Между тем Гайдияр, хоть и красовался в малом венце, был сегодня великим порядчиком, а не братом царей. Выставив почётную стражу, мгновенно исчез. Эрелису надлежало войти в приёмный чертог не с меньшим торжеством, чем ахшартаху. С воинами, ведомыми венценосцем.

Змеда завершила очередной круг песни и отложила гусли; над головами остались кружить лишь негромкие переборы андархского уда.

– Скромная дочь праведных приветствует Бану, сына Испытанного, пришедшего свободным, посланника царя храбрецов, – мягко прозвучал голос Коршаковны.

Ненужный толмач стал переводить, давая беседующим мгновения на раздумье. Эльбиз видела, как приглядывался к Змеде хасин. Конечно, он знал, что царицы андархов принимали посланников вместе с мужьями. И даже вместо мужей. Нынешняя Андархайна жила без царицы. И без царя.

– Пришедший свободным здравствует честнейшей из дев, рождённых в благословении, – медлительно ответил вельможа. Он говорил по-андархски чисто и внятно, лишь с небольшой гортанной надышкой.

Змеда в ответ тепло улыбнулась:

– Речи сильномогучего ласкают разум и слух. Знать, не ошиблись сказавшие: ум доброго воина подобен клинку, а отточенный меч не уступит остроте слова.

– Рождённая в благословении постигла мудрость моего народа! Воина украшают познания о великих соседях, с коими было дано пережить и славные войны, и достойные замирения…

Сидеть за ковром с Нерыженью оказалось нескучно и весело. Почти как в детстве, когда дядя Космохвост учил их скрываться – и чтоб ни вздоха, ни шороха.

Вот посестра осторожно сжала ей руку… О! Неудачливый рында, похоже, уверовал в добрый приём и безопасность своего господина. Взгляд светлых глаз перестал быть взглядом стрельца, напрягшего тетиву. Раз и другой поплыл куда-то вправо, а что у нас там? Ваан с внуком, краснописец Ардван да Змедины девки. На кого косится хасин? Дивно ему, отчего беседу ведёт безмужняя Змеда, а не какой-нибудь почтенный старик? Тщится понять, чем занят Ардван? Давно девок не видел, глаза лупит на семерых хорошавочек?

Хид с дочками сидит в другой стороне. На бледных царевен хасин тоже поглядывает, но реже. Вот снова обратился направо, уже не только глазами – всей головой. Шегардайская чешуйка такому рынде цена!

«Да что ему там?.. Погоди! Игра же объявлена! Невесту узнать! За жениха тут посол, но он старый, поди уж баб позабыл. Молодому, ражему наказал во все зеницы глядеть! Тот себе и гадает, куда невеста запрятана. Бусина в туеске с бусами, девка меж девья… Вдруг какая хоть мелочью, да объявит себя? Хоть следочками от перстней?..»

Царевна невольно посмотрела на свои руки. Перстней, как и парчи, она не любила – мешают. Вот мозоли у неё водились. Жаль, не такие, как у Нерыжени.

Песня хасина

Любезная беседа текла без препон. Посередине бок о бок расстелили две скатерти, выставили угощение. Выскирегцы похвалились всяческой рыбой: медными окунями, плоскушей, икряным вандышем. От щедрот владыки доставили свежую постилу, горячие калачи. Хасины ответили горской снедью – нежной солониной и полотками, продутыми ветрами ущелий.

Фалтарайн Бана сам разрезал угловатую лопасть, усеянную буро-красными семенами. Ловко насёк плотное мясо прозрачными тонкими лепестками:

– Отведай, дочь праведных. Не станут про нас говорить, что мы встретились как враги и вкушали каждый своё.

– Истинно сказано: хочешь обласкать своё нёбо, ступай к хасинским гуртовщикам, – любуясь прожилками в мякоти, ответила Змеда. – Но годится ли мне принимать поцелуи южного ветра, когда мой великий брат ещё не сел во главе пира?

– Надеюсь, сын Андархайны и Шегардая почтит нас своим присутствием… и тоже не вспомнит притчу вашего царя Йелегена, – рассмеялся Фалтарайн Бана. – Ты должна знать, шагайдини: то злодейство сотворило равнинное племя, не унаследовавшие благородства. Однако поясни мне, бесскверная: неужто девы на пиру повинны законам старшинства?

Шагад Газдарайн Горзе явно знал, кому вручить свадебное орудье. Змеда на глазах хорошела, очарованная обхождением Баны, а царевну Эльбиз покалывала тревога.

«Может, я готова уступить неизбежному, только признаться боюсь? Или Змеду ревную, что красно беседует и в гусли играет?.. Полакомиться хочу, да не рука угоститься?..»

– Шагайдини встретила нас песней победы, мужества и печали, – говорил тем временем ахшартах. – Она украсила цветами наши сердца. У нас тоже есть песни, рождённые на тропах чести и славы. Мой хоран возжелал послать их сокровищу Андархайны… Призови же песню, Топтама, клинок моих ножен, стрела моего колчана!

«Призови? Это они так говорят? Не спой песню, а призови?.. Топтама! Имя, оклик, почёт? – Мысленно царевна мчалась в Книжницу наперегонки с Мартхе – листать всё, что сыщется о хасинах. – Клинок моих ножен! Рында? Родич? Сын, внук, племянник?»

Топтама уже извлёк откуда-то сзади вагуду с очень длинной шейкой и небольшим брюшком. Игровой сосудец доводился явной роднёй андархскому уду, только вместо шести-семи струн насчитывал всего две. Зато имел долгий шип снизу, чтобы упирать в землю.

Под взмахом горбатого лучка струны загудели неожиданно низко и мощно. Просторный водоскоп сразу стал тесноват. Нежные дочки Хида попрятались за веерами. Прикрыли уши ладонями.

Этим гулам нечего было делать в замкнутых стенах, им растворять бы крылья на воле, им бы парить над теснинами, заставляя откликаться молчаливые склоны…

Эльбиз воображала хребты всемеро величественней Ворошка с его кипуном.

«Зачем я в молодечной таилась, вместо того чтобы „Хасинские войны“ иным глазом перечесть?..»

К хрипловатому гудению струн добавился ещё звук. Он словно вырос из хитросплетений, на которые оказались чудесно способны две тетивы. Вошёл в силу, окреп – и оседлал крылатые гулы, подчинив своему то ли жужжанию, то ли рыку, полному сдержанной силы.

Это была непривычная, чуждая, почти враждебная… но всё равно красота. Она околдовывала, манила… и наконец в звуках бури, плутавшей меж ледяных вершин, возникли слова.

Горский язык был под стать и гудьбе, и строгой воинской осанке, и жёстким лицам под чёрными головными платками. Щелчки, спотычки… а на деле – порханья к новому слогу, слову и смыслу.

«Зачем я на исаде у купцов не узнала, как „здравствуй“ и „прощай“ у них говорят…»

Пламя напольного светца играло в лощёном дереве вагуды, обтекало светом плечи Топтамы, вспыхивало в глазах. Особенно когда он взглядывал куда-то направо.

Внутреннее око царевны созерцало хасинские горы. По колено в снегу, по горло в тумане. Далеко, далеко… За бездонными провалами, за оплавленными руинами, за мёртвыми пустошами. Если дикомыты к Шегардаю придут, Газдарайн Горзе о том через полгода узнает. Ещё через полгода с войском на выручку подойдёт… Вот дворец, врезанный в нависшие скалы. Внутри горят очаги, там пируют воины и резвятся дети шагада… от всех пятнадцати жён…

…Слова постепенно сошли на нет, улеглось горловое жужжание, успокоились струны, покинутые лучком.

– О чём пел твой отрок? – с неожиданной и почти ненапускной строгостью спросила Коршаковна. – Дай слово, сын Испытанного, что он присушку на моих красавиц не напустил!

Бана кивком отдал ответ младшему, и Топтама сказал:

– Это была песня о красоте нашей земли, бесскверная шагайдини. О милой родине, что ждёт нас за пеленами метелей.

Он говорил по-андархски так же чисто, как ахшартах.

«И это рында?.. Ой, не смешите. Чтоб Косохлёст песнями забывался? Как в омуте пропадал?»

Бесплотный воздух вновь родил Фирина. Громовым серебром рассыпались колокольцы, начищенное перо метнуло светящуюся куржу.

– Третий наследник Огненного Трона и Справедливого Венца! Эрелис, потомок славного Ойдрига, щитоносец северной ветви, сын Эдарга, Огнём Венчанного!

Хасины повернулись к устью прогона, однако ошиблись. Отборные порядчики выступили из-за ковровой дверницы, прятавшей другой вход.

Эрелис вошёл в простой белой рубахе и шегардайском суконнике, брошенном на плечи. Несчётны пути царской учтивости. Один из главнейших – доверие. Ни тайных лат, ни подкафтанной кольчуги! Вот грудь, вот сердце!

Тенью проскользнул Косохлёст…

На шаг приотстав, вошёл Гайдияр. У них с Эрелисом были сходные венцы, но четыре ступени лествицы – что четыре неба. Не спутаешь, кому править, кому… Площадником быть. И дело не в золотой плети на руке.

Эльбиз задохнулась от гордости, в носу защипало. Только вспомнить Невдаху! Тогда бедный Аро шёл к важному креслу, как к дыбе, а она удирала от девок, кляня расшитую ферезею! И Мартхе не сменял плетежок на серебряный обруч, и Болт почти в открытую усмехался, и…

– Я ждал за дверьми, – улыбнулся Эрелис, когда иссякли поклоны и великие бояре расселись против хасинов. – Не хотел рушить песню. Её жизнь – мгновение, но порой оно длится дольше века царей…

– Будущий вождь андархов молод годами, однако познал мудрость седобородых, – почтительно ответствовал ахшартах. – У народа, возглавляемого хораном Горзе, в ходу то же присловье…

Придворная игра

«Как есть размазня!»

В бывшем водоскопе было тепло, но Ознобишу окутывали ледяные токи, легко проникавшие сквозь плотный опашень. Прежде за ним подобного не водилось. Он был закалённый гнездарь, он любил снег. Кажется, что-то в нём не пережило похищения и страшной дороги назад. Что-то умерло, отслоилось, как кожа, прихваченная морозом… и до сих пор брело нескончаемыми бедовниками, гадая, на котором шагу придётся упасть. Холод белых равнин тощим волком крался по следу. Ждал, пока бредущий ослабнет…

Нерыжень умела отгонять холод. Она брала Ознобишину правую руку, приникала щекой, и он понимал, что бедовники удалось одолеть, а увечные пальцы скоро привыкнут к деревянным надставкам. Будут писать быстро и неутомимо, как раньше.

Она и сейчас была рядом. Милая Нерыжень… Из-за ковровой завесы не доносилось ни звука, но Ознобиша знал её там, и холод отступал из его мыслей, более не мешая устремлять их на государеву службу.

Царевне Эльбиз снова вспоминался замок Нарагонов. Скверные телохранители, пропускавшие вооружённую руку. И как бедному Аро ломило судорогой висок, а она спасалась лишь тем, что ткала поясок для Сибира. Беседа в чертоге Змеды текла порожней учтивостью. Здоровье стад, сравнение кутасов и оботуров… дороговизна клочка горной земли, измеряемая числом скота, могущего на нём поместиться…

Стоя можно уснуть, не то что сидя у скважины.

Андархи приглядывались к хасинам, хасины к андархам. На тех и других царевна уже досыта насмотрелась, быстрому разуму больше не было пищи. К тому же они с посестрой плохо выбрали место. Устроили подзорную щель прямо над плечом у Эрелиса. Не видно ни Мартхе, ни Ардвана с Вагуркой… а самое обидное – не разглядеть, куда это без конца косится Топтама. Эльбиз с радостью наведалась бы к стрельцам. Ободрила засадчиков, скрытно осмотрела чертог… Нерыжень велела сидеть смирно, и ослушаться было нельзя. Утомившись скучными разговорами, царевна было решила немного подремать на полу, но тут водоскоп ожил приветствиями и смехом. Эльбиз встрепенулась, заново прильнула к жёсткому исподу ковра.

Вот оно!

В обрамлении синих и зелёных шерстинок мимо прошествовала Харавониха. Она была величава в праздничной великой кручине. Белое поле, серебряное шитьё, льдистые жемчуга! За боярыней, как утята за уткой, тянулось шестнадцать одинаковых девок.

Бровь в бровь!

Все – сероглазые!

Половина были воспитанницы доброй матушки Алуши. Остальных мезоньки, прикормыши Мартхе, тайно высмотрели по городу. Кружевницы, рыбачки, пригожие купецкие дщери! Наскоро выученные держать лисий шаг, дёргать плечиком… взмахивать мелкопушьем, приклеенным на ресницы… Ну а уж белиться, румяниться, чернить сажей брови они умели и сами. Харавониха лишь следила, чтобы мазка легла у всех одинаково.