Для понимания общих запасов и того, на сколько их у нас хватит, нужно знать общее число ртов, которые требуется кормить. На данный момент, планируя перепись, я надеялся разделить наше общество на три группы: дети не способные работать; пригодные для эксплуатации в быту трудоспособные взрослые, подростки, пожилые; и старики(пенсия), чьи физические возможности сильно ограничены или близки к нулю. Последних в деревне почти нет (до такой старости обычно не доживают), но исключения только подтверждают правило, а потому в будущий список я обязан занести и их.

Проведя перепись в деревне, а после подсчёты имеющихся запасов провианта, я рассчитаю размеры порций на определенный промежуток времени. Так же, опираясь на эти данные, определю возможный мобилизационный ресурс. Составлю план по строительству и дальнейшей проектировке «социального жилья», а так же план по увеличению и контролю рождаемости в поселении. Дети – это будущее любого народа, а потому их нужно делать часто, много, но при этом держа численность под контролем. Особенно, когда твои граждане кролики.

В дополнение к придуманным мною планам, связанным с переписью, на ближайшее время я смогу высчитать частоту предстоящих вылазок к форту Озёрному. Хочу я того или нет, мы ещё не раз будем вынуждены отправляться либо на рыбалку, либо за пойманной рыбой в сам Озёрный. Впереди зима, минусовые температуры позволят хранить мясо и рыбу на улице, а значит, если путь до озера окажется условно доступным, мы сможем не только сохранить запас долгохранящегося картофеля, но и приумножить имеющиеся у нас запасы рыбы, насытив организмы дефицитными в холодную пору витаминами.

Закончив с огородами и подсчётом припасов, после полудня, стоящим у котлована будущей теплицы, меня находит Куому. Девушка отчитывается о возвращение отряда, что ещё до наступления рассвета отправился в Озёрный с повязками, лечебными травами и прочими мелочами требовавшимися Оббе. Рыкунов вокруг форта не наблюдалось, да и расставленные на пик-пик клетки по-прежнему находились на месте. Пара ушастых, мясных подушечек, пополнила наш НЗ(Неприкосновенный запас) саморазводящихся в клетках животных. Вернувшиеся бойцы являлись последними ветеранами кролли и му – наша военизированная элита, разведчики, воспитанные Кобаго. Его дух даже после смерти жил в их сердцах и глазах. Не теряя времени, бравые парни после возвращения тут же взялись за набор и тренировки смельчаков из племени выр-выр, что должны были занять места их павших товарищей.

Пусть выдры и были всеядны, с зубами и коготочками, но жизнь на воде, в своих относительно безопасных островках и подводных норах, превратила их в хитрых, ленивых трусов, что всегда имели у себя под рукой путь к побегу. Стоило только до воды добежать… Потому желающих нашлось не много, но, стоит отдать всеядным должное, они всё же были, и на первых парах, сопоставляя численность кролли и выдр, их было в процентном соотношении гораздо больше.

Поглядев на новых пик-пик в клетках, внезапно для себя заметил окрепших, существенно подросших маленьких пик-пик. Росли они быстро, в изобилии трав и кормов, коими были обложены их вычищены, прикрытые от сквозняков стогами сена клетки.

– Растут хорошо, кормов много, дежурный Хакуга Старший! – Протараторил худой коротконогий мальчишка с длинными, высокими ушами. Вид у него был болезненный, но сам он держался бодрячком. Кажется, этот парень был сыном Лоло, той, которую мы спасли от болезни, голодной смерти и что плела для нас одежду из конопли.

– Молодец, Хакуга Старший, так держать. – Похлопав парня по плечу, в ожидании, когда закончат с котлованом, двинулся к дому Мудра. Старик болезненно отнёсся к гибели старшего сына. И, словно желая добить горюющего старосту му, злые языки растрепали всё о Мерееде Предателе.

Постучаться в дом я не успел, ещё на подходе приметив гостя, двери мне отворила Белая, только и ждавшая, когда я к ним заскочу. Старясь подражать мне во всём, му переняли одну из немногих, мою личную, хорошую черту – не ходить дома обутым. Помещение тамбура встретило меня рядами скинутых друг на другу пар обуви (выглядевших скорее как лапти или шерстяные носки), а так же соответственным запахом.

Внутри общаги царил гомон, посередине столовой комнаты в ведре мылись вернувшиеся с огородов привыкшие к наготе близких детишки. Где-то вдали кто-то пердел, кто-то чихал, постанывая кто-то кого-то трахал. Одним словом – общага…

– Только попрошу вас, не говорите об усопших, даже если старейшина попросит. – Помогая мне разуться, припала на колени и ласково протянула коровка, стягивая с меня ботинки.

– Постараюсь. – Не зная, о чём пойдёт разговор, коротко ответил я.

Старика нашёл в его комнате, закутанным в шкуры, сидящим на полу и спиной прижимающимся к каменной печи. Его мёртвенно бледный взгляд, почти не проявлял каких-либо видимых интересов к жизни.

Приветствий не было, не было воодушевляющих речей и прочего, что я слышал от этого умного и находчивого деда в прошлые наши встречи. Он разбит, подавлен и разочарован в жизни.

– Скажи, Матвеем Чудотворец, Мудагар, он ведь правда погиб, как герой?

– Правда. Ему, его силе и силе Кобаго с воинами, мы обязаны своими жизнями. – Ответил я, и старик с облегчением выдохнул. Возможно, кто-то уже успел натолкнуть Мудра на неприятную мысль о том, что старший так же был предателем.

– А Мереед…

– Тоже правда… – Подойдя по ближе, так же сажусь на пол и спиной прислоняюсь к горячей, почти раскалённой печи. За считанные минуты мне становится невыносимо душно и жарко. Температура, до которой раскочегарена печь, вынуждая отодвинуться. Пока я привыкал к простой обстановке внутри комнаты Мудра, мы сидели молча, лишь заметив мои телодвижение, старик позволил краюшку своих губ немного изогнуться.

– Жарко? Хм… А вот мне нет. Старые кости уже ничего не греет. Видимо, я тоже скоро умру, устал…

– Не, дед, даже не думай, запрещаю. Я проблем кролли в одиночку вывезти не могу, тут ещё эти выдры и ты, бля, на пенсию собрался… Хрена лысого, живи и работай, ты мне нужен!

Говорил я искренне, хоть и как обычно, с долькой неуважения, несерьёзности в голосе.

Ещё немного помолчав, дед усмехнулся. Его позабавило что «могущественное существо, вроде меня, нуждается в таком, как он». Потом, перебирая мои слова, он спросил «что такое пенсия», и после моего недолгого рассказа о стариках моего мира и рода человече, тихонько, едва слышно, протянул:

– Пенсия… это почти как сказка, мечта… – Он не знал о деньгах, коммуналке, плате за телефон и связь. Всё, что он понял из моих слов, так это «участок земли, работа в поле, тишина и спокойствие в окружении таких же стариков, соревнующихся между собой, кто дольше проживёт». Мудра был рад, что где-то в мире, кто-то может себе позволить так проводить время, а так же, будучи заинтересованным в моих дальнейших историях о пенсионерах рода человече, предложил мне ещё разок как-нибудь к нему заглянуть. Убедившись, что у местных му всё в порядке, что они готовы поделиться в случае надобности с Озёрным молоком и коровами, договорился и о том, что дед поборется ещё за своё выздоровление.

Живи, старый, а то боюсь, что ещё одной смерти моё раненое сердце может и не выдержать.

Закончив с Мудра, перенял от Белой бурдюк с молоком. Девушка предупредила меня о дальнейшем снижении количества надоев, о потере в весе коров в зимний период, а так же рассказала о том, что если и бить коров на мясо, то делать это нужно как можно скорее, пока скот не начал голодать и худеть.

Запас сена у нас довольно внушительный. На сколько его хватит, хрен знает, но, пока му не бьют тревогу, а коровы на выпасе мордами своими сами находят себе корм – всё нормально. Через пару деньков, когда Мудра вернётся к делам, я обязательно детально обсужу с ним данный вопрос, а пока…

– Буду иметь в виду. – Желая согнуться, дабы прихватить ботинок, встречаю сопротивление старавшейся мне услужить Белой. В общаге было тепло, девушка носила меховую куртку, что сейчас была одета поверх голого тела и держалась всего на одной большой деревянной пуговице, нашитой между грудью и пупком. Когда та опустилась, дабы помочь мне обуться, став всего на полторы головы ниже меня, я замечаю два больших, выпирающих из-под одежды, круглых контура соска. Огромная грудь пыхтевшей над моими ногами му, своим вырезом поглощает мой коленный сустав, я буквально чувствую, как секунда за секундой член мой каменеет. Вижу, как поднимается бугорок на моих штанах, видит это и Белая. Застыв со вторым ботинком в своих руках, та кладёт руку мне на пах и тихонько произносит:

– Может задержитесь…

Двери распахиваются.

– Матвеем. – Застав в прихожей меня и стоящую на коленях, помогающую мне «обуться» белую, Хохо запнулась, смутилась, а после, прокашлявшись, в кулак выдала. – Сейчас не время. Там у Семечко и нашей новой гости конфликт. Одна кидается огнём, другая – водой… не ровен час, так и дом сжечь могут!

Блять. Ну они то что могли не поделить?! Семечко ведь даже не говорила на языке Эсфеи!

Поглядев на расстроившуюся Белую, тихо пообещал:

– В другой раз.

Вернувшись в дом, едва шагнув в общую столовую, в лицо получаю сначала водяной удар, будто шарик с водой кто-то в лоб впечатал. А после, мелкий и не приятный щиплющий жаром тычок пламени, что богиня, глумясь над феей, отразила и перенаправила в мою сторону.

– Пламя, из которого ты состоишь, есть ничто иное, как порождение хаоса, оно уничтожает, рушит и убивает всё до чего прикоснётся. И ты, существо появившееся в Кузне, тому лучшее доказательство. – Сидя на стуле, закинув ногу на ногу, вещала богиня.

Создавая водяные капли, словно в тире, она метала их в верещащую, недовольную и озлобленно доказывавшую свою позицию феечку.

– Ты лжебожество, глупое, тупое и никчёмное. Именно пламя то, что светит днём, дало всему живому жизнь. Только при свете его цветут цветы, деревья, и лишь когда оно жарко пылает, мир может жить так, как привык. Я, дитя пламени жизни, я… я…

– Это пламя, о котором ты говоришь, у вас называется солнцем, дурочка. Ты же даже близко не сравнишься с той энергией и мощью, что источает греющая этот мир звезда…

– Я знаю, что такое солнце, и не смей называть меня дурой! Мне больше семи сотен лет! – Метнув в богиню маленькую искорку, выбившись из сил, пикнула Семечко, а после спикировала мне на руку.

– Семьсот, всего-то? – Двумя пальчиками поймала, а после затушила искру Эсфея. – Даже ростки молодых цветов в моей божественной оранжерее в сотни тысяч раз старше тебе. Твой мозг, как и мозг твоего создателя Кровавого Кузнеца, настолько мал, что даже не осознаёт, о каком именно пламени мы сейчас говорим.

– Довольно! – Видя, что моя карманная фея вот-вот разрыдается, рявкнул я. – Хватит донимать моих товарищей! Ты же богиня, вся такая из себя великая и изящная, так прояви хоть капельку почтения к жителям моего дома. Живи по нашим правилам, уважая нас, или выметайся к херам собачим!

– Смертный… – Прорычала Эсфея. – При любых других обстоятельствах я бы стёрла тебя, твой дом, всю эту округу, а, быть может, даже и планету с лица вселенной. После чего отправилась бы спасать тысячи, если не десятки тысяч, других измерений и миров. Но из-за тебя…

Ах ты ж сука…

– Из-за меня что? – Видя как богиня запнулась, спросил я. Мы оба знали, я не по собственной воле оказался в этом мире.

– И после этих слов ты всё ещё причисляешь себя к стороне света? Даже гоблинов этого мира, истинных порождений тьмы, убивающих ради забавы и пропитания я понять могу, но не тебя. Ты угрожаешь целой планете и из-за чего? Из-за меня? Из-за одного человека? Только потому, что какой-то смертный затронул твою честь, зацепил гордость, только по этому ты готова разрушить целый мир? А как же библия, писание и труд того, кого ты назвала Первым. Как же те громкие слова, речи о пороках вроде гордыни, как же призывы «полюбить врага своего»? Как же так, Эсфея, ты забыла правила своего же творца? Для меня ты не бог, не представитель света, а всего на всего, очередная алчная, гордая сущность, что хуже тьмы, хуже самих демонов. Могущественная, горделивая и жестокая… Я никогда не протяну руку помощи существу, что угрожает мне и моим близким, и не стану помогать кому-то вроде тебя.