будет?

– Да ничего страшного, – сказала она и утешила его поцелуем.

Когда Эйлин вернулась в гостиную, Эшлинг и Имон все еще были настроены бунтовать.

– Пегги звала нас пить чай, но мы не пошли, – заявила Эшлинг.

– Как хотите. Можете сидеть здесь сколько угодно. Вот до ночи и сидите. Потому что за такое поведение вы сегодня лимонада не получите.

Брат и сестра остолбенели от разочарования, не поверив своим ушам. Каждый четверг, набрав кучу заказов и набив кассу наличными, Шон О’Коннор брал жену и детей к Махерам. Махеры держали лавку одежды и паб, где было тихо, никаких фермеров, притопавших в грязных сапогах, чтобы скрепить заключенные сделки кружкой пива. Эйлин, в компании с миссис Махер, любила рассматривать новые жакеты и кофты. Шону-младшему и Морин нравилось сидеть на высоких табуретах, читая объявления, развешенные над барной стойкой, и притворяться взрослыми. Эшлинг и Имон обожали красный лимонад с пузырьками, которые били в нос, а мистер Махер угощал их глазированным печеньем, и отец ворчал, что они избалованные. У Махеров недавно окотилась кошка, и в прошлый четверг котята еще были слепые, а на этой неделе с ними впервые можно будет поиграть. А теперь вдруг все отменяется…

– Маманя, пожалуйста, ну пожалуйста, я буду хорошо себя вести, обещаю…

– Ты же меня ненавидишь?

– Я понарошку сказал, – с надеждой в голосе признался Имон.

– Да разве можно ненавидеть собственную мать! – добавила Эшлинг.

– Я так и думала, – сказала Эйлин. – Именно поэтому я и удивилась, что вы оба совершенно забыли о запрете приходить в лавку.

Эйлин сдалась. Час, проведенный у Махеров с отмытыми и благопристойными детьми, которые тихонько играют с кошками, кроликами или птичками, был единственным временем за всю неделю, когда Шон мог по-настоящему расслабиться.

– Я залила чайные пакетики кипятком, – робко сказала Пегги.

– Налей мне, пожалуйста, большую кружку. Проследи, чтобы эти двое сидели в гостиной, и успокой малышку.

Глотнув чая, Эйлин положила письмо в карман и вернулась в лавку. Возможность открыть конверт выдалась только через час.

Вечером, у Махеров, Эйлин передала письмо Шону.

– У меня глаза устали, все расплывается, – сказал он. – Да и как такое читать, тут словно пьяный паук паутину наплел.

– Это рукописные буквы, дурень. Монахини в школе Святого Марка учили нас так писать. Вайолет вот помнит, а я все забыла.

– Да потому что Вайолет делать больше нечего, – проворчал Шон. – Она там как сыр в масле катается.

– Так было до войны, – возразила Эйлин.

– Да уж, – буркнул Шон в свою кружку с пивом. – Мужика ее забрали? Небось офицер в банке работал, и все такое. Именно так Британская империя и проворачивает свои делишки. Хорошую работу и должности получают те, у кого есть правильный акцент.

– Нет, Джорджа в армию не взяли, проблему какую-то нашли. Точно не знаю, но он не прошел медкомиссию.

– Ну так кто ж добровольно пойдет в окопы, если можно в банке штаны протирать.

– Шон, речь идет об Элизабет, дочке Вайолет. Всех детей отсылают из Лондона из-за бомбежек… Ты же читал в газетах. Вайолет спрашивает, можем ли мы принять ее на время?

– А мы тут при чем? Они же детей не в Ирландию вывозят, у нас своя страна. Они не могут заставить нас вступить в свою поганую войну, отправляя к нам стариков и детей… Мало им всего, что они тут натворили?

– Шон, да послушай же! – разозлилась Эйлин. – Вайолет спрашивает, можно ли отправить к нам Элизабет на несколько месяцев. Ее маленькая школа закрывается, потому что всех детей эвакуировали. У Джорджа и Вайолет есть родня, но они… они просят нас позаботиться о дочке. Что скажешь?

– Скажу, что они, как обычно, что хотят, то и вытворяют, вся эта Британская империя! Если от тебя им никакой пользы, то им и дела до тебя нет, ни письма не напишут, ни открытки на Рождество не пришлют. А теперь, когда они ввязались в дурацкую войну, вот теперь они к нам подлизываются. Я так думаю.

– Да при чем тут Британская империя! Мы с Вайолет школьные подруги. Она не из тех, кто любит писать письма, даже это письмо такое неуклюжее, ну не знаю, сплошь скобки и точки с запятыми. Она не привыкла писать по двадцать-тридцать писем в день, как я. Дело вообще не в этом. Дело в том, согласишься ли ты принять девочку?

– Дело не в этом, а в том, что у нее хватает наглости спрашивать такое!

– Мне ответить отказом? Написать ей, что, извини, мы не можем. И по какой же причине? Поскольку Шон заявляет, что у Британской империи руки в крови, так, что ли?

– Ну чего ты завелась…

– Я не завелась. Я тоже вымоталась за сегодня, как и ты. Хорошо. Конечно, я думаю, что Вайолет ведет себя нагло. Конечно, мне обидно, что у нее нет на меня времени и пишет она мне только тогда, когда ей что-то от меня нужно. Тут и так все понятно. Вопрос в том, примем ли мы ребенка? Девочка – ровесница Эшлинг, она не объявляла войну Германии, не вторгалась в Ирландию, не нападала на де Валеру^[1], и все такое прочее. Ей всего десять лет! Она, наверное, лежит там по ночам и ждет, когда на нее упадет бомба и разорвет ее на кусочки. Ну так что, примем мы ее?

Шон смотрел на жену в полном изумлении. В кои-то веки Эйлин разразилась целой речью. А уж дождаться, чтобы она признала обиду на свою драгоценную школьную подругу…

– А тебе с ней не слишком много хлопот прибавится? – спросил он.

– Нет, она даже может стать подружкой для Эшлинг. Да и много ли надо, чтобы прокормить одного ребенка, когда у нас их уже столько?

Шон заказал себе еще кружку пива, портвейн для Эйлин и лимонад детям. Посмотрел на жену, приодетую в белую блузку с брошкой и стянувшую темно-рыжие волосы гребешками по бокам. А ведь красавица, подумал он, и надежный товарищ во всех делах. Те, кто видел ее в темно-синем костюме в кабинете, занятую счетами растущего бизнеса, вряд ли мог себе представить, какова она на самом деле: страстная жена – Шон всегда удивлялся, с какой готовностью она отвечала ему, – и любящая мать. Его взгляд потеплел. Такая щедрая душа, готова быть матерью не только собственным детям.

– Пусть приезжает. Хоть такой малостью попытаемся уберечь дитя от всего этого безумия вокруг, – объявил он.

Эйлин похлопала его по руке, в редком порыве прилюдного проявления чувств.

* * *

Письмо от Эйлин пришло так быстро, что в нем наверняка был отказ. По опыту Вайолет, те, кто собирался найти отговорки для обоснования своих действий, всегда писали быстро и много. Вздохнув, она подняла конверт с коврика у двери.

– Похоже, нам все-таки придется нажать на родственников твоего отца, – сказала она, возвратившись к столу.

– То есть она отказала? – спросила Элизабет. – Прочитай письмо, а вдруг она согласилась.