Вечером накануне в их маленькой кухне Милли вымыла и постригла волосы Беатрис, подстелив под ноги полотенце. Беатрис стояла в одном белье. Милли расчесывала влажные волосы перед стрижкой, любуясь густыми прядями, доходившими девочке почти до пояса. Именно тогда, повернув Беатрис к себе лицом, чтобы расчесать челку, она увидела, что у девочки начала расти грудь, и поняла, что когда увидит ее в следующий раз, дочь станет совсем другой. Она больше не будет ребенком. И ее опять накрыло гневом, но тогда она с ним справилась, не раздумывая укоротив волосы дочери; пряди падали на пол, ножницы щелкали, белое полотенце становилось коричневым, Беатрис плакала. Милли подстригла густую темную челку строгой линией по середине лба. Именно так она стригла ее в детстве, каждые три недели.

А сейчас Милли больше не может спать. Она лежит в кроватке Беатрис, свернувшись клубочком. Пытается представить, где сейчас ее девочка, посреди Атлантики. Голодна ли? Ей одиноко? И, должно быть, очень страшно, ведь вокруг корабля бездонный океан. Огромные волны. Бескрайнее море. Милли нюхает темный локон, спрятанный в пергаментном конвертике в ее записной книжке.

Беатрис

Беатрис терпеть не может свою прическу. Она с ней выглядит как ребенок. Рука тянется провести по волосам, а касается голой шеи. Девочки в каюте передают друг другу зеркальце, которое одна из них захватила с собой в чемодане. Беатрис убирает челку со лба, смачивая ее водой, и вслух ругает мать, к восторгу малышни.

Дни полны хлопот. Девочки одеваются, помогая друг другу застегнуть пробковые спасательные жилеты, и идут завтракать, а там им дают даже шоколадное мороженое. Они стайками бегают с одного конца корабля на другой, Беатрис всегда крепко цепляется за поручни и старается держаться поближе к середине. Корабль все время лавирует между серебристых айсбергов, сверкающих на солнце. На судне есть и мальчики, но они более буйные, чем девочки, и Беатрис сторонится их. К чаю подают печенье размером с ладонь. Тошнит уже меньше. В первые дни их постоянно рвало – в умывальники, в урны, в банки из-под кофе. По ночам, когда не спится, а малыши сопят на нижних койках, Беатрис выходит на палубу посмотреть на звезды. Она заворачивается в одеяло и ложится в шезлонг на палубе, подальше от борта. Вокруг темно и холодно, но все равно это одно из самых прекрасных зрелищ в ее жизни. Она и не представляла, что небо такое живое, такое огромное. Никогда прежде она не ощущала его бесконечность. Воздух совсем прозрачный. Интересно, доберутся ли они вообще до Америки. Кажется, что они застыли на месте, хотя корабль движется вперед. Девочки спрашивают друг друга, что будет, если война закончится, пока они тут, посреди океана. Они развернутся и поплывут домой? А как родители об этом узнают?

В самом начале Беатрис было страшно. Темный мрачный поезд, набитый детьми. Почетный караул, поющий «Пусть всегда будет Англия»^[2], и сама она махала маленькому британскому флажку. Ряды коек в рыбных пакгаузах Ливерпуля. Огромный корабль, накрытый черным брезентом. Трап, качающийся при каждом шаге. Они все были напуганы, и все затаились, не зная, кому можно доверять. Почти все девочки плакали. Но Беатрис держалась. Папа сказал, что она должна быть сильной.

Прошло всего несколько дней, но, вспоминая отъезд, Беатрис уже не может восстановить последовательность событий, только отдельные фрагменты. Видит себя сидящей на полу в своей спальне, она не хочет помогать и просто наблюдает, как мать укладывает вещи в маленький коричневый чемодан. Платья, сложенные втрое, свернутые в рулончики носки, а сверху легкий цветастый платок – подарок для женщины в Америке. Беатрис видит руки отца, обручальное кольцо на его пальце, как он засовывает в боковой карман пачку фотографий, как затягивает бечевку вокруг чемодана. Розово-голубой тряпичный коврик, который всю жизнь лежал у ее кровати, пятно в углу, похожее на собачью голову. Непривычный запах блинчиков, сахар для которых заняли у соседей для прощального завтрака.

Месяцем раньше мать, вернувшись домой, застала Беатрис раскладывающей пасьянс на полу в гостиной, в противогазе. Она начала надевать его всякий раз, как оставалась одна. Беатрис ненавидела и противогаз, и этот его запах – гудрона на раскаленном шоссе. Мальчишки в школе натягивали противогазы на перемене, играя в салки на школьном дворе, их вопли, заглушенные резиновой маской, напоминали хрюканье. Но Беатрис знала, что это может спасти жизнь. Ее дядя сильно обгорел во время первой войны, темно-розовые полосы шрамов покрывали его руки. Увидев дочь, мать выронила покупки, драгоценные яйца разбились и растеклись по деревянному полу. Беатрис знает, что именно в этот момент мама решила, что Беатрис нужно уехать.

Воспоминания о бальном зале уже растворяются. Обрывочные картинки в полуночных снах. Огромные буквы, развешанные по стенам. Темный балкон, полный взрослых, которые смотрят вниз и машут. Рыдающая женщина. Странный американский акцент.

Спины родителей, уходящих прочь. Рука отца на мамином плече. Затяжка на мамином чулке.

Беатрис

На пирсе в Бостоне Беатрис стоит одна. Всех остальных уже забрали. Раннее утро, но уже жарко, на бледно-голубом небе словно мелком нарисованный серп луны. Беатрис надела свое любимое платье, красное шерстяное с белым воротничком и оторочкой на манжетах. Она старательно выбирала наряд, помня, как мама велела выглядеть прилично, но для нынешнего дня платье оказалось неподходящим, и капли пота уже стекали по шее и по спине.

Дама, которая раздала остальных детей приемным семьям, то и дело смотрит на часы и сверяется со списком. Грегори, твердит она, и с каждым повторением голос звучит все резче. Эта фамилия, правильно? Беатрис кивает. Солнце поднимается выше, прячется за облако, Беатрис переминается с ноги на ногу. Касается карточки, которую прикрепляла каждое утро с тех пор, как они уехали из Лондона. Края ее уже немного потерлись.

Беатрис кажется, что она уехала из дома много лет назад, а девочка, которой она была там, совсем не та, что стоит сейчас здесь. Столько всего произошло, хотя минуло всего две недели, и все равно это как будто в книжке, как будто происходит с кем-то другим. Причал в Канаде и прощание с новыми подружками. Еще один поезд, потом маленький паром, переваливающийся на высоких волнах. И, наконец, штиль Бостонской бухты. На небольшом островке трое босоногих мальчишек удят рыбу на причале и машут проходящим мимо паромам. Добро пожаловать в Америку, думает Беатрис.

Она опускает взгляд, проверяя, на месте ли ее чемодан и противогаз, а когда поднимает глаза, перед ней стоит мальчик. Как будто она повелела ему явиться. Он выше ее ростом, с кудрявыми светлыми волосами, такими длинными, почти до воротника рубашки. Он поднимает руку, прикрывая глаза от солнца. Это Уильям, думает она, точно он. Они получили письмо, описывающее дом и семью, и Беатрис на корабле читала его каждый вечер. Местами даже выучила наизусть. Джеральд – младший, ему только исполнилось девять, а Уильяму тринадцать. Он слишком умный, на свою же беду, писала миссис Грегори. Хочет стать игроком в бейсбол, когда вырастет. Беатрис думала, что у него каштановые волосы. Она не представляла, что он такой высокий и что глаза у него зеленые. Но это точно он.

– Беатрис, – говорит он, и голос у него ниже, чем она ожидала.

Он чуть улыбается. Она кивает, и тут подбегает второй мальчик, он широко улыбается, лицо раскраснелось, а рыжие волосы сияют на солнце. Это наверняка Джеральд.

– Ты же Беатрис, правда, – говорит он. – Точно, я сразу догадался.

– Да, – отвечает она и наконец улыбается, потому что у него такой забавный акцент и он в веснушках и вообще такой весь нараспашку американский парень.

Нэнси

Вымыв посуду, Нэнси замешивает тесто для утренних маффинов, тщательно взбивая масло с сахаром. Дом постепенно затихает. Итан вернулся в кабинет, Уильям – в свою комнату. Даже Джеральд, который уже принял ванну и вроде бы лег в постель, но с тех пор уже трижды прибегал вниз, кажется, угомонился. Наступило ее любимое время дня, когда воцаряется тишина и она предоставлена самой себе, может спокойно испечь пирог, почитать, выпить чашку чая. Перевести дух.

Но девочке пора в ванну. В порту, увидев ее, Нэнси была потрясена – бледная кожа, глаза черные и внимательные, грязные белые чулки теряются в тяжелых ботинках. На что, черт возьми, они подписались? Каково должно быть бедняжке? Так далеко от дома, совсем одна? Нэнси недоумевает, что это за родители, принявшие такое решение, но ей и не понять, что значит жить под бомбежками. Она, впрочем, считает, что сама на такое не отважилась бы; невозможно вообразить, как это – посадить Уильяма с Джеральдом на корабль одних. Господи, что будет, если Соединенные Штаты вступят в войну? Она каждую ночь молится, чтобы такого не случилось или, уж если оно произойдет, чтобы хотя бы ее мальчики были еще слишком маленькими.

Тесто готово, из кухонного чулана Нэнси вытаскивает коробку. Она принесла ее из дома сестры на прошлой неделе, когда они вернулись из Мэна, коробка битком набита разными девчачьими штучками: куклы, книжки, игрушечная посуда. Некоторые вещи еще из детства Нэнси, другие, как, например, фарфоровая куколка, принадлежали ее племянницам. По Беатрис не скажешь, что она любит играть в куклы, – как, кстати, не любила и сама Нэнси. Вынимая игрушки одну за другой, Нэнси раскладывает их на кухонном столе. Миниатюрные куколки ее матери, в викторианских платьицах. Треснутая чайная чашечка, кажется, от целого кукольного сервиза. Книжки «Что сделала Кэти»^[3], которые она очень любила. Они совсем старые и потрепанные, корешок еле держится, едва ли понравятся Беатрис. Впрочем, она же совсем ничего не знает об этой девочке. Нэнси укладывает все обратно в коробку и опять относит в чулан. Как-то это все несерьезно для человека, видевшего войну. У Нэнси не выходит из головы первое письмо от ее родителей. Мы нашли у нее в комнате пачку газетных вырезок про нервно-паралитический газ. Она обвела карандашом эту строчку: «Жертвы погибают в течение двух минут».

Нэнси бесшумно спускается в холл. Дверь в гостевую комнату чуть приоткрыта. Девочка сидит в углу, подтянув колени к груди, и разговаривает с фотографией в рамке. Папа, говорит она, я справилась. Я здесь. Нэнси, привалившись к стене, вытирает лицо краем фартука.

Беатрис

Ванна на львиных лапах стоит в алькове, все три окна выходят в сад. Сейчас вечер, темно и ничего не видно, и миссис Грегори опустила белые шторы. Вода льется в ванну, миссис Грегори опускает руку под струю, затыкает пробку. Достает полотенце, встряхивает, потом складывает пополам, проведя ладонью по сгибу. На пальце у нее поблескивает сапфировое кольцо. Губная помада ярко-красная, а зубы белоснежные, что особенно заметно, когда она чуть прикусывает нижнюю губу.

Она совсем не похожа на маму Беатрис, высокую, стройную и темноволосую. Эта дама полная, и от нее пахнет лимоном. На пристань она прибежала сразу за мальчиками, обняла Беатрис и поцеловала в щеку, а потом и в другую. Беатрис не шевельнулась, пока дама тискала ее. Потом она отстегнула карточку с ее груди и спрятала в сумочку. Она тебе больше не нужна, милая, сказала дама. Теперь ты часть нашей семьи.

– Беатрис, – говорит она, не вынимая руку из воды, – я не знаю, как поступить. – Она смотрит на Беатрис, озадаченно нахмурившись, и Беатрис узнает в ее лице и улыбку Джеральда, и серьезность Уильяма. – Мне помочь тебе или ты предпочитаешь справляться сама?

Морщины на лице становятся глубже, она поправляет волосы Беатрис, аккуратно закладывая прядь за ухо.

– Тебе придется научить меня, как обращаться с девочкой, – смеется она, а потом вздыхает: – Вокруг меня слишком долго были одни мальчишки. – Она молчит и ждет ответа.