– Это мне? – Она указывает на загадочный конверт, и Харди неуверенно протягивает его ей.

– Просто я хочу… тебя защитить.

Джейд изо всех сил старается выдержать его взгляд, а сама взвешивает на руке неожиданно тяжелый конверт. Что за личные вещи?

– Считайте, что защитили. – Дверца открыта, правая нога касается земли, и не успевает Джейд захлопнуть дверцу и обернуться, как чей-то отец на золотистой «Хонде», скрипнув шинами, задевает ее лодыжки пластиковым бампером.

Джейд отпрыгивает и обеими руками шлепает по капоту. Сквозь наэлектризованную синюю челку смотрит на колени, которые едва не пострадали, медленно поднимает взгляд и буравит лобовое стекло, чтобы заглянуть в душу чужого отца. Душа, как и грудь, изрядно уделана кофе. Джейд неторопливо снимает с капота руки и отводит взгляд лишь в последний момент. Подняв перевязанную кисть руки, придерживая внизу конверт, она гордой походкой идет вперед, под поникшими флагами пробирается сквозь толпу – и вновь вступает под своды знаний, вдыхает их утренний напалм.

Пахнет лаком для волос, средством для мытья полов и украдкой выкуренными сигаретами.

– Встречай, родная школа.

Никому нет дела.

Марля на руке чешется, хочет, чтобы ее сняли, но для Джейд это броня, по крайней мере на сегодня, поэтому пусть остается. Харди повел себя по-джентльменски и не стал спрашивать, хотя в его взгляде читалось: зачем девочке-самоубийце нужна повязка поверх швов, которые давно сняли, поверх шрама? Кстати, неплохо бы замаскировать его татуировкой – в виде растопыренных мертвых пальцев. Конечно, повязка ей ни к чему, хотя на самом деле без нее никак.

Повязка, ясное дело, краденая. Джейд знает, что все лучшее в жизни – краденое. К примеру, этот конверт.

Никто за ней не следит, и она идет в «тихую» комнату, возле дирекции, где может укрыться любой ученик, если ему тревожно, и мысли несутся по кругу – родители разводятся, парень или девушка не отвечают на сообщения, скоро выпускные экзамены, просто замучила жизнь – да что угодно.

Джейд разматывает красную ленточку – вот завязали! – и достает из конверта так называемые личные вещи.

Сначала – именная нашивка с комбинезона, видимо, все, что от него осталось после того, как санитары накинулись на нее со своими тупоносыми ножницами. Джейд сует ее в передний карман – пришьет на следующий комбинезон. Дальше пластиковый пакет с сережками, что были на ней в ту ночь. Одна – жемчужно-белая, с улыбающимся лицом, другая – то же самое лицо, но с кровавой слезой и пентаграммой Мэнсона между глаз. Потому что эти две маски – с обложки альбома группы «Мотли Крю». Она сует конверт под мышку и вставляет свой «Театр боли» в мочки ушей, извиняясь перед четверкой металлистов за то, что до сих пор ни разу о них не вспомнила.

Но конверт тяжелый вовсе не из-за нашивки и сережек. Главный вес – пластиковый мешочек, а в нем лежит мобильник с розовыми стразами.

– Ты еще кто? – спрашивает Джейд, вытряхивая телефон наружу и пытаясь его оживить, но он умер, видимо, в ту самую ночь или даже раньше.

Почему Харди решил, что телефон – ее? Может быть, нашел в каноэ? Обронил кто-нибудь из санитаров? Почему пахнет арахисовым маслом?

Джейд снимает розовый чехольчик – вдруг там есть опознавательные знаки или спрятана кредитка? Ничего такого, лишь наклейка «если найдете» с номером телефона, который начинается с +31, видимо, код страны, а дальше имя – Свен.

Джейд набирает номер на своем телефоне, слушает гудки, потом включается автоответчик и что-то говорит на непонятном языке. Она смотрит, что означает +31 – Нидерланды.

– Ну и ладно. – Поскольку номер теперь есть в ее списке звонков, она срывает наклейку «если найдете» и выкидывает в мусорный бачок, и теперь для начальства, учителей или шерифов этот телефон – ее. В подтверждение она запихивает его в правый задний карман, а свой телефон сует в лифчик – говорят, от этого бывает рак груди, ну и хрен с ним. Вдруг придет сообщение от воображаемой лучшей подруги, и тогда сигнал отзовется прямо в сердце.

Повезло, что не стала копаться в своем мобильнике по дороге сюда. Харди бы засек, что у нее на коленях телефон, и сразу спросил бы про тот, что в конверте, да еще в розовом чехле – Джейд, если честно, себе такой нипочем бы не выбрала.

Хотя розовый цвет ей кое о чем напоминает.

Джейд прищуривается, копаясь в уголках памяти, пытаясь за что-то зацепиться, но зависает и возвращается в школьную суету лишь за пару минут до первого звонка. Правда, на химию она не спешит. Успеется. Первым делом – женский туалет возле спортзала, там народу всегда меньше. По пути туда она ждет, что разговоры смолкнут, бегущие ноги притормозят… но ничего не происходит, все как обычно: мимолетный взгляд, и тут же глаза в сторону. Ясно, это снова Дженнифер Дэниэлс, или Джейд, или Джей Ди, или кем она себя объявит в этом году. Даже на ее повязку почти никто не реагирует.

В чем же дело? После нее кто-то еще совершил самоубийство, и даже более эффектное? И она – уже устаревшая новость?

Джейд забегает в женский туалет и достает с дальнего зеркала, над которым на кафельной плитке выведено «Станция шалавы», подводку для глаз, одну на всех – это нацарапала какая-нибудь оторва, которая не опустится до общаковой подводки, боясь подхватить глазную инфекцию, либо мать этой оторвы лет пятнадцать назад.

Пережить день без своих черных окуляров для Джейд невыносимо.

Она широко распахивает глаза, начинает малевать черные, как у енота, круги, вжимая лицо прямо в зеркало, и вдруг сзади раздается голос:

– Похоже, в этом году ястребов будет тридцать два.

Джейд меняет фокус и видит в зеркале отражения Рики Лоулесс и Греты Диммонс, девчонки несутся к выходу, их слова воздушным шаром плывут следом, зависают в воздухе, и у Джейд есть возможность их обдумать.

Тридцать два ястреба в школе Хендерсона?

Считая, что Джейд вернулась к учебе… ясное дело, она не фанат математики, но разве без нее выпускников не тридцать? Либо ее посчитали два раза, раз уж она воскресла из мертвых, либо какой-то умник перепрыгнул в выпускники, пропустив один класс?

Важно другое: не все ли ей равно? Позволит ли она Рике и Грете занять хотя бы один процент драгоценного пространства ее мыслей? Единственная причина, по которой они вообще считают выпускников, – обе готовят школьные подарочные фото, то есть отвечают за фотографии класса, дурацкие снимки у выставочной витрины, возле которой, как в «Сиянии», фотографируется каждый выпускной класс. Похоже на лист картона для коллекций монет, только вместо монет – лица выпускников, и каждое приделано к изображению пернатого Хендерсонского Ястреба, а свиток с текстом под снимками обещает: в будущем все они будут парить над землей, хватать змею за хвост или наблюдать за историей с высоты птичьего полета, Джейд толком и не помнит эту дурацкую дребедень.

– Да, сучки, я вернулась, – говорит она вслух, обращаясь к двери, что закрылась за Рикой и Гретой.

И, словно в подтверждение ее слов, кто-то спускает воду в унитазе.

Джейд держит подводку для глаз наготове, у нижнего века, и ждет, когда из кабинки выберется пара армейских ботинок, потом темный балахон по самые лодыжки, но вместо этого…

Блин, невнятно лопочет Джейд, едва не брызгая слюной. Вот почему никого не волнует, что девушка-самоубийца вновь разгуливает по коридорам. Вот почему число выпускников на одного больше.

Карандаш для глаз с грохотом падает в раковину, оставляя на белом фаянсе косые линии и черные точки.

Потому что из туалетной кабинки выходит она… легко скользит к раковине и становится рядом с Джейд. Девушка явно нездешняя, зато стать, типаж, осанка Джейд отлично знакомы. Несмотря на явный ореол «принцессы», окружающий новенькую, по разрезу глаз та ближе к «воину» – такое лицо буквально оживает, когда на безупречных, без единого прыщика щеках оседают кровавые брызги.

Джейд не понимает: то ли девушка тянется вперед, чтобы включить воду, то ли вода, зная, что надо включиться и оросить поцелуями эти руки, включается сама по себе. Джейд невольно ловит себя на том, что проверяет воздух вокруг – нет ли тут мультяшных синих птиц, несущих полотно из тончайшей паутины.

– Привет, – говорит девушка безо всякой натуги, конечно, не предлагая пожать руку – как-никак они в туалете: – Я Лета, Лета Мондрагон.

Повисший между ними знак вопроса надо понимать так: «Ты ведь обо мне слышала?» Никакого желания обидеть или на что-то намекнуть в этом знаке нет.

Лицо Джейд заливает теплый румянец. Возможно, такое происходит с ней впервые в жизни. Интересно, на индейской коже румянец заметен? Способна ли чернокожая Лета Мондрагон определять эмоциональное состояние людей по крови, что приливает к поверхности кожи?

Вопрос попахивает расизмом, и Джейд загоняет его поглубже. Между тем она не сводит глаз с отражения Леты Мондрагон в зеркале.

Дело не в том, что она чернокожая. В Айдахо черные – не редкость, хотя чем выше в горы, тем меньше о них слышно. Нет, нахлынувшие чувства не дают ей оторвать взгляд по другой причине – из-за волос Леты Мондрагон.

Они не просто шикарны, идеальны и струятся по спине, завиваются в спиральки… Оо, Джейд хорошо знает, в чем дело, конечно: однажды унылым утром, часа в четыре, залипнув в телефоне, она наткнулась на сделанное тайком фото со съемок рекламы шампуня: длинные роскошные локоны падают каскадом, словно в замедленной съемке, струятся по плечам модели шелковистой бронзой, сливаясь с ее дурманящей улыбкой.

То, что Джейд всегда принимала за стратегически расположенные вентиляторы, которые обдувают и вздыбливают до тошноты роскошные волосы моделей, оказалось безликим зеленым гуманоидом – существом в обтягивающей водолазке и тонких перчатках, с нейлоновым чулком на голове – чтобы остаться незамеченным для объектива камеры. И он спокойно может поправлять волосы модели – чуть сюда, чуть туда.

Вероятно, у Леты Мондрагон есть целая бригада зеленых гуманоидов, они ходят за ней, сдувая пылинки, стараясь распушить волосы, поднять их и придать им форму.

И что же? Лета вежливо, поджав губы, распахнув глаза и намылив руки, ждет ответа Джейд, и становится ясно – зеленых человечков она вообще не видит и понятия не имеет об их существовании.

– А ты кто? – Судя по выражению лица, Лета надеется на ответ, но не настаивает. – Кажется, я тебя раньше не видела.

Джейд заставляет себя повернуться к зеркалу, онемевшими пальцами хватает подводку для глаз и вдруг вспоминает, что у нее над головой вырезана надпись «СТАНЦИЯ ШАЛАВЫ». Она моргает, понимая, какие та вызывает ассоциации; Лета Мондрагон поднимает взгляд и тут же опускает, почти чопорно, и теперь не только лицо Джейд пылает от жара, от осознания – Лета ни за что не произнесет этого вслух, ни за тысячу миллионов лет, – но жаром пышет ее сердце.