Опять же это все из детства. Дали горячую воду на несколько часов. Надо успеть помыться, постирать белье, чтобы не греть воду в кастрюлях. Наслаждение – лежать в горячей, а не чуть теплой ванне. Или стоять под душем, из которого льется не тонкая холодная струйка, а есть полноценный напор воды, даже горячей. Голову никто не сушил – мыли в ночь, чтобы к утру волосы высохли. Если заплести косу, получатся локоны. Если несколько косичек – кудряшки. А тут вдруг на новом месте, куда мы переехали, горячая вода есть всегда. И даже утром. Я от восторга помыла голову, как и мама. Она стояла над включенной газовой плитой – старый аналог фена – и сушила, рискуя остаться вообще лысой. Но у нее была короткая стрижка, а у меня длинные волосы. Тогда все женщины сушили голову над газовой плитой, а не только моя сумасшедшая мать. Некоторые, правда, обладали чудом техники – феном. От него вышибало все пробки в доме, он гудел и стремился засосать в решетку вентилятора все волосы. Другой цели не преследовал. Сушиться им можно было долго и почти бессмысленно. Весил он – как гантель. Рука отвалится, пока хотя бы челку просушишь. Так что быстрее и проще оказывалось сушить волосы над газовой плитой.

Вместо лака для волос использовали пиво. То есть сначала мыли голову, смачивали волосы пивом и после этого накручивали бигуди, например. Пивная накрутка держалась несколько дней. Ей были не страшны ни ветер, ни дождь. Впрочем, как и расческа. Разодрать локоны без предварительного мытья не представлялось возможным. Когда я выходила замуж, пожилая женщина-парикмахер предложила сделать укладку на пиво. Мол, отлично получится. Я бежала из той парикмахерской, словно пытаясь скрыться от прошлого. В результате в загс пошла так, как ходила в обычной жизни, а не с торжественным пивным начесом.

– Мам, что делать? – спросила я тогда в детстве, выйдя из ванной с мокрой головой.

– Пока дойдешь до школы, высохнешь, – отмахнулась она.

Ну да, опять забыла, что мы переехали. С юга на север в буквальном смысле слова. Из, кажется, Геленджика, где отдыхали, на Крайний Север, под Нижневартовск.

– Мам, холодно вообще-то, – напомнила я.

– Ну замотай голову полотенцем, – ответила она.

Да, в Геленджике и других южных городках всем наплевать, во что ты одет. Если вообще одет. Мужчины ходили по городу в семейных трусах, женщины носили платья, игнорируя бюстгальтеры.

– Жарко под сиськами, – говорила тетя Нина, та самая хозяйка, – все преет, не могу.

Переодевались на пляже под полотенцами – один держит, другой снимает. Или обмотался и стягиваешь мокрые трусы, сверкая голым задом. К наготе на юге относятся по-другому, спокойно. Она не возбуждает, не провоцирует. Просто есть как данность, иначе умрешь от жары. Можно снять купальник, обернуться полотенцем и пойти с пляжа домой. Вообще всем наплевать. И действительно, никто никогда не сушил волосы, не укладывал. Как никто не гладил постельное белье, полотенца, футболки – умрешь от жара утюга. Да и зачем? Само разгладится. Особенно ценились платья из синтетики – снял, сполоснул в холодной воде, и оно через секунду высохло прямо на теле. Про натуральные материалы никто не слышал. Какой там лен или стопроцентный хлопок? Зачем? Опять же, никто не носил слитные купальники – жарко, неудобно снимать. А если трусы от старого купальника уже просвечивают на попе от износа, а верх еще ничего, держится, тогда можно носить трусы от одного купальника, а лифчик от другого. Не подходят по цвету? Ну и ладно. Кого волнует? Тетя Нина, я это точно помню, вообще не стеснялась своей фигуры – живота, выпиравшего как барабан. Она носила его с гордостью и им же раздвигала любую очередь. За животом следовала грудь. Ни один лифчик не был способен ее удержать – лямка с крючками, которая у всех женщин располагалась под лопатками, у тети Нины находилась на уровне плеч, «на загривке», как говорила сама тетя Нина. Так что грудь комфортно лежала на животе. Лямки она спускала с плеч, чтобы «не резали», так что лифчик в принципе становился бесполезной деталью туалета.

Появиться на улице с полотенцем на голове в том южном городке считалось нормой. Точнее не полотенцем, а, скорее, тряпкой или косынкой, обмотанной вокруг головы. Тетя Нина, например, так «делала бигуди». Не сидеть же дома с «бигудями», дела себя сами не переделают. Так что тетя Нина обматывала вокруг лба старое кухонное полотенце и шла в магазин. Как и ее соседки. Некоторые приходили с полотенцами, обмотанными вокруг шеи. Это если на голове была краска. Вариантов было два – басма или хна. То, что на голове черт-те что, не важно. Не вечер же. Прически делались именно к вечеру. Как и макияж. С утра выйти с накрашенными ресницами или губами – ну курам на смех. Все равно через пять минут все сотрется от пота, а тушь и помаду жалко. Вечером уже можно хоть час походить красоткой – при ресницах, при губах, как положено. А утром плевать, как выглядишь. И действительно, тетя Нина буквально преображалась по вечерам, становясь моложе и красивее.

– Это все свет, – смеялась мама, которая к вечеру тоже менялась. Я ее такой красивой никогда не видела. – Здесь очень удачные закаты.

Тогда я поняла, что дело не в возрасте, не в макияже и прическе, а в закатах, то есть освещении, которое бывает правильным или неправильным. Много раз в этом убеждалась. Есть города, которые к вечеру становятся безжалостными к женской красоте, высвечивая синяки под глазами, морщины. Любой тональный крем выглядит как маска, а помада превращает улыбку в оскал. А есть места, где даже пот блестит как положено, будто хайлайтер. И румянец вдруг выглядит юным. И ты уже не потная, уставшая тетка за сорок, а взволнованная женщина слегка за тридцать. Но этот же свет, столь комплиментарный вечером, с утра оказывается беспощадным, высвечивая прыщи, раздражение на коже, не сделанную вовремя эпиляцию, отросшие седые корни волос. В этих южных городках по утрам не хочется смотреть на себя в зеркало. У тети Нины, например, в ванной всегда висела только одна тусклая лампочка, да и та мерцала. Дядя Артур каждый день порывался ее заменить, но тетя Нина запрещала. А в коридоре горели две из пяти.

– Нина, я опять порезался! – жаловался дядя Артур после бритья.

– Брейся на улице! – отвечала тетя Нина. – Или ты хочешь, чтобы у меня с утра настроение испортилось?

– Мам, там холодно, правда плюс три градуса, – сказала я тогда, на новом месте, показывая на прикрепленный к окну градусник и собственную мокрую голову. Кажется, чувство самосохранения подсказало, что, если хочешь выжить, не стоит слушаться собственную мать и выходить на улицу в полотенце на голове.

– Ну надень еще шапку, – ответила мама, наливая пиво, смешанное с сахаром, в пульверизатор. Этот состав она хранила в тайне. Пиво с сахаром действовало так, что волосы стояли на голове каменным постаментом. Хоть головой об стену бейся, прическа точно защитит от сотрясения мозга.

– Можно я не пойду в школу? – спросила я.

– Да пожалуйста, – ответила мама, пытаясь расчесать прядь, которую уже зацементировала пивом с сахаром.

– Напишешь мне записку? – попросила я.

– Конечно.

Мамины записки моим классным руководителям были настоящими шедеврами. Поскольку переезжали мы очень часто, школы у меня менялись как калейдоскоп, мама не считала нужным запоминать имя-отчество очередной классной. Поэтому оставляла многоточие. Кому… – вставьте, как вас там зовут. Уважаемая… дальше следовало многоточие. Моя дочь не будет присутствовать сегодня на уроках… и так далее. Учителя, видя такую записку, впадали в легкий ступор. Мне приходилось рассказывать, сколько школ я поменяла, откуда и куда мы переезжали и почему у матери вдруг случилась амнезия. Учителя меня жалели, считая бедной сироткой. Иногда даже подкармливали. Спасибо им за это. Мама всегда очень удивлялась, что я хочу есть вечером. Она никогда не хотела есть по вечерам.

– Ой, ну хочешь, отолью тебе кофе, – говорила она мне. Спасибо, хоть коньяк не предлагала, который заменял ей ужин. Мама садилась работать. Это означало, что поесть мне точно не судьба. Да и поспать тоже – в квартире начинал звонить телефон, мама разговаривала с клиентами, дела которых вела как адвокат. Многие приходили на прием в нашу квартиру.

Тетя Нина из той нашей, еще южной, жизни, очень полюбила мою маму. Они вместе не ужинали. Тетя Нина пыталась похудеть. Худела на особой диете – арбузе с хлебом. Арбуза поменьше, потому что замучаешься в туалет бегать, а хлеба побольше. Тетя Нина верила, что на этой диете станет прекрасной тонкой нимфой, которой была в молодости.

– Нина, ужин есть? – спрашивал дядя Артур.

– Арбуз, – отвечала тетя Нина.

Дядя Артур шел делать себе омлет. Заодно и меня подкармливал. Омлет он делал невероятно вкусный – с помидорами, зеленью. Для меня до сих пор омлет – это не завтрак, а ужин. И готовлю я его так, как делал дядя Артур. Вилкой взболтать яйца без всякого молока, при этом ругаясь тихо на жизнь, которая ему досталась с такой женой, порезать спелый помидор, зелень, чеснок, а потом все остервенело мешать на сковороде. В итоге выходило непонятное месиво, которое пахло на весь дом и было до одури вкусным.

Короче говоря, если вам хоть раз приходилось выходить из дома в двух полотенцах, намотанных на голову, а сверху в меховой шапке, вы тоже всю оставшуюся жизнь будете возить в чемодане походный фен. А также еду – яблоко, карамельки, печенье, хоть что-то, что позволит вам не умереть с голоду. Такой сухой паек, НЗ, неприкосновенный запас, который, спасибо судьбе, если не пригодится. Маме в голову не приходило взять с собой в поездку хотя бы шоколадку для меня. Зато приходило в голову своровать яблоки в чужом саду по приезде. На завтрак, так сказать. Не то чтобы мы бедствовали и у нас не было денег. Просто так веселее, думала моя мама. Я так вовсе не считала. И объясняла хозяевам, которые ловили нас на воровстве, что не ела приблизительно со вчерашнего утра. Мама просто пыталась меня накормить ворованными яблоками. Больше нечем. После этого сердобольные люди кормили меня завтраком, еще не зная, что уже завтра их жизнь изменится – появление мамы в доме никого до добра не доводило. Если она не могла устроить притон, начинала помогать делить имущество. А всем всегда есть что делить с родственниками – старые дачи, клочки квартиры, пусть несколько метров. Люди становятся удивительно алчными, когда вдруг появляется возможность урвать копейку. Мама предоставляла свои адвокатские услуги в обмен на бесплатное проживание. Но свою работу делала честно. Если видела обман, несправедливость, билась до конца. Благодарные клиенты ее обожали, носили на руках. Меня за мамины услуги кормили, спасибо большое. То, что вчерашние родственники переставали разговаривать, ругались навечно, уже не имело значения. То, что мама рушила жизни бывших мужей, новых жен, новых детей, деля имущество в пользу бывших, тоже считалось успехом. Да, все было по закону. Бывшая жена, от имени которой выступала моя мама, была счастлива, что отомстила не только новой жене, но и ее детям, оставив их ни с чем. По закону она была права, претендуя на часть квартиры, дачи, участка. Но когда бывший муж наложил на себя руки и все дети – и бывшие, и новые – остались без отца, какие чувства она испытывала? Такую цену готова была заплатить за сделку? Мама считала, что договариваться бесполезно. Нужно действовать решительно и резко. Женское самолюбие, обида, пережитое предательство – схема ложилась на плодородную почву. Ее клиентки просили уничтожить, оставить бывшего без порток. Маме как адвокату это давалось легко. То, что происходило после решения суда, ее уже не волновало. Она выполнила заказ клиента, отработала. Мы уезжали в новую жизнь.

Меня же всегда интересовало именно продолжение. Что случилось с этими семьями? Как они живут дальше?