Я смущенно посмотрела на свое синее габардиновое платье и потерла костяшки пальцев.

– В Хаймуре произошли… некоторые изменения.

Эдгар еще раз оглядел мой цветастый наряд и непокрытую голову.

– Да, я слышал. Мне очень жаль, но я тороплюсь, я…

– Как… как вы поживаете? – выпалила я.

Пронзительный, оценивающий взгляд его темных глаз выбил меня из колеи, и я снова начала запинаться.

– Мы не видели вас с тех пор, как… – Я не смогла закончить предложение, поэтому ухватилась за первую тему, которая пришла в голову. – Мы слышали, в этом году хорошая осень. Для рыбалки! Там… в море, конечно же. Прекрасная осень для рыбалки.

Эдгар непонимающе моргнул:

– Вообще-то я не рыбачу. Я подмастерье в лавке часовщика.

Я густо покраснела:

– Ой, конечно же. Эулалия говорила…

– А как дела у мистера Аверсона? – подоспела на помощь Камилла.

Взгляд Эдгара наполнился презрением, когда он увидел ее платье из розовой органзы.

– У него все хорошо, спасибо, – процедил он.

Черный сюртук Эдгара колыхался оттого, что он нетерпеливо тряс ногой: ему явно хотелось поскорее закончить этот разговор. Но Камилла, казалось, совсем не замечала его недовольства.

– Прошлой весной он чинил часы нашего дедушки. Может быть, помните?

Эдгар поправил очки: он выглядел очень встревоженным.

– Да. С маятником в виде осьминога Фавмантов и гирями в форме щупалец?

– Они самые, – кивнула Камилла. – Время идет, и спрут становится все ближе к своей добыче.

Эдгар нервно сдавил пальцы, и его острые костяшки побелели. Камилла улыбнулась, видимо закончив с любезностями.

– Я хотела лишь позвать сестру. Папина супруга уже ждет нас.

– Конечно, конечно.

Эдгар поспешно поклонился и направился прочь еще до того, как успел снять шляпу в знак прощания.

Лучи солнца осветили его волосы очень светлого благородного цвета.

– Подождите! – крикнула я, но он растворился в толпе, словно сбегая от нас.

Камилла взяла меня под руку и потянула за собой в чайную лавку.

– Какой-то чудак.

– Тебе тоже так показалось? – с надеждой спросила я.

– Как будто он пытался поскорее от нас избавиться. – Камилла расхохоталась на всю рыночную площадь. – Но его можно понять: не все так любят потолковать об осенней рыбалке, как ты, Аннали.

8

Я еле взобралась по ступенькам после утомительного дня на Астрее. После обеда я хотела скорее отправиться домой и спросить у папы, не обращался ли к нему Эдгар по поводу Эулалии, но у Мореллы были другие планы. Она таскала нас из магазина в магазин, перебирая товары, словно сорока в поисках сокровищ.

Я планировала закинуть покупки в спальню и отправиться на поиски папы, но, оказавшись в коридоре, заметила, что из ванной идет пар. В воздухе пахло лавандой и жимолостью. Запах был таким знакомым, что на мгновение я застыла, охваченная воспоминаниями об Элизабет. Она очень любила эти ароматы, и специально для нее на Астрее делали особое мыло. Я не слышала этого запаха с того дня, как обнаружили ее тело. Наверное, одна из граций нашла флакон и решила принять ванну. Похоже, я угадала: по коридору к их комнатам тянулась цепочка следов, оставивших мокрые пятна на ковровой дорожке.

Тяжело вздохнув, я пошла по следам. Они проходили мимо комнат Онор и Мерси и кончались перед спальней Верити, лежавшей на полу с альбомом для рисования и цветными мелками.

– Хорошо, что тебя поймала я, а не папа.

Верити выпрямилась, выронив из рук голубой мелок.

– В смысле?

– Ты, видимо, плохо вытерлась полотенцем и оставила лужи в коридоре. Ты же знаешь, как он любит этот ковер.

Папа с мамой купили его на рынке во время медового месяца. Как рассказывал папа, он отвернулся всего лишь на секунду, а в маму уже успел вцепиться торговец домоткаными коврами. Она хотела купить маленький коврик для своей гостиной, но тогда еще плохо говорила на арпегийском, поэтому случайно заказала ковер длиной в пятьдесят пять футов. Мама любила вспоминать папино выражение лица, когда ковер доставили в Хаймур и никак не могли развернуть до конца.

– Я принимаю ванны по вечерам. А сегодня я весь день просидела в комнате. Видишь? – Верити подняла руки, показав мне сухие ладошки, перемазанные пастелью.

– А кто тогда? Мерси или Онор? Оттуда до сих пор идет пар.

Верити пожала плечами:

– Они в саду, привязывают ленты к цветочным кустам.

Я снова оглянулась на коридор. На полу по-прежнему виднелись следы, хотя они уже успели заметно подсохнуть. Приглядевшись, я убедилась, что они слишком велики для маленькой ножки Верити.

– А тройняшки сюда не заходили?

– Нет.

– Но кто-то же оставил следы, и они ведут в твою комнату.

Верити захлопнула альбом для рисования.

– Не в мою. – Она указала на дверь напротив своей. Дверь в комнату Элизабет.

– Я знаю, что ты стащила ее мыло. Из ванной пахло жимолостью.

– Это не я.

– А кто же?

Верити бросила еще один многозначительный взгляд на комнату Элизабет.

– Там никого нет.

– Ты не знаешь.

Я присела рядом с сестрой:

– Ты о чем? Кто может быть в комнате Элизабет?

Верити внимательно посмотрела на меня. Ее явно терзали сомнения. Наконец после затянувшейся паузы она открыла свой альбом и начала перелистывать страницы, пока не нашла нужный рисунок. Это был портрет Элизабет. В затемненном углу я заметила дату: совсем недавно.

– Тебя снова мучают кошмары? Тебе снилась Элизабет?

Верити часто пугалась во сне. Иногда она кричала так громко, что даже папа прибегал из своего кабинета в восточном крыле. Мы много раз пытались расспросить ее, но она никогда не помнила своих снов.

– Это не сон, – прошептала Верити.

По моей спине пробежали мурашки, но я постаралась не обращать на это внимания.

– Там никого нет. Пойдем посмотрим.

Верити неистово замотала головой. Ее каштановые кудряшки зашевелились, словно змеи. Я резко встала и с досадой отряхнула юбки.

– Тогда я пойду сама.

Следы почти исчезли и теперь были видны лишь на ковре. Если бы я поднялась по лестнице на минуту позже, я бы ничего не заметила. Мои пальцы коснулись дверной ручки – отполированного морского конька, выделяющегося на темно-ореховом фоне, – и я услышала сзади какой-то шелест. Верити стояла на пороге своей комнаты и смотрела на меня огромными умоляющими глазами.

– Не входи.

Сестра судорожно впилась пальцами в свое бедро, и мне почему-то стало не по себе. Я почувствовала, как волосы на затылке зашевелились от ужаса. Все это казалось смехотворным, но страх в глазах Верити заставил меня усомниться в своей правоте. Набравшись смелости, я открыла дверь, но не стала заходить внутрь. Воздух был пыльным и затхлым. После похорон Элизабет горничные сняли с кровати постельное белье и накрыли мебель тонкой сетчатой тканью. Больше здесь никто не убирал.

Бегло оглядев комнату, я повернулась к Верити:

– Тут никого нет.

Взгляд ее темно-зеленых глаз устремился к потолку.

– Иногда она навещает Октавию.

Комната Октавии – еще одна запертая неприкасаемая обитель – находилась на четвертом этаже между покоями папы и гостиной Мореллы. Верити пребывала в каком-то жутковатом трансе, и по моей спине пробежали мурашки.

– Кто, Верити? Скажи это вслух, и ты поймешь, как абсурдно это звучит.

Верити обиженно нахмурилась:

– Элизабет.

– Элизабет умерла. Октавия умерла. Они не могут навещать друг друга, потому что они мертвы, а мертвые не ходят в гости.

– Неправда! – Верити бросилась в свою комнату, схватила альбом для рисования и протянула мне, не выходя в коридор.

Я пролистала несколько страниц. Почему она думала, что сможет убедить меня с помощью рисунков?

– Что я должна здесь увидеть?

Верити открыла страницу с черно-серым эскизом. На нем была изображена она сама, забившаяся в угол, и тень Эулалии, срывающая с нее одеяло. Голова призрака была неестественно откинута назад. Может быть, Верити хотела показать, что она истерически смеется? Или такой странный угол наклона обусловлен падением с обрыва?

Я судорожно вдохнула воздух, испытав необъяснимый ужас.

– Это ты нарисовала?

Верити кивнула. Я внимательно посмотрела ей в глаза:

– Когда рыбаки принесли сюда Эулалию, ты видела ее?

– Нет.

Сестра перевернула страницу. Здесь на красном фоне была изображена мертвенно-бледная Элизабет, а перед ней – маленькая изумленная Верити в банном халатике. Она снова перевернула страницу. Октавия уютно сидела в библиотечном кресле и, казалось, не подозревала, что половина ее лица разбита, а рука слишком изломана, чтобы ровно держать книгу. Верити тоже была здесь: из-за двери выглядывала маленькая испуганная фигурка. Еще один рисунок.

Я взяла альбом из рук сестры, ошарашенно глядя на Аву. В Хаймуре был всего один ее портрет – маленькая девятилетняя девочка с короткими кудряшками и веснушчатым лицом. Но он не имел ничего общего с… этим.

– Ты слишком мала, чтобы помнить Аву, – прошептала я, не в силах оторвать взгляд от гнойных бубонов и черных гниющих пятен на шее погибшей сестры. Но самой ужасной была ее улыбка. Радостная и широкая – как до чумы. Верити едва исполнилось два года, когда Ава заболела. Она просто не может знать, как выглядела одна из самых старших дочерей в нашей семье.

Я перевернула еще одну страницу и увидела изображение всех четырех сестер, наблюдающих за спящей Верити. Они свисали с потолка с петлями на шее, словно висельники. В ужасе я выронила из рук альбом, и из него посыпались листы с эскизами моих мертвых сестер. Они разлетелись по коридору, словно жуткое конфетти. На этих рисунках сестры делали самые обычные вещи, которыми часто занимались при жизни, но на каждом из изображений они, несомненно, были мертвы и внушали страх.

– Когда ты это нарисовала?

Верити пожала плечами:

– Я рисую каждый раз, когда вижу их.

– Но зачем? – Я набралась смелости и бросила взгляд на комнату, которая казалась совершенно пустой. – Элизабет сейчас здесь?

Верити подошла поближе и заглянула внутрь.

– Ты ее видишь? – спросила она.

Волосы на моих руках зашевелились.

– Я никогда их не видела.

Сестра подняла свой альбом и поспешно ушла в свою комнату.

– Ну… теперь будешь внимательнее.

9

– Это Ава, клянусь трезубцем Понта!

Ханна поставила корзину пурпурных ранункулюсов^[16] на маленький столик. Ее полные щеки были румяными, словно налитые яблочки. В день перед балом даже ее привлекли к последним приготовлениям.

– Ты говоришь, Верити видит призраков? Ваших сестер?

Я ходила за Ханной по столовой и рассказывала об ужасах, которые обнаружила в альбоме Верити. День рождения тройняшек выдался пасмурным и туманным. Остров окутала густая пелена. Хотя сейчас было всего несколько часов пополудни, газовые фонари уже горели, освещая путь целой армии рабочих, суетящихся перед появлением гостей.

– Да.

Я не хотела в это верить, но продуманный до мелочей портрет Авы поразил меня до глубины души.

– Вот эти нужно добавить в арку фойе, – проинструктировала Ханна двух рабочих на стремянках: они украшали люстру каплями из пурпурного хрусталя. А внизу сновали слуги, добавляя последние штрихи к праздничному оформлению. На банкетном столе уже стояли тарелки с серебряной каймой и канделябры из посеребренного стекла: когда начнется ужин, с длинных тонких свечей потечет удивительно красивый пурпурный воск. Я положила корзину со свечами на стул, как велел наш дворецкий Роланд. Сейчас они вызывали у меня только мрачные ассоциации.

– Призраков не существует. Твои сестры обрели вечный покой на дне морском. Их не может быть здесь. У Верити просто очень богатое воображение, ты сама прекрасно знаешь.