– Течешь, словно тебя несколько лет никто не трахал.

Марк склоняется еще ниже и сквозь платье прикусывает правый сосок. Делает это быстро. Тут же отпускает. И, будто метит, повторяет свой опыт с левым.

Прикусывает. Жадно смотрит на набухшую вершинку. И дышит с каждой секундой все тяжелее и тяжелее. Как одержимый, тоже годами живший без секса.

– Гореть тебе в аду… – вырываю из себя с глухим стоном. Это единственное, что получается произнести вслух.

И вместо ответа, пальцы начинают толкаться быстрее. Растягивая изнутри, убивают лаской. Скользят по чувствительным местечкам с такой точностью, словно я никогда не рожала и ничего во мне не изменилось.

Спустя несколько секунд этой пытки взрываюсь.

Растекаюсь по столу от яркого оргазма. Ору в ладонь Шаталова, которой тот пытается закрыть мой рот. Пульсирую. Быстро, болезненно-остро и невыносимо сладко.

После такого в себя я прихожу непозволительно долго. На губах привкус крови, от потекшей туши щиплет глаза, а стесанные лопатки и копчик умоляют о пощаде.

– Проклятие. Есть хочется… дико! – Кое-как выпрямляюсь и поправляю волосы.

В зеркало сейчас, наверное, лучше не смотреться. Вряд ли макияж «Панда» получится выдать за модный «Смоки айс».

– А мы еще и не приступали к основному блюду. – Шаталов берет мою руку и кладет на свою ширинку.

– Не хочу вас расстраивать, но желудок выше. – Несмотря на весь ужас ситуации, из груди рвется смех.

– Желудком займемся позже.

Марк вновь пытается распластать меня на столе. Давит ладонью на грудь, вклинивается коленом между ног. Но период помутнения рассудка закончился.

– Руки убрали! – командую холодно. – Только попробуйте начать! Завтра же на вашем столе будет заявление об увольнении.

Сомневаюсь, что Шаталова хоть раз в жизни отшивали так жестко. Не с его эротическими талантами. Однако Марк справляется с собой очень быстро.

– Стерва! – Он трясет головой, отходя от меня на пионерское расстояние. – Уже и забыл, что ты такая стерва.

– По вопросам памяти вам к другому доктору.

Я старательно расправляю платье. Рукой, как получается, стираю со щек черные подтеки. И пока Шаталов скрипит зубами, проклиная всех вокруг, вылетаю из приватной комнаты. На бегу заказываю себе такси. И не оглядываюсь.

Глава 12. Похмелье

Мужская логика как двоичный код – единица или ноль.

Женская – как советская энциклопедия c дополнительными тиражами.

Градская выбегает за дверь. Несется сломя голову к выходу. А все, на что я способен – постараться не взвыть от боли.

Это непросто!

На ладони красный след. Бешеная баба чуть не прокусила до крови во время оргазма.

Член ломит так, словно под яйцами развели костер, а мое «достоинство» нанизали на железный шампур и жарят.

В голове вакуум!

Неприятные ощущения! Так же хреново мне было девять лет назад, когда штопаный-перештопанный четыре месяца валялся в клинике. Даже места, где больнее всего, прежние. Конечности, низ живота и черепушка.

Сдохнуть можно от «удовольствия». Но, как ни странно, боль отрезвляет. Перед глазами пелена, в штанах пыточная, однако не хочется ни за кем бежать. Нет желания никого трахать.

Уж точно не Елизавету Ивановну Градскую! Отъявленную стерву, динамщицу и мое личное наваждение.

С последним после сегодняшнего опыта, пожалуй, пора завязывать. Видеть в одной женщине другую и слетать с катушек – это шиза.

Наглая докторша, которая то ведется на ласку… отчаянно, как нимфоманка, то сбегает в самый неподходящий момент, – совсем не чокнутая девчонка из моего прошлого.

Только за одно это сравнение становится противно от самого себя.

На что повелся?

Что такого особенного увидел, если готов был поиметь упрямую бабу прямо в ресторане?

Как мог спутать ту девочку и эту ушлую бабенку?

Вопросов много. Ответов – ни одного.

По-хорошему, с Градской не стоило даже встречаться. Проще всего было сдать любопытную врачиху охране клиники. Вместе с видеозаписью и контактами подружки. Предупредить отдел кадров, чтобы не додумались увольнять. И натравить Савойского, чтобы промыл подчиненной мозг до полной дезинфекции.

Идеальный план. Простой настолько, что нельзя было поступить иначе.

Однако болезненная реальность говорит об обратном.

Я сам приперся за Градской в институт. Лично забронировал место в ресторане. И, будто забыв, каким маньяком рядом с ней становлюсь, всерьез поверил, что сможем поговорить. Как люди! Ртами!

– Проклятие! – шиплю сквозь зубы, мечтая о пакете со льдом.

Если это новая тактика охоты на мужиков, то, кажется, я готов досрочно сойти с дистанции. По медицинским показаниям!

– Идиот! – вслух награждаю себя почетным званием.

Очень даже заслуженно! Не восемнадцать, чтобы бегать за юбками, разгадывая дурацкие загадки. И не двадцать пять, когда, попавшись на стандартный женский крючок с беременностью, сходил в ЗАГС.

Поздновато! Даже ради женщины, как две капли воды похожей на другую.

При мысли о той, другой боль постепенно стихает. Многое становится по фигу. И странный побег Градской. И то, как она насаживалась на руку. И то, как ее трясло от удовольствия.

На пальцах по-прежнему сладковатый запах прыткой докторши. От него все еще немного ведет, но оставаться в ресторане и дальше нет никакого смысла.

Хочет Градская играть в какие-то игры – пусть играет с другими. Хоть с Кравцовым, хоть с кем-то третьим.

Я пас!

* * *

После ресторана, вопреки привычке заваливать себя делами, еду домой. В дом, который купил, когда выкатился на коляске из больницы. Туда, где никто и никогда не взрывал мой мозг.

Настя встречает без допроса и осмотра. Красивая, холеная. В глазах никакой усталости. Вместо застегнутого на все пуговицы платья – легкий шелковый халат.

Идеальная женщина. Без закидонов и склонности к побегам из ресторанов в мокрых трусах.

– Привет. – Сухие губы мажут по щеке приветственным поцелуем. Следом летит стандартное: – Голодный?

Правильный ответ «Нет». Тогда Насте не нужно будет ломать голову, какая кухня мира у нас сегодня в меню, и звонить в доставку.

В глазах жены крупным шрифтом читается: «Скажи нет». Но сегодня лень куда-то ехать и ждать, когда очередной официант принесет поднос.

– Я закажу сам.

Какого-то черта вспоминаю жареную картошку и бургер из придорожной забегаловки в женских руках. Как наваждение.

– Мне несложно. – Взгляд жены останавливается на моей подпухшей ладони.

Я вижу, как внимательно она смотрит на отпечатки зубов. Словно пересчитывает каждый. Однако вместо гнева или обиды на красивом лице читается лишь равнодушие и холод. Будто это не впервые, а было уже миллион раз.

– Тогда что закажешь. Без разницы, – отвечаю, сбрасывая пиджак.

По ритуалу дальше поцелуй. Благодарный. Но сегодня я не могу. На пару мгновений обнимаю Настю за плечи, вдыхаю тонкий цветочный аромат. И отпускаю.

За грудиной ничего не щелкает. Как обычно. Как уже два года.

Всегда устраивало. А сегодня эта пустота цепляет. Ноет острой царапиной внутри. Дергает.

Будто какой-то дефект… Еще один косяк врачей, штопавших мое нутро в четыре руки двенадцать часов без перерывов.

– Послезавтра у меня первый прием в клинике. – Настя что-то торопливо набирает в телефоне, скорее всего заказывает еду, и тут же возвращается ко мне.

– Так быстро?

Удивляться нечему, я знал, что в этот раз будет быстро. И все равно как лопатой по темечку.

– Здесь иначе. – Жена пожимает плечами. – Если не случится никаких сюрпризов, то через две недели будет первая подсадка.

Не спрашивая, Настя помогает мне снять рубашку и ведет теплой ладонью по обнаженной груди.

– Я так благодарна тебе, что ты согласился. – Голос жены становится тихим. С бархатной хрипотцой.

Она готова благодарить, не замечая укусов другой женщины и аромата, которым я, кажется, пропитался насквозь.

– Это было твоим условием по контракту. – Останавливаю ее руку.

Близости между нами не было уже неделю. Ни с кем не было. И почему-то не хочется начинать.

– Мог отказаться. – Настя отступает.

Снова без спора, без борьбы, без тени эмоций. Словно отношения со мной такие же стерильные, как и я сам.

– Ты знаешь, я выполняю все свои обещания. – За два года ни разу не лгал жене, но сейчас впервые отвожу взгляд.

Сам не понимаю, что со мной происходит. Душит спокойствие, с которым мы говорим. Противно от самого себя. И одновременно хочется вернуться в ресторан… к бешеной Градской.

Слушать, как она шипит на меня. Ловить кайф от ее ярости. И не думать, что, возможно, ошибся два года назад. И с контрактом, в котором, бесплодный и бездетный, заранее согласился с правом жены иметь детей. И с этим браком. И с тем, что несколько лет назад запретил себе искать другую…

Глава 13. Семья

Самый сильный якорь на земле – семья.

Уже и не помню, когда мне было так плохо. По ощущениям, словно не оргазм испытала… самый яркий за последние годы, а попала под каток асфальтоукладчика.

Пока еду в такси, внутри все дрожит. Глаза горят огнем, как от аллергии. А стоит переступить порог квартиры и убедиться, что дома никого, – меня прорывает.

Смеюсь.

Реву.

Трясусь.

Скулю сквозь слезы: «Скотина!»

И, кое-как сбросив одежду, плетусь в ванную комнату.

Под струями не отпускает. Они бьют по плечам и шее, стекают по телу крупными дорожками. Словно гладят. Оживляют в памяти то, что нужно забыть.

Разум требует подумать о сыне или о работе. Переключиться на безопасное и не такое болезненное. Но другая моя часть, женская мазохистская, упорно цепляется за обрывки свежих воспоминаний.

Как Марк целовал. Как обжигал голодным взглядом. Как ювелирно точно находил эрогенные зоны, будто не было между нами никакого разрыва и я все еще девятнадцатилетняя влюбленная дурочка.

От последнего хочется выть еще громче и больше.

Это неправильно. Ненормально. Только ничего не могу с собой поделать.

Много лет я заталкивала мысли о Марке в самые дальние закоулки памяти. Заставляла себя жить сегодняшним днем. Ради Глеба. Ради своей мечты стать хорошим врачом. Пахала, забыв о том, что я женщина. Изредка разрешала себе мужчин и постоянно разочаровывалась.

Сейчас все эти запрятанные мысли накрывают снежным комом. Рвутся из груди со всхлипами и плачем, как в первый год. Жгут нутро кислотой.

Хоть прямо сейчас садись в машину, отыскивай Шаталова и бросай в лицо все обиды.

Обычное желание для прежней Лизы. Такое же отчаянное, какой была та влюбленная девчонка. И запрещенное для Елизаветы Градской.

* * *

После часа в душе и литра пролитых слез приходит опустошение. Я уже не хочу никуда ехать. Не горю желанием рассказывать о жизни.

Чтобы не испугать Глеба опухшим лицом, протираю кожу кусочками льда. А когда кошмар наконец спадает, наношу легкий слой тонального крема.

Крашусь второй раз за день, но теперь не для публики. И не для мужчины, которого не ждала, хоть и чувствовала. А для самого главного человечка в моей жизни.

Едва успеваю закончить, Лена распахивает дверь и пропускает вперед своего подопечного. Пока Глеб снимает обувь, подруга внимательно осматривает меня с головы до ног.

– Что-то ты какая-то не такая. Студенты так ушатали, что пришлось днем душ принимать?

– Почти.

Я обнимаю сына. Спрашиваю у него, как прошел день, что больше всего понравилось. Всё как обычно. Слово в слово.

– Мам, ты правда не такая. – Глеб отстраняется и знакомым до безумия взглядом скользит по моему лицу.

От схожести перехватывает дыхание и начинают подрагивать ладони.