Вот так разочарование. Этот трус пошел на попятную. А все Роберт. В самый неподходящий момент появился со своей дурацкой тарелкой. Убить его мало.

Тем временем разговоры за столом затихли, обильная еда дала о себе знать, гостей начало клонить в сон. Алисия с трудом поддерживала беседу о новой – «божественной» – оперной певице, как о ней отзывались госпожа фон Хагеман и госпожа Бройер. Тилли Бройер, долговязая семнадцатилетняя девица в темно-красном, чересчур декольтированном платье, открывавшем ее белую кожу и выпирающие ключицы, молча налегала на рокфор и сладкий виноград. И только Катарина, которая едва притронулась к еде, не демонстрировала признаков всеобщей утомленности. Элизабет было слышно, как Катарина обсуждает со своим кавалером принципы китайского рисунка тушью. Для Элизабет было непостижимо, что Альфонс слушал ее сестру, не сводя с нее глаз, как если бы та проповедовала Евангелие. Видимо, на него так действовали ее манера говорить, сияющие глаза, движение полных губ, размашистые, но одновременно изящные жесты. Начни Катарина читать Альфонсу телефонную книгу Аугсбурга, он бы и тут слушал ее с не меньшим вниманием, была уверена Элизабет.

– Ну что, господа, – услышала она бодрый голос матери. – Я вижу, что вы не против уединиться с сигарой или трубкой. Прошу не стесняться, мы, дамы, найдем чем занять себя в ваше отсутствие.

– Отлично! – прокричал банкир, который уже давно был готов ускользнуть от непрерывной болтовни своей дражайшей половины. – Ваше желание, дорогая госпожа Мельцер, для нас закон!

Мужчины поднялись, и раньше остальных – хозяин дома Иоганн Мельцер. Его преподобие Лейтвин – субтильный очкарик с редкими волосами – присоединился к мужской компании. Неизвестно почему, но Элизабет не очень жаловала пастора, возможно, причиной тому были толстые стекла очков, за которыми его глаза казались крошечными, что придавало лицу беспомощное выражение. Однажды, когда он снял очки, чтобы протереть стекла, Элизабет увидела, что его серые глаза были самого обычного размера. И выглядел он не беспомощным, а вполне уверенным в себе человеком.

– Тогда я тоже, пожалуй, немного посижу в голубой дымке. – Лейтенант фон Хагеман поднялся из-за стола. – Мой старик, вероятно, изумился бы, останься я среди дам, как одинокий петушок.

Очевидно, возможности удержать его не было. Они с Элизабет обменялись обычными для такой ситуации любезностями, и когда он покидал комнату, Элизабет надеялась прочитать в его глазах искреннее сожаление.

Все шло согласно ритуалу. Роберт подошел к Алисии Мельцер и сообщил своей госпоже, что «все готово». Дамы теперь могут перейти в красную гостиную – комнату, которую Алисия обустраивала по собственному вкусу. Одни только шелковые обои в китайском стиле стоили целое состояние. Мебель в стиле Людовика XV была изготовлена во Франции и отделана, разумеется, сусальным золотом. Здесь дамам обычно подавали кофе по-турецки, конфеты и легкую выпечку.

Однако в женском кружке не спешили прерывать начавшийся разговор об интрижке между одной известной дамой и шофером. Больше других пикантными подробностями сыпала невыносимая банкирша, не обращая внимания на отчаяние в глазах ее бедной дочери Тилли. Алисия постаралась приглушить страсти, ее в этом поддержала Риккарда фон Хагеман. Мать лейтенанта была урожденная фон Гаст и обладала отменным чувством меры, которого Алисии так недоставало жене банкира. Госпожу фон Хагеман, несмотря на ее пятьдесят лет, тоже все еще можно было назвать красивой.

У Элизабет появилась идея – всего лишь идея, но многообещающая. Она встала, улыбнулась матери и вышла из столовой. Тот факт, что она первой пошла в красную гостиную, не мог показаться странным, напротив – другие дамы лишь последуют ее примеру. Однако Элизабет пошла туда не сразу. У нее было немного времени, чтобы заглянуть к мужчинам в поисках книги и попросить Клауса фон Хагемана принести ее в красную гостиную. В этом не было ничего особенного, поскольку предполагалось, что именно там соберутся на кофе дамы. И если все пойдет согласно ее хитрому плану, то в красной гостиной она на короткое время останется с лейтенантом наедине. Но если он упустит представившуюся возможность, другой уже не будет.

Она быстро пересекла холл, радуясь, что толстый ковер заглушает шаги. Мужская гостиная располагалась на другом конце холла. Элизабет следовало поспешить, но в то же время следить за дыханием, поскольку шнуровка на платье была очень тугой. Какую бы выбрать книгу? Нужна такая, которую просто найти, лучше всего какой-нибудь роман, скажем, «Робинзон Крузо» – вполне безобидная книжка и стоит на виду на средней полке стеклянного книжного шка…

– Такое в моей жизни впервые, сударыня…

А ведь это голос лейтенанта. Или ей почудилось? Элизабет остановилась посреди коридора, схватила ртом воздух и не услышала ничего, кроме бешеного стука собственного сердца.

– Вы смеетесь надо мной, Катарина? Как вы можете быть такой жестокой? Я вам открыл сердце, все мое существо у ваших ног, и вы смеетесь…

Грудь Элизабет обдало ледяным холодом. Никаких сомнений, это был его голос и доносился он из красной гостиной. Как она не заметила, что Катарина покинула столовую раньше других? Дрожа, Элизабет стояла, прислонившись к комоду, и с жадностью ждала новых фраз. Фраз, которые бы поставили окончательную печать несчастья, воткнули бы в ее сердце нож.

– Меня будто огненный смерч поразил, Катарина. Молния среди ясного неба. Я должен сказать вам это, иначе я умру… – И он произнес три слова, которые она так ждала от него услышать. Он произнес их даже несколько раз. – Я люблю вас. Я боготворю вас, Катарина.

Ответила ли она ему? Высмеяла его? Стала защищаться? Или запретила себе слышать столь смелые признания? Элизабет не услышала ничего такого. Вместо этого до нее донесся возбужденный хриплый голос лейтенанта.

– Будьте моей!

Элизабет почувствовала на лице что-то горячее. Как странно: все ее тело будто покрылось льдом, но из глаз текли горячие слезы, они прокладывали себе дорожки на напудренных щеках и, оставляя уродливые следы, стекали на платье.

– Не отвечайте сейчас, Катарина. Я могу подождать, пока вы обдумаете и обсудите мое предложение с родителями. Но я вас умоляю, не забывайте, я со всей преданностью жду вашего вердикта…

Слушать это дальше не было никаких сил. Но Элизабет Мельцер была не из тех, кто после подобных пощечин мышкой заползает в норку. Она смахнула слезы, приосанилась, поправила волосы. И распахнула дверь гостиной. Ее взору предстала поистине комичная картина. Китти сидела в кресле, а перед ней на коленях стоял лейтенант.

– Так вот где ты, Китти! – воскликнула она. – Я везде ищу тебя.

Фон Хагеман поспешно поднялся; проходя мимо Элизабет, он смущенно кивнул и вышел вон. Она сделала вид, будто его не существует.

6

– Сейчас же гаси фонарь! Ложись. Раздеться и в темноте можешь!

Мари была совершенно без сил. После двух неудачных попыток она наконец отыскала свою спальню. Сначала она попала к Августе и Эльзе, потом угодила в кладовку, где были сложены ящики, чемоданы и разобранная мебель. И вот она в своей комнате. Несмотря на ночной чепец, Йордан было легко узнать по ее острому носу.

– Ты глухая? Погаси фонарь. Сейчас же!

Мари и не подумала. Совершенно спокойно она подсветила маленькую комнатку, увидела два комода, шкаф для их совместного с Йордан пользования, свою кровать. Простая, грубо сколоченная мебель для прислуги. Под ногами половицы, возле кровати пестрый лоскутный коврик. Чудесная комната. У нее никогда в жизни не было такого роскошного жилища. Вдобавок на кровати были сложены в стопку белоснежное белье, рубашки, отделанные кружевом трусы, носки и даже длинные шерстяные чулки. Пара кожаной обуви, ношеной, но в хорошем состоянии. Три платья – одно хлопчатобумажное, одно фланелевое и даже одно теплое шерстяное. Еще были фартуки. К сожалению, не те нарядные белые фартуки с кружевной отделкой, как у горничных. Ей выдали прямоугольные холстины, подходящие для грязной работы на кухне.

– Не можешь, что ли, завтра поглазеть на свои вещи, – прошипела Йордан и чуть приподняла голову. У нее не только нос был острый, но и подбородок. Да, комната была прекрасная, все портила только эта змея. Жаль, что в жизни никогда не бывает идеально. Всегда есть какая-нибудь шероховатость.

– Я положу их на комод. А уберу завтра. Здесь есть уборная?

Йордан закатила глаза и застонала:

– В конце коридора. Когда вернешься, загаси фонарь. Полшестого утра ночь закончится.

– Вот лягу и загашу.

Что себе думает эта старуха? Осваиваться в незнакомой комнате наощупь? Только чтобы Йордан не выдернули из прекрасного полусна? Еще посмотрим, кто кого. Если она думает, что сможет командовать Мари и здесь, наверху, она жестоко ошибается. Многие уже пытались, но еще никому не удавалось. По крайней мере, за последнее время. Раньше бывало. Раньше ей приходилось терпеть вещи и похуже. Но то время закончилось. Она брала то, что ей причиталось, – не больше, но и не меньше.

Снаружи было холодно. Мари накинула на плечи платок и пошла по коридору к нужной двери. И конечно, половицы нещадно скрипели, звук был такой, будто в направлении туалета маршировал целый полк. Дверь не поддалась, и Мари уже подумала, что кто-то ее опередил. Но все-таки решилась потянуть сильнее и чуть не ударила фонарем об стену. Ну что ж, унитаз был из фарфора, жестяное ведро с водой для смыва стояло рядом. И только деревянная крышка выглядела потертой, ее следовало бы покрасить. Мари хихикнула. Она представила, как Йордан садится на свежеокрашенный унитаз.

Смыв опять произвел грандиозный шум. У того, кто жил по соседству с уборной, должен быть крепкий сон. Выходя, она оставила дверь приоткрытой, любая попытка закрыть ее до конца была бы очень громкой. По дороге в свою комнату Мари услышала тихий скрип. Она в испуге остановилась и подняла фонарь. Одна из дверей была открыта.

– Черт бы тебя побрал, – прошипел сердитый голос. – То тебе каждую ночь надо, то теперь я вдруг не нужна.

Мари узнала силуэт в длинной ночной рубашке. Августа? То есть она все это время лежала не в своей постели?

– Мне жаль…

Голос мог принадлежать только Роберту. У Мари было достаточно опыта, чтобы понять, что там происходит. Между этими двумя что-то было, а теперь, вероятно, закончилось. По крайней мере, для Роберта. Бедная Августа.

– Тебе жаль? – огрызнулась Августа, идя к дверям. – Тебе нечего жалеть, Роберт Шерер. Ты сам нуждаешься в жалости. Ты думаешь, мы не заметили, что с тобой происходит? С тех пор как молодая госпожа вернулась из пансиона, у тебя изменился взгляд. Наивный дурачок. Безнадежный чудак!

– Прекрати. Уйди!

– Ты кончишь в доме призрения. В тюрьме. Если тебя решат повесить, я и пальцем не шевельну, чтобы тебе помочь!

Мари понимала, что ей следует поскорее убраться. Во всяком случае, прежде чем ее с фонарем в руках обнаружит там Августа. А где же ее дверь? Четвертая или пятая справа. Она на цыпочках прокралась по коридору, надавила на дверную ручку и, с облегчением узнав острый подбородок и колпак Йордан, зашла внутрь.

– В следующий раз воспользуешься ночным горшком, – услышала она голос Йордан. – Бесстыжая, разбудила полдома!

Мари слишком устала, чтобы отвечать. И вообще-то она бы предпочла раздеться в темноте. Было неприятно, что старуха таращится. Но Мари специально не гасила фонарь, пока не нырнула под одеяло. Боги! Настоящая перьевая подушка. Толстый и мягкий матрас пружинил под весом тела. Шерстяное одеяло и даже перина. Правда, тяжелая, словно свинец. И все равно с таким комфортом Мари еще никогда не спала.

– Свет!