Кристин Лёненс: Вслед за Эмбер

В книге упоминается международная неправительственная некоммерческая организация «Гринпис», признанная нежелательной на территории Российской Федерации.

Переводчик Елена Антар

Редакторы Анна Захарова, Нина Горская

Главный редактор Яна Грецова

Заместитель главного редактора Дарья Петушкова

Руководитель проекта Анна Василенко

Арт-директор Юрий Буга

Корректоры Оксана Дьяченко, Мария Смирнова

Верстка Кирилл Свищёв

Фото на обложке Getty images

Разработка дизайн-системы и стандартов стиля DesignWorkout®

Все права защищены. Данная электронная книга предназначена исключительно для частного использования в личных (некоммерческих) целях. Электронная книга, ее части, фрагменты и элементы, включая текст, изображения и иное, не подлежат копированию и любому другому использованию без разрешения правообладателя. В частности, запрещено такое использование, в результате которого электронная книга, ее часть, фрагмент или элемент станут доступными ограниченному или неопределенному кругу лиц, в том числе посредством сети интернет, независимо от того, будет предоставляться доступ за плату или безвозмездно.

Копирование, воспроизведение и иное использование электронной книги, ее частей, фрагментов и элементов, выходящее за пределы частного использования в личных (некоммерческих) целях, без согласия правообладателя является незаконным и влечет уголовную, административную и гражданскую ответственность.

© Кристин Лёненс, 2022

© Издание на русском языке, перевод, оформление. ООО «Альпина Паблишер», 2024

* * *

Моим сыновьям

Точка возврата

3 января 1991 года

Иллюминаторов нет – из самолета не выглянуть. Ни тебе голубого неба, ни белых облаков, похожих на мерзлую землю, куда мы скоро должны сесть. На военном самолете «Геркулес» модели RNZAF LC-130 ни ковра, ни подушек, ни шумоизоляции. Мы, съемочная группа из шести человек, сидели напротив ряда ученых и военных. Кресла – не что иное, как сплетенные в паутину ремни, которые удерживали наши задницы над болтами. Желудок то и дело скручивало, приходилось бежать в хвост самолета, к специальному ведру. И не только мне. Каждый раз, когда одного из парней рвало, происходило нечто вроде цепной реакции. «Зато не пешком», – проорал своему соседу военный. «Не сильно лучше», – ответил тот.

Внезапно мы вошли в зону турбулентности, и пилот как нельзя кстати объявил, что мы достигли точки возврата. Бертран слева от меня прокричал, что теперь, даже если разыграется буря, либо нам придется приземлиться, либо мы разобьемся в Антарктике, потому что не хватит топлива вернуться. С мальчишеским восторгом он добавил, что, если садиться в Мак-Мердо будет слишком опасно, мы вынуждены будем лететь на Южный полюс и искать полосу для самолетов с лыжными шасси там ну или приземляться на свой страх и риск посреди белой тьмы^[1]. Бертран внешне гораздо больше походил на помощника Санты, нежели на талантливого режиссера, каким я его знал, и все из-за рыжих волос, выбивающихся из-под фирменной кепки закусочных BeaverTails, бороды, которую не мешало бы немного усмирить, и носа, красного от холода и выпивки. Раскатистый смех по прихоти природы больше походил на рычание, а кустистые брови только усиливали сходство.

Несмотря на шум турбовинтовых двигателей, кое-кто из парней клевал носом. Я спать не мог. Слишком много «а вдруг». А вдруг со мной что-нибудь случится, прежде чем я расскажу обо всем? Мне вспомнился трагический рейс 901 – один из туристических полетов, которые обычно начинались и заканчивались в Новой Зеландии, в один день, без посадки в Антарктике. Их называли «полеты в никуда».

Мы приземлились на ледяную взлетно-посадочную полосу. Выйдя на площадку, я увидел бескрайнюю, нетронутую белизну. От восторга перехватило дыхание. Так, наверное, чувствует первый вдох новорожденный: воздух опалил легкие – и тут же ощутимый шлепок по спине выбил из меня возглас удивления. Так я и думал – Бертран. Мне стоило огромных усилий сохранить невозмутимое выражение лица: он надел мохнатую енотовую шапку, сбоку свисал полосатый хвост. Не спрашивайте, как эта мертвая пыльная штука прошла таможню в Новой Зеландии, хоть даже и просто транзит. Недочучело вдобавок к буйной бороде и лохматым бровям – я будто столкнулся лицом к лицу со снежным человеком.

– Не трясись, Итан. Тут нет ни белых медведей, ни волков, ни ЛОСЕЙ, – поддразнил он меня.

Про лосей – наша с ним старая шутка.

– Да-да. – Я не удержался и дернул за енотовый хвост. – Выглядишь как недостающее звено, с этакой штукой на голове!

– Оставь мою шапку в покое. – Он хлопнул меня по руке.

Вскоре подошли остальные, и Бертран выдал зажигательную речь «ради чего мы все здесь собрались».

– Опасайтесь снежных мостов. Не доверяйте гладкой поверхности, она может быть в палец толщиной. А внизу, – он присвистнул, – пропасть в сотню футов. Так что, если я говорю «замри», вы замираете как столб!

– Мы уже как ледяные столбы, – пошутил я, хотя суровым квебекцам вокруг меня, кажется, все было нипочем.

Бертран продолжил:

– Мы не уедем, пока не воплотим сценарий Итана. – Он положил руку мне на плечо. – Пока не проникнемся духом этого места. Когда мы закончим, я бы хотел посвятить документальный фильм Орели – моей жене, которая терпит меня и всю эту киношную кутерьму вот уже тридцать четыре года. Так что не натворите глупостей, чтобы мне не пришлось посвящать кино вам вместо жены.

Мы с Бертраном закадычные друзья. Я мог бы долго расписывать, какое у него золотое сердце, как он всегда вступается за слабых и смеется громче, чем кричит, безошибочно видит главное и не суетится насчет всего остального. Но он, насколько мне известно, еще жив, так что посвящать ему надгробные речи рановато.

Вскоре нас проводили в автобус «Иван-зе-терра»^[2], а по прибытии на станцию Скотт-Бейс показали каждому, где хранить вещи. Шкафчики, кстати, не запираются: видимо, тут никому не приходит в голову шарить в чужих вещах. Потом был инструктаж, как здесь все устроено – генератор, пожарная безопасность, медицина, где по малой нужде, а где по большой, куда идет мусор, куда отправляется потом (назад в Крайстчерч), и тому подобные, иногда не самые полезные сведения. После нас отвели в куонсетский ангар. Я по опыту знал, что лучше выбрать койку над Бертраном, чем под ним, иначе его матрас провиснет до самого твоего носа. В столовой был шведский стол, и мы поели горячее. Бертран болтал с поваром. Подозреваю, он хотел с ним поладить и выведать, где кладовая, в которую можно пробраться ночью.

По вечерам здесь выключают отопление. Я сижу в одной из общих комнат, сейчас два градуса Цельсия (и температура понижается), на мне несколько овчин, текстовый процессор слабо греет колени. Остальные давно отправились на боковую, уже за полночь, но солнце не садится, и время суток не чувствуется. Я веду дневник, чтобы рассказать, чем занимаюсь в Антарктике, так далеко от дома, но важно другое. Я затеял все это во время тревожных ночей, чтобы не съехать с катушек, – своего рода способ выжить здесь, пока нахожусь в добровольном изгнании. Как бы то ни было, мне чертовски необходимы пространство, чистый лист и уединение, только так я смогу выговориться, рассказать обо всем и убедиться, что правда записана на бумагу. А значит, пора открыть лежащий на полу кожаный ранец: он набит старыми личными записями, которые я вел в течение десятка лет. Думаю, именно сейчас я по-настоящему достиг точки возврата.

Намбасса

27–29 января 1979 года

Кто не был на Намбассе, никогда не поймет ее магии, так же как не смогут должным образом описать это место побывавшие там: вместо ковра-самолета у них получится половик. Если по существу, на ферме в Голден-Вэлли проходил фестиваль музыки, ремесел и альтернативного образа жизни. Собрались десятки тысяч людей, всем видом навевавшие воспоминания о Вудстоке, празднике мира и любви, мечте каждого хиппи. Я могу рассказать немногое, коснуться верхушки айсберга. Толпы слушателей поднимали зажигалки под Little River Band; кавер-группы исполняли хиты The Doors и Боба Дилана; лес людей и путающиеся под ногами дети; обнаженные женщины, не стесняясь, охлаждались в портативных душевых кабинах. Чувство свободы, ощущение, что ты слегка паришь над землей. Ладно, не отрицаю, я и сам пару раз затянулся косяком, сладковатый дымок, исходящий от окружающих, действовал как этакая всеобщая ароматерапия.

Я собирался поехать с Оливией, моей тогдашней девушкой, но не вышло: она ненавидела «все эти концерты и толчею». Я никогда не дотягивал до ее идеала – какого-нибудь Барри Манилоу (хороший образец ее музыкального вкуса). На открытом воздухе повсюду что только не продавали и не обменивали, а где находилось местечко для стола – проводили сеансы массажа и рефлексотерапии. На одном прилавке – чоли, сари, женские шаровары; момо, самса и нааны – на другом, множество фигурок будд… Не знай я, где нахожусь, подумал бы, честное слово, что на Гоа, а не в Новой Зеландии. На второй день фестиваля мой взгляд привлекла тонкая, хрупкая блондинка с волосами ниже пояса. Она стояла у стола с «кольцами настроения», сверкавшими на солнце, и, казалось, была чем-то расстроена. Руки ее дрожали, когда она рассматривала одно из колечек. Она была чудно одета – в узкие белые бриджи для верховой езды и старомодную белую рубашку, грязную и в пятнах от травы. Словно ей нужно было с кем-то разделить момент – и по случайности этим человеком оказался я, – она бросила на меня взгляд и сказала:

– Знаешь, как это работает? Жидкие кристаллы реагируют на того, кто носит кольцо. Цвет показывает настроение. Будто раскрывается радуга, полоса за полосой.

Я подумал, все и правда плохо, если ей для понимания своих чувств нужен «магический» объект. С усмешкой она надела кольцо и спросила:

– Какая я сегодня? Испуганная? Сердитая?

– В раздрае? – предположил я, хотя подумал, что, скорее всего, просто под кайфом.

Девушка двинулась дальше, пробудив во мне любопытство и в то же время встревожив. Она обхватывала себя руками, нетвердо шагала от прилавка к прилавку и в океане людей казалась одинокой и ранимой… Затем она медленно прошла через толпу наискосок в сторону поля, ее будто уносило течением, а я следовал за ней на небольшом расстоянии.

Приблизившись к загону, где стояли две лошади, которых, кажется, разморило на солнце, она погладила их носы так, словно животные могли ее утешить.

– Хотите, чтобы эти докучливые мухи оставили вас в покое, да? – спросила она, отгоняя рукой темную тучу насекомых. Когда она нежно притянула голову каждой лошади к своей, я почти захотел стать лошадью.

– Эй, привет. Я Итан. – Я подошел и встал рядом. – У тебя все нормально?

Вблизи она выглядела лет на восемнадцать-девятнадцать. Настоящая красотка, бледно-голубые глаза с опущенными уголками, выгоревшие на солнце ресницы и обгоревший нос, красивые пухлые губы – было в ней что-то простое, естественное, почти скандинавское.

– Давай посмотрим. – Щурясь от солнечного света, она посмотрела на новое кольцо. – Хм, могло быть и лучше.

Я готов был поклясться, что услышал слово «янтарь», когда она подошла ко мне показать кольцо. Я посмотрел на безделушку.

– Оно черное, – произнес я озадаченно.

Она сморщила нос и задумалась.

– Не янтарного цвета, – сказал я.

Она кивнула и добавила:

– Не янтарь, Эмбер^[3]. Я Эмбер.

Черт, она же протянула руку для рукопожатия!

– О, прости! Я думал, ты говорила о жидких кристаллах, что они, ну, такие, янтарные.

Мы засмеялись, потом постояли немного, не зная, что сказать.