Я вытащила веточку и вышла наружу. После прохладного холла КГО на улице было особенно жарко. Пока я раздумывала, куда отправиться дальше, мой рот накрыла чья-то ладонь. Меня оттащили за угол, чтобы никто из фойе КГО не мог меня видеть. Руку вывернули за спину. Мужской голос прошипел мне в ухо:

– Какая же ты назойливая девочка!

Как ни странно, на секунду я почувствовала облегчение. Значит, у меня не паранойя – за мной действительно следили!

В следующую секунду меня охватила паника. Я попыталась вырваться, но незнакомец не собирался меня отпускать. Вспомнив упражнения из книги по самообороне, я ударила его каблуком по лодыжке и сильно наступила на ногу. Он охнул, но не выпустил меня.

– Ты прямо-таки ищейка, Агата Фрикс.

Мужчина дышал мне прямо в ухо. От него пахло виски и одеколоном «Шанель блё». А у него есть вкус!

– Боишься? – прошептал он.

Я, как могла, покачала головой.

– А зря. Если не боишься за себя, бойся за своего папочку. Вдруг с ним что-то случится? Будет жаль, если ты останешься круглой сиротой, правда?

Я не показала вида, как сильно напугана. Откуда он знает моё имя? Что ему известно о папе? И как он узнал, что мамы больше нет?

– Где ты будешь жить, если с ним что-то случится? Ваш уютный коттеджик может занимать только главный садовник, не правда ли?

Я старалась дышать спокойнее и заодно пыталась понять, какой у него акцент. Что шотландский, это ясно. А точнее? Я вспоминала магнитофонные плёнки, которые прилагались к книге «Акценты Британских островов»: в своё время я их слушала часами, сидя в наушниках, снова и снова, пока не научилась уверенно различать все до одного.

Эдинбург? Нет.

Приграничные графства? Нет.

Файф? Нет.

Тут меня осенило – Глазго! Но эта маленькая победа ничего мне не дала. По спине побежали мурашки. Дышать становилось труднее, кровь шумела в ушах, словно океанские волны. Незнакомец снова наклонился ко мне:

– Сегодня утром в Гайд-парке ты ничего не видела, поняла? Ничего.

К моему рту прижали тряпку, и я почувствовала странный запах, похожий на запах бензина.

На меня тут же навалилась темнота. Сначала я перестала видеть, потом слышать. Остался только этот химический запах.

А потом пропал и он.

5. Красная слизь

Темнота.

Затем где-то далеко-далеко появился маленький огонёк, и я начала двигаться к нему, но двигаться было больно. Чему именно больно, не знаю – тела у меня ещё не было. Постепенно света становилось больше. Наконец я вспомнила, что у меня есть тело: ноги, туловище, руки, голова. Точно, голова – вот она и болит. Наверное, я упала. Я слышала голоса. А где тот, кто на меня напал?

– Что случилось с девочкой?

– Мам, она умрёт?

– Кто-нибудь уже вызвал «Скорую»?

Глубоко дыша, я лежала неподвижно и желала только одного: чтобы все замолчали и дали мне собраться с мыслями. Ещё один голос, негромкий, но настойчивый, заглушил остальные.

– Пропустите меня, пожалуйста, я врач.

Под голову мне подложили что-то мягкое. Белый свет погас и превратился в лицо – лицо мужчины.

– Как вы себя чувствуете?

– М-м-м, – ответила я.

– Давайте я помогу вам приподняться.

Мужчина помог мне сесть спиной к стене. Толпа начала расходиться. Врач остался сидеть на корточках рядом со мной, и, когда моё зрение наконец восстановилось, я смогла его рассмотреть. Седые волосы (хотя на вид он был не сильно старше папы), выступающие скулы и очень светлые голубые глаза. В руке – чёрная трость из ротанга. Костюм из белого льна, на жилете – серебряная цепочка, а лицо ну совершенно ангельское.

– Как вы себя чувствуете? – спросил он снова.

– Ну… – Я нахмурилась. – Вроде нормально. Я просто поскользнулась.

Голос у меня был хриплый – в горле совсем пересохло. Я оглянулась, пытаясь вычислить того, кто на меня напал.

– Вы доктор? – спросила я у человека.

– Да, но я уже не веду практику. В юности я изучал медицину в Сорбонне.

– А, Париж, – тупо проговорила я. В голове был туман.

Он снисходительно улыбнулся:

– Ну, попробуем встать?

Мужчина осторожно поднялся, опираясь на трость, и протянул мне руку. Я схватилась за неё и кое-как встала, хотя ноги заметно дрожали. От доктора пахло одеколоном, но я не могла определить марку. Он был такой элегантный, так прекрасно одет, что мне с трудом удалось убедить себя, что всё это не сон. В рваной юбке и со стоящими дыбом волосами я чувствовала себя рядом с ним ужасно глупо и не могла придумать, что сказать.

– Как вы себя чувствуете? – спросил он в третий раз.

– Нормально… Спасибо.

– Не за что. Послушайте, сегодня жарко. Вам обязательно нужно выпить воды. – Он вытащил из кармана монетку, вложил её мне в ладонь и улыбнулся: – Это предписание врача.

Доктор поклонился и пошёл прочь, постукивая тростью.

Мне вдруг стало грустно оттого, что он ушёл, – будто бы старый друг заходил в гости, но не смог остаться подольше.

Всё ещё оглушённая, я перешла улицу и вошла в ближайший паб. Хорошо, что я недалеко от дома… Внутри было прохладно и темно, но бармен, судя по всему, был совсем не рад меня видеть. Детям обычно не разрешается заходить в лондонские пабы без взрослых, но у меня не было выбора. Конечно, лучше бы я искала улики у КГО и пыталась выяснить, кто на меня напал, но я слишком устала и к тому же умирала от жажды.

– Можно мне стакан воды? – попросила я у бармена.

– Мы детей не обслуживаем, – ответил он.

– Вообще-то, согласно параграфу третьему закона об обязательном лицензировании, вы обязаны по первой просьбе предоставлять клиентам бесплатную воду из-под крана, если к ней есть доступ.

Мужчина, сидевший у барной стойки, захихикал, но бармен только нахмурился ещё сильнее.

– Клиентам, – ответил он с нажимом.

– Дай ты ей воды, Стэн, – сказал человек у стойки. – На улице же ужасное пекло.

Бармен хмыкнул:

– Только если что-нибудь купит.

– Хорошо, мне, пожалуйста, пакетик арахиса, – выдавила я, и бармен бросил мне один на стойку.

Затем он взял стакан и поднёс его к крану. Но когда он нажал на кнопку, ничего не произошло. Он потряс кран и нажал снова, но вытекла только тоненькая струйка.

– Чёртов агрегат! Тебе придётся купить воду в бутылке.

Вздохнув, я протянула ему деньги. Я слишком устала, чтобы спорить и доказывать, что догадалась, для чего он устроил этот маленький спектакль.

Наконец я вышла из паба. Солнце светило прямо в глаза. Асфальт раскалился до предела и начал плавиться – это было ясно по запаху. В воздухе стояло марево. Ноги у меня всё ещё подрагивали, но денег на автобус уже не осталось. Я стала убеждать себя, что, в сущности, уже почти дома – мне нужно только добраться до Гайд-парка так, чтобы папа не заметил меня.

Проходя мимо роскошных домов на Кенсингтон-роуд, я вдруг заметила, что на улице стало как-то слишком тихо. Ветра не было, в воздухе стоял сильный запах выхлопных газов. Вдалеке послышался вой пожарной сирены. У входа в парк вытянулась обычная очередь из туристических автобусов – все с включёнными моторами, чтобы работал кондиционер. Рядом с автомойкой, которая обслуживала кенсингтонские «Ягуары» и «Бентли», мужчина в костюме спорил со служащим.

– Как это вы не моете машины? А зачем тогда написали на вывеске «Мойка машин»?

Гайд-парк выглядел роскошным даже после жары последних нескольких недель. Лужайки оставались изумрудно-зелёного цвета, клумбы пестрели цветами. И всё-таки для летнего дня в центре Лондона было слишком тихо. Только собачники плелись по дорожкам. Может, я что-то пропустила, пока вела свои расследования? Может, сейчас проходят какие-нибудь большие спортивные соревнования и все сидят дома и смотрят телевизор? Мимо проехал фургончик с мороженым, но окошко у него было закрыто шторкой, а колокольчик не звенел.

Я пыталась понять, что происходит, войти в рабочий режим, но перед моим внутренним взором всё крутились и крутились эти два слова, будто загорался предупреждающий знак:

Слишком тихо!

Я шла по лужайке по направлению к дому и тут увидела двоих. Один из них, тот, что в рабочем комбинезоне, был мой папа. Второй – в чёрном кожаном костюме, в шлеме, закрывавшем лицо, стоял рядом с большим мотоциклом. Было ясно, что они о чём-то спорят. Я тут рванула с места. В голове стучали слова, которые произнёс человек, схвативший меня около Географического общества:

Будет жаль, если ты останешься круглой сиротой, правда?

Живот скрутило, словно кто-то завязал в нём узел.

Будет жаль, если ты останешься круглой сиротой, правда?

Я была уже близко и слышала, что они кричат друг на друга. Папа поднял руку, указывая на ворота. Человек в чёрном положил руку на руль. Похоже, это был тот же мотоциклист, что сбил утром профессора.

Будет жаль, если ты останешься круглой сиротой, правда?

Лёгким движением, от которого у меня на секунду остановилось сердце, человек в чёрном вскочил на сиденье, завёл мотоцикл и унёсся прочь, выпустив из-под колёс фонтан сухих земляных комьев. Папа что-то крикнул ему вслед, но за рёвом мотора его слов не было слышно.

– Папа, с тобой всё в порядке? – крикнула я и бросилась его обнимать.

– Конечно… Агата, что ты тут делаешь?

– Он не сделал тебе больно? – Я отступила на шаг, вглядываясь в папино лицо.

– Больно? Конечно, нет. Я просто сказал ему, что нельзя ездить по парку на мотоцикле. Смотри, он мне все лужайки перепахал. И вообще, не заговаривай мне зубы. Звонил твой директор. Он сказал, что тебя сегодня не было ни на одном уроке. Кажется, он сказал, что это побег.

Вот чёрт!

Я так испугалась за папу, что совсем забыла: вообще-то мне не стоило встречаться с ним по дороге домой.

– Э-э, ну… Я как раз хотела тебе всё объяснить, – поспешила его успокоить я.

Папа и раньше меня распекал, но никогда так, как сегодня. Ужасно, когда тебя отчитывают прилюдно, на глазах у идущих мимо собачников. К тому времени, как он закончил свою гневную речь и отправил меня домой, у меня горели щёки. Я поплелась в коттедж, усталая и несчастная. Папины последние слова были самыми обидными:

– Ты не следователь, Агата, ты тринадцатилетняя школьница, а если так и дальше пойдёт, то тебя исключат из школы!

Я сердилась на него за эти слова, но ведь он был прав. Я не настоящий детектив, и сегодня я поставила под угрозу нечто большее, чем просто школьные оценки. Я понятия не имела, кто был тот человек в чёрном, но я точно знала, что больше не хочу бояться за папину жизнь. Может быть, и в самом деле настало время оставить карьеру детектива?

Как только я вошла домой, Оливер начал мяукать и выписывать восьмёрки вокруг моих ног.

– Да сейчас, сейчас, подожди… – пробормотала я.

Бросив сумку в прихожей, я прошла на кухню и вытащила из шкафа банку «Кошачьей радости с уткой и потрохами» – это был любимый корм Оливера (и самый вонючий). Кот начал мяукать ещё громче, бегая между мной и миской. Я шмякнула в неё липкий мясной комок, стараясь не дышать. Оливер несколько секунд увлечённо ел, а потом снова начал мяукать.

– Пить хочешь? Я тоже…

Я взяла пустую миску для воды и поднесла к раковине. Оливер снова вился у ног. Я открыла кран, и пару секунд ничего не происходило. Потом кран пустил тоненькую струйку воды, забулькал, закашлялся, и внезапно из него потекло что-то, совершенно не похожее на воду. Я отошла на шаг от раковины и ошеломлённо смотрела, как её наполняет густая красная слизь.

Это была неоднородная, комковатая, словно овсянка, слизь алого цвета. Раковина будто бы наполнялась свежей кровью. Она была такая густая, что с трудом стекала в слив, булькая и выпуская пузыри газа. Запах был отвратительный – за считаные секунды пропахла вся кухня. Так вонял мусорный контейнер, в котором я выбралась из школы.