Все дело в сверхлегких материалах, тончайших почти бумажных листах из стеллорита – сплава алюминия и молибдена, способного улавливать мельчайшие лучи света. И преображать их в энергию, необходимую для движения парусника. Гибкость конструкции, ее подвижная, колеблющаяся поверхность поможет не сгореть, не расплавиться и выдержать нагрузки дальнего перелета…

– Износ материалов внесен в расчеты. Естественно, звездная пыль сработает абразивом и будет стачивать корпус. А команда ботов-ремонтников – накладывать нанопластыри на ослабевшие участки обшивки, – важно подняв палец, разъяснял Девятаев.

– А если метеорит жахнет? И останутся от паруса рожки до ножки? Парусник же не маневренный, не увернется от булдыгана. Корабль не сможет двигаться дальше, и останется только годами ждать смерти в железной коробке. Про «Гагарина» помнишь? – горячился Гамлет.

Помнили все. Межпланетный парусник новейшей конструкции стартовал к Юпитеру пять лет назад. И попал под кометный хвост – неучтенный, случайный. К сожалению, обшивка частично удержала удар, космонавты остались живы. Зато паруса разнесло в клочья одномоментно, «Гагарин» потерял скорость и стал дрейфовать в пустоте. Ни один из кораблей, бывших в системе, не успевал на помощь – слишком медленно, чересчур далеко. «Степан Разин» рванулся с Марса, «Мэйфлауэр» с орбитальной базы, термоядерный «Мао» – с Каллисто. Тридцать девять, тридцать семь, тридцать два дня пути… «Гагарин» замолчал на тридцатый – восстановить систему регенерации воды космонавтам не удалось.

– В Роскосмосе же не дураки сидят – отправлять людей в Межзвездную голенькими. Мы их лазерами, дружище, – хрусть и пополам! – отмахнулся Девятаев. – За пять лет оборонные комплексы разработали, сбиваем врага на подлете!

– Да знаю я, – отмахнулся Гамлет. – Читал, смотрел, думал много. А если?…

– А если мы повзрослеем раньше, чем корабль будет готов к полету? – хмуро спросил Кумкагир. – И весь наш треп окажется ни о чем, потому что дальше Марса нас никто не запустит. Станем сидеть под плексигласом в полнейшей безопасности, лапки у восьминогов считать и на звезды с тоской поглядывать. Хватит разводить пессимизм. Летим значит летим и будь что будет!

Уязвленный Девятаев отвернулся к окну, сделав вид, что весенние игры песцов – невероятно увлекательное зрелище. Гамлет замахал руками:

– Кто говорит не лететь? Я говорю не лететь? Надо конечно! Только я еще и вернуться хочу. У меня в Гюмри девушка, Гаянэ, знаешь какая…

От злости Кумкагир чуть не ляпнул, что никакая Гаянэ не станет ждать жениха тридцать лет. Но вовремя сдержался – не его дело. Вежливо кивнул, глянув на фото глазастой тонколицей подружки товарища, похвалил удачный выбор и ретировался.

Сырой уличный воздух ударил в лицо. В палатке как ни крути пахло – потной одеждой, резиной матрасов, подмокшей обувью, присыпкой для ног, острым копченым мясом – Гамлет приволок с собой несколько палок суджука, лопал сам и охотно кормил друзей. Точнее друга – Кумкагир так и не свыкся с новеньким и наотрез отказывался принимать твердое как камень лакомство. По слухам суджук готовили из конины, а Кумкагир не желал понимать, как можно есть лошадь. Предки, небось, лопали и не жужжали – и олешку, и медведя, и коника. А он, видите ли, кобенится…

В космическом корабле смердит куда гаже. Там спертый, многажды перегнанный воздух, мертвая технически чистая вода с неуловимым привкусом химии, резкая вонь реагентов, тяжелый дух человеческих тел – поди помойся при дневной норме в пять литров. И каюты куда теснее – никакого личного пространства, почти никакого уединения, раздражает каждая мелочь, каждое неудачное слово или грубая шутка. Все на стрессе и все на взводе. Нужно постоянно контролировать и себя и других, быть бережным к людям, считать до сотни в уме и старательно дышать ровно. Здесь, если все достали, берешь и выходишь наружу, шляешься между лиственниц и невысоких сосен, умываешься снегом, со зверьем возишься. А там от команды не спрячешься. Любая серьезная ссора навредит экипажу не меньше метеорита. Значит придется учиться общаться – если хочется на «Гамаюн» конечно же… Иначе Первая Звездная полетит в букачачу вместо Проксимы Центавра.

Первая смена уже закончилась, работы до утра не светило. Идти в клуб, смотреть в знакомые до тошноты лица, перешучиваться с рыжей поварихой или играть в шахматы с Марселем не хотелось ничуточки. Товарищ начальник последние дни словно с цепи сорвался, отчитывал людей за всякую ерунду – подумаешь, устроили гонки в скафандрах, нарисовали лишнее на воротах или, скажем, обменяли ящик тушенки на зуб динозавра, оказавшийся при ближайшем рассмотрении окаменелым мамонтовым дерьмом. Не иначе, старику докучают экологи – волосатые пикетировали стройку еще два раза, пробовали докапываться до персонала и окуривать буровую установку шалфеем. Были с позором изгнаны – но надолго ли?

Прогулка по близлежащим холмам или невысокому редкому лесу тоже не сулила приятностей – снег начал таять, сделался рыхлым и скользким, с ветвей капало. А ну как близ поселка дрыхнет в берлоге неучтенный медведь и в самый неподходящий момент ему приспичит проснуться? Отказать!

Позвонить маме? Ей важна каждая весточка. Да, она ни сказала ни слова против – хочешь лететь, лети. Да, она была совершенно уверена, что такой большой мальчик справится со своими игрушками. И нашла себе множество дел – занималась библиотекой, вела театральный кружок, вязала и дарила подругам невесомые ажурные шали. Даже шутила об ухажерах – то один то другой из читателей пробовал познакомиться ближе с интересной и умной женщиной. Но Кумкагир помнил ее глаза, помнил, как она подходила поправить одеяло, думая, что сын крепко спит. Маме едва за сорок, она может дождаться его возвращения… Непременно дождется, что за глупые мысли! Но говорить с ней лучше в светлом расположении духа. Кумкагир набрал сообщение, украсил его смешным смайликом и нажал «отправить». Так хорошо.

Оставался последний вариант – поселок. Развлечений и там было мало – Дом Культуры с киносеансами и танцульками по выходным, киоск со свежими газетами и журналами, ворчливые бабки с домашними пирожками и ядреным самогоном – последнее, впрочем, Кумкагира не интересовало. По пятницам подростки гоняли в хоккей на замерзшем пруду у террикона. По субботам на улице Ленина совершала променад местная молодежь. По воскресеньям в фойе библиотеки собирались старики-шахтеры, шлепали костяшками домино, растирали скрюченные пальцы, в которые навеки въелась антрацитовая пыль. Сегодня был четверг, так что культмассовых мероприятий ожидать не приходилось. Все равно хоть какое-то разнообразие.

Топать пешком до Букачачи Кумкагиру не особо хотелось, ввалиться в поселок, сверкая скафандром, тем паче – провинция, не поймут. Но поварихе приспичило пополнить запасы икры и рыбы, и добычливо настроенный Сан-Саныч уже прогревал УАЗик. Место в кабине нашлось, болтовня водителя пролетала мимо ушей, встраиваясь в неровный ритм проселочной дороги. Чистой воды политика. Верховный муфтий Франции объявил харамом браки с буддистами, буддисты это прокомментировали никак. Премьер Израиля подложил Москве некошерное и вынужден извиняться. Норвежцы пробуют бурить шельф в Баренцевом море – а мы их по сусалам. В Техасе референдум – похоже, что на флаге США станет одной звездой меньше. Да ладно! Вы еще скажите, что Сибирь решит отделяться!

Кто бы спорил, такие речи велись и не один год. Вольные северные народы, алмазы, нефть, молибденовая руда – спасибо звездному парусу, цены на нее взлетят до облаков. Гремели трубы, потрясали бунчуками, били в бубны – случалось и до больницы. И затихали… слишком тесно переплелись люди в Сибири, сплавились в особую нацию. Отделяться – все равно, что рубить по живому руку, дабы предоставить конечности государственность.

«Сибирь – это русский космос» – говаривал один писатель-фантаст. Так оно веками и было – сюда отправлялись самые отважные, непокорные и непримиримые, здесь до двадцатого века сохранялся фронтир. Неизведанные дикие земли покоряли русские казаки, обустраивали декабристы и каторжники, детей учили ссыльные революционеры. Здесь выживали сильнейшие – и терялись, словно зерна пшеницы на безграничных снежных просторах. И старались помогать друг другу, привечать гостей, не спрашивая фамилии, делиться последним куском. И убивать тех, кто отказывался жить как люди…

Кумкагир помнил, как в квартире внезапно появлялись полузнакомые, а то и чужие гости – чьи-то родственники, соседи, двоюродные товарищи. Как они теснились на диванчиках в кухне, резали оленину и красную рыбу ножами с костяной ручкой, болтали, вставляя в поспешный говор «анда», «пасиба», «лутя». И как жестко в один момент отказали от дома заезжему человеку, который предложил пристрелить и пустить на шапку старую лайку Альму… А вот и Букачача – на выход!

Стайка серых пятиэтажек, разбросанных по площадям, словно обувные коробки. Основательные деревянные дома с сараюшками и пристройками – кто прошлого, а кто и позапрошлого века. Мощный и ржавый железный мост через крохотную речушку. Занесенный снегом памятник суровым шахтерам. Клетушка почты с красноречивой надписью «закрыто». Магазинчик с полупустыми полками – гречка, сахар, кирпичи хлеба, рыбные консервы, томатный сок в прозрачной колбе. Нашарив в кармане мелочь, Кумкагир выпил стакан, а затем и второй – кисловато-соленый вкус детства. Наверное, предки с таким же удовольствием глотали горячую оленью кровь, усмехались перемазанными ртами, обнимались, оставляя на малицах бурые следы ладоней.

Народу на обледенелых улицах оказалось немного. Зато света хватало – этой зимой в поселке поставили умные фонари и сибирским сумеркам пришлось отступить. Взгляд Кумкагира скользил по замерзшим окнам, по сосулькам, опасно свисающим с крыш, по выцветшим плакатам на стенде – граждане, все на коммунистический субботник, даешь пятилетку в четыре года, потерялся маламут, звать Крокодил, нашедшему просьба держаться подальше… Космос будет нашим! На подмокшем листе красовался гордый звездолет «Гамаюн», почти похожий на настоящий. С площадки смотрел вперед отважный космонавт – синий мундир выказывал в нем капитана, танцующее положение тела – готовность к старту… Сразу видно, что о скафандрах художник понятия не имел. Что с них, гуманитариев, взять?

На мосту, скучно глядя через перила, толпились парни неприятной наружности, к ним, надеясь на угощение, льнула худая дворняга. «Промтовары» уже закрылись. Продавщица в газетном киоске тоже складывала товар, но просительная улыбка Кумкагира убедила ее подождать пару минут. «Новый мир» еще не привезли, зато «Огонек» вышел. И «Известия» за 10 марта, свежие, пахнущие типографской краской и бумагой. Церемония награждения, верны традициям отцов, будни полета… Битва с ветераном… Что?!! С черно-белой фотографии смотрел он сам, встревоженный и лохматый. Рядом разглядывала ободранную ладонь девушка с дельтаплана. За ее спиной маячил сердитый Марсель. На другом фото – узкоглазый старик в мешковатом костюме, грудь в медалях. «За отвагу», «Медаль Суворова», несколько знаков попроще, которые трудно было распознать с первого взгляда – надо же! Кривобокая избушка на курьих ножках посреди леса, пара собак, раскормленный белый песец. И трехструйный водопад на реке Букачаче – до чего же красивый. Успела-таки журналистка, подложила свинью!

Мелочи хватило на все – Кумкагир расплатился, аккуратно сложил газету в карман, огляделся и решил срезать дорогу к магазину через пустырь. Сан-Саныч наверняка уже закупился, поболтал с местными, и теперь в нетерпении курит подле УАЗика – ехать пора! Облака к вечеру разогнало, показался сердитый Марс, следом – Канопус и знакомая назубок Альфа Центавра. Забавно – в Сибири даже звезды выглядят холодней, чем в Москве – колючие, яркие. И шуршат, шуршат, словно снежинки… Нет же – за спиною шаги. Люди идут по следу – ба! Старые знакомые.