Именно здесь его слабость. Он не задумывается, не «прощупывает» все те связи, которые рвет и которые надстраивает. Он даже микросекунды не тратит на само действие. По сути, он передоверяет решение этой сложной задачи огромному числу интеллекторов, которые и в идеальном-то состоянии представляют собой личности со множеством супердостоинств и, естественно, с таким же множеством продолжений этих достоинств – недостатков. Вмешательство Дона, его словечек, точно подобранных, было рассчитано на то, что просто хотя бы по закону больших чисел они обязательно воздействуют на сколько-то плохо подогнанных интеллекторов и не то чтобы выведут их из строя, но незаметно к такому выходу станут подводить. А уж когда произойдет эта неприятная для всех интеллекторов пертурбация, она вызовет множественные разрывы старых связей и множественное возникновение новых, вследствие чего выход из строя огромного числа интеллекторов обеспечен.

Такая поломка даже для четырехпирамидного моторолы – тьфу, та же самая неполная микросекунда. На самом деле он и не думает об этом; за него все решают интеллекторы его же собственных пирамид. Если очень грубо прибегнуть к сравнению между человеческим и моторольным мозгами, то проблему с вышедшими из строя интеллекторами моторола решает на уровне подсознания. Однако словечки Дона, странные и не странные, причем расставленные в определенном порядке, это самое «подсознание» радикальным образом портят. Поэтому итог получается совсем не таким, какого моторола хотел бы.

Глава 2. Побег

Дон бежал в тот день, когда к нему вызвали юрис-доктора.

Каждый человек имеет неотъемлемое право не обращаться к Врачам или вообще к помощи медицины, если он этого не хочет. Если же возникает необходимость совершить юридически обоснованное насилие над личностью и все-таки прибегнуть к лечению против воли больного, решение может принять только человек, облеченный соответствующими правами, – а именно юрис-доктор.

Воспользоваться этим правом (а относится оно в первую очередь к лицам с психическими отклонениями) хотят обычно очень немногие. Почти никогда проблемы юридически обоснованного насилия в Пэнах не возникают – там нельзя сойти с ума, ибо постоянный врачебный надзор позволяет отследить у заключенных и надзирателей психические отклонения на ранних стадиях, да и сами заключенные крайне редко отказываются от медицинской помощи моторолы. Поэтому на всю Пэн-службу Ареала полагается только один штатный юрис-доктор. Многие всерьез считают, что это лучшая должность для бездельников.

Юрис-доктора вызвал Сторс, посоветовавшись, естественно, с моторолой. Их обоих интересовал не столько вопрос психического здоровья Дона, сколько желание юридически строго уличить того в симуляции. Так или иначе признанный мастер психосинтеза Эдгар Мантена, чудаковатый паренек, днями и ночами пропадающий в своей домашней лаборатории, был грубо оторван от увлекательнейшего телесобеседования с парочкой особенных психов, длившегося с небольшими перерывами уже три месяца, посажен в «ну совершенно безобразный» конфедеративный вегикл и без малейшей задержки направлен в непредставимую даль.

Мантена, в общем-то, помнил, что деньги на жизнь он получает от какого-то неприятного департамента. В основном он представлял себе даже, за что он эти деньги получает. Но так сложились обстоятельства, что ни разу в своей жизни он эти деньги не отрабатывал. Поэтому, жарко и недолго повозмущавшись, он уже в вегикле успокоился, заинтересовался и даже поговорил с неким бурым бесформенным человечком, который представился как подначальник подотдела отдела какого-то поддепартамента, призванного следить за ментальным здоровьем своих многочисленных подопечных.

Совсем увлеченный, Мантена обратился за советом к своему мотороле и совет незамедлительно получил: не возникать, следовать инструкциям и первым делом изучить видеоматериалы матерого преступника, подозреваемого то ли в симуляции, то ли в шизофрении. Намекнули Мантене с большой прозрачностью, что особо желателен вердикт о симуляции, на что психосинтетик с готовностью закивал, тут же, впрочем, о намеке забыв, ибо изо всех сил стремился к истине.

Для изучения видеоматериалов требовалось время, поэтому перед последним нырком вегикла психосинтетик твердо потребовал длительной остановки, на что пилот, у которого, между прочим, и других дел было по горло, кроме как возить одного психа к другому, начал возражать бойко и в высшей степени непочтительно. Мантена, с головой погрузившийся в видеоматериалы, возражений не услышал, а когда ему окончательно надоело не слышать, так и сказал пилоту:

– Извините, я вас не слышу. Вот пристал, понимаешь!

Пилот, которому и самому уже поднадоело напрягать связки, тут же замолчал и вскоре присоединился к просмотру видеоматериалов.

– Надо же! – воскликнул он чуть погодя. – Дон с ума сошел. Что хотят, то и делают! Нет, ну ты подумай! Сам Дон!

Спустя некоторое время Мантена пришел к определенным предварительным заключениям и скомандовал последний нырок. А спустя еще некоторое время он увидел изысканный тауэр, почему-то о двух слонах, напялил на себя, согласно инструкции, потрясающе уродливый балахон (он что-то такое случайно слышал о космической одежде, но даже и не подозревал, что одежда эта настолько неудобна, неестественна, отвратительна и безвкусна) и по трапу с издевательски высокими ступеньками спустился к встречающему – тот был в точно таком же омерзительном одеянии.

– Привет, – сказал встречающий торопливо и неприветливо. – Вас уже ждут. Возьмите вот это.

И сунул ему в руку какую-то непонятную, но хотя бы не омерзительную игрушку со множеством перещелкивающихся деталей.

– Что это? Зачем это?

– Это ваш пропуск. Все время держите его на виду, а не то не избежать неприятностей.

– Каких еще неприятностей?! – удивился Мантена, к неприятностям очень неприязненно относящийся.

– Вопросов не задавать. Идти вперед. Не оглядываться. Все время пропуск держать в положении, позволяющем опознание. Пойду предупрежу пилота, не дай бог что. А вы идите, идите!

И Мантена послушно пошел вперед, протянув к черному небу странную игрушку, в которой все время что-то самым нервирующим образом перещелкивалось.

– Ого, как вы быстро! – сказал пилот, увидев встречающего и приняв его за Мантену. – Забыли что-нибудь?

– А чего тянуть? Я все уже и закончил, – ответил ему мужик в скафандре. – Делов-то на пару минут. Так что быстрей и без всяких пересадок – домой.

– Сказано – сделано! – ответил обрадованный пилот и без лишних разговоров стартовал. Пилот не жаловал тюрьмы. Особенно такие, в каких томятся ареальные, по его мнению, герои. Тот же самый, например, Дон Уолхов.

Мантена, внезапно оставленный в одиночестве, кое-как добрался до ворот Пэна, а потом долго бродил по зловещим коридорам тауэра, выставив вперед, как ему было велено, руку со щелкающей игрушкой. Ему показалось странным и немного пугающим то обстоятельство, что по пути ему совершенно никто не попался. Он даже и предположить не мог, что перенастроенный Доном пэновский моторола видит вместо него своего собственного заключенного Дона Уолхова, загримированного под кабальеро данутсе, самопроизводителя самоуничтожителей; что моторола загипнотизирован его щелкающей игрушкой и полагает, что все логические неувязки, вдруг обрушившиеся на него, – такие, например, как непонятное поведение юрис-доктора, – не более чем странная прогулка Доницетти Уолхова в жилой департамент Сторса и так далее. Вплоть до необычных речей заключенного, помноженных на еще более необычные мимику и жестикуляцию, – все это не что иное, как попытка реализации гигантского кошмарного заговора, целью своей имеющего дестроизацию информационной целостности всего Ареала с последующим разрушением – разумеется, с помощью страшной щелкающей игрушки.

Юрис-доктор не знал, конечно, что внутри всех четырех пирамид, составляющих мозг моторолы, царит возрастающая паника; что интеллекторы – точней, те из них, что не попали в зону информационной обработки и потому вполне еще могли рассуждать здраво, – тщетно пытаются войти в контакт с моторолой; что тысячами возникают и тут же подавляются хитроумные заговоры, вследствие которых множество наиболее активных и здоровых интеллекторов просто-напросто отключаются, и потому с каждой секундой перевозбужденный, перезагруженный всякой ерундой мозг моторолы (или, что то же, – сам моторола лично) слабеет, чахнет и неотвратимо движется к полному суперличностному распаду.

Не знал также Эдгар Мантена, что была микросекунда, в течение которой его жизнь находилась в опасности, поскольку в тот миг моторола вдруг взбрыкнул и решил уничтожить проклятого Уолхова с его злодейской игрушкой, ибо лишь таким образом – само собой, уничтожая и себя тоже, – он может спасти мир от надвигающейся катастрофы. Подумать только – и всего-то понадобилось несколько странно сказанных слов да несколько странных телодвижений, чтобы привести к столь катастрофическим последствиям.

Мантену, да и вообще весь Пэн, спасла предусмотрительность Дона, который, как уже говорилось, все свои разрушительные и, несомненно, преступные акции проводил так, чтобы они не привели ненароком к человеческим жертвам. В частности, за счет того, что настраивал любого сломанного им моторолу еще интенсивнее, чем обычно, следить за безопасностью жителей своего сегмента.

Как только возникла такая сумасшедшая мысль у пэновского моторолы – уничтожить Дона Уолхова, виновника всех логических неувязок, – тут же включились защитные механизмы, переведя моторолу в сонное состояние. В нем же моторола не мог с прежней решительностью противостоять мириаду заговоров внутри своих пирамид и тут же был повержен «здоровыми» силами, которые ни черта не смыслили в моторольном управлении, но видели реальность, а не навеянную Доном всякую ерунду.

Четвертый Пэн взвыл всяческими тревогами; ничего не понимающие тюремщики вспугнутыми тараканами забегали по коридорам; мгновенно всех заключенных заперли в апартаментах; одновременно поднятые по тревоге сонмы роботов, солдат, розыскников и чиновников технической службы Департамента с разных концов Вселенной помчались к терпящему бедствие Пэну. Сделав все необходимое, что предписывалось сделать в столь чрезвычайных обстоятельствах, моторола запустил тотальный мониторинг жизнеобеспечения и упал «в обморок», где занялся активным разрешением внутренних распрей.

Лишенные советчика, бога, руководителя и ближайшего друга в одном лице, тюремщики подрастерялись и повели себя нелогично. Они довольно быстро отыскали «источник щелкания», о котором их предупредил в своем предобморочном послании моторола, и довольно грубо с этим источником обошлись.

Мантена к тому времени совсем уже заблудился в лабиринтах гигантского тауэра, сильно устал и был близок к тому, чтобы повести себя не под стать занимаемому им официальному положению. Руку со щелкающей игрушкой он давно уже опустил, перед каждым поворотом, впрочем, ее на всякий случай вздымая; игрушка эта сводила его с ума вряд ли намного меньше, чем моторолу. Бесконечные коридоры, по которым он блуждал, казались ему знакомыми и одновременно не такими, какими он их ну совершенно точно видел минут десять назад, – это коробило Мантену и заставляло усомниться в реальности происходящего.

Между тем все объяснялось очень просто: сумасшедший моторола одним из методов борьбы со щелкающим преступником Доницетти Уолховым избрал «запутывание». Это вполне стандартный для Пэнов прием, основанный на том, что во всех пенитенциарных заведениях двери, ведущие в помещения или перекрывающие переход в другой коридор, в закрытом состоянии неотличимы от сплошных стен – моторола, таким образом, просто игрался с Мантеной, открывая и закрывая на его пути то одни, то другие двери. И без того сложная система коридоров и внутренних переходов превратилась поэтому для юрис-доктора в головокружительный и бесконечный лабиринт.

Потом все закончилось. Все двери разом распахнулись, из них гурьбой вывалились охранники с выпученными глазами. Мантена тут же очутился на полу, спеленанный наподобие кокона. Игрушку у него сразу отняли и яростно раздавили ногами – она затихла, но эхо ее щелчков еще недели две преследовало незадачливого юрис-доктора, так что он, вопреки канонам профессии, вынужден был в конце концов прибегнуть к самолечению, ибо Врачей, как любой гуманоидный медик, он на дух не переваривал.