Драха ловко забрался в седло и устроился позади меня. Я почувствовала себя крошечной, когда большая ладонь надавила на мой живот, заставляя прижаться лопатками к груди мужчины – какой же он… крупный!

Гардах поймал мой взгляд.

– Ah adráh?

И указал на лошадь.

Ага. Касра́х – идем, адра́х – едем. Во множественном числе. Отлично!

Вместо меня ответил Аик:

– Dal, adráh.

Даль. Это я уже слышала. Звучит как побуждение к действию вроде нашего «давай!».

Как же мне нужен переводчик…

***

Мы пересекали снежную равнину целую неделю и каждую ночь проводили в абсолютно одинаковых снежных домах.

Каждый вечер с наступлением сумерек Аик подгонял скакуна и уезжал вперед, видимо, чтобы проверить место ночлега. Как сообщал остальным всадникам, что там все в порядке, я не понимала. Мы подъезжали к очередному дому уже в кромешной темноте.

Аик был единственным, кто не брал меня в седло. Я не настаивала – Драха и Гардах везли меня по очереди. Просто отметила, что он сам ни разу не предложил, а попроситься к нему я стеснялась. Да и не рвалась особо – его огромный меч немного пугал меня.

Однообразный пейзаж вгонял в депрессивное состояние. И пусть ветер смилостивился и перестал хлестать меня по обмороженным щекам, снегопады не замедляли наше путешествие, а всадники и кони служили неплохими обогревателями, мне было невыносимо тоскливо.

Когда в один из дней на горизонте показались темные силуэты, растянувшиеся на несколько миль, я радостно улыбнулась. Заметивший мою реакцию Гардах усмехнулся, но и в его взгляде читалось облегчение. Видимо, не мне одной надоел бесконечный снег.

А может, это означает, что наше путешествие подходит к концу? Я пока не знала, радоваться или начинать бояться. Страх все еще был в глубоком обмороке.

Темная линия оказалась лесополосой. Я вспомнила меняющий очертания силуэт, который увидела, оказавшись в этом мире, и внезапно поняла – это была эта троица всадников на необычных скакунах. И мы двигались навстречу друг другу…

Они заранее знали, что я окажусь здесь? И если да, откуда? Приехали специально, чтобы спасти меня? И как разыскали в арктической пустыне? Неужели Харон всех в одно место скидывает, предварительно сообщив координаты местным?

Я вспомнила молнии, разрывавшие небо над моей головой. За прошедшую неделю гроз не было… Да и какая гроза зимой?! Может, это сигнал Харона? И по нему они меня и нашли…

Вопросов было много, а ответов – ни одного. И как выведать их у спутников я не знала.

Я вспомнила искреннее недоумение на их лицах, когда они поняли, что я не знаю их язык. Может, до меня здесь оказывались иномиряне, которые понимали язык всадников? Наверняка я не первая, кого Харон через Лиман сюда скинул. Что он там говорил про меня?

Голос в голове послушно прошелестел: тебя ждет великая судьба, этот мир очень давно ждет тебя, они намерены уничтожить его.

По спине побежали мурашки. Кто такие эти «они» и почему хотят уничтожить мир, Харон не сказал. Как и не объяснил, что за судьба меня ждет. Пока что ясно было одно – я должна этот мир спасти.

Ну и задания в его чертовом квесте для игроков начального уровня!

Ладно, чтобы выполнить его, нужно обладать информацией. Для начала – хотя бы ответами на уже возникшие вопросы. А чтобы получить их, нужно полноценно общаться с всадниками.

Для этого я понемногу учила их язык, безустанно повторяя и старательно запоминая каждое слово, в значении которого была уверена. И пусть моя память внезапно обогатилась на воспоминания из прошлого, новые знания удерживались в голове с большим трудом. И не из-за моей слабой способности усваивать иностранные языки! Знаниям словно что-то мешало. Словно для них не было места.

Я пыталась разговаривать с всадниками. В первые дни челюсть нещадно болела, но постепенно привыкла, и язык больше не казался отвратительно грубым. Произношением он походил на смесь немецкого и турецкого, а грамматикой – на итальянский и французский.

Всадники подсказывали и поправляли, когда я допускала ошибки, делали акценты на ударениях и произношении. Видимо, в их языке есть слова, которые немного различаются звучанием, но обозначают разные вещи.

Я узнала, что всадники называют себя мьари́вами, но не представляла, как это переводится. Зато отметила, что это слово созвучно с обращением ко мне, которое правильно произносилось как мьори́.

Я уже могла правильно попросить воду, еду и отдых, поблагодарить забавным словом мюрика́с и выяснила, что Авале́с ин а́ксаст кхар – это приветствие, как-то связанное с небом. Приветствуя друг друга и меня, мужчины сначала прижимали раскрытую ладонь ко лбу, а потом кулак к сердцу. Когда я сделала так же, они смеялись. Громко и радостно.

Вопросом: ах ам васахтю́ им зю́льт? они интересовались, как у меня дела. Странно, но отвечать на него нужно было даа́, если все хорошо, и нин, если плохо. Я всегда говорила даа́ несмотря на то, что чувствовала себя отвратительно. Просто как сказать: «нормально» или «средне» я не выяснила. Всадники обменивались озадаченными взглядами, когда я пыталась объяснить это жестами. Казалось, что в их языке просто нет такого понятия, словно дела могли идти либо отлично, либо… никуда не идти, потому что ты – труп.

Из крайности в крайность…

Но как бы ни были заняты мои мозги новым миром, языком и спутниками с неестественно яркими глазами, по ночам, уткнувшись носом в меховую опушку плаща, я оплакивала оставленную за гранью жизнь. Перед взглядом проносились лица родных и близких, и я горевала и ругала Харона всеми известными бранными словами. И, кажется, даже немного мечтала потерять память.

Оставшись наедине с собственными мыслями, я жалела себя из-за утраты, жуткой боли в пояснице и шее, ноющих суставов, обветренных рук и лица. Я упивалась жалостью, прекрасно понимая – это нужно прожить. Нельзя таскать горе в себе. Оно разрастется, заполнит тебя до краев и уничтожит, когда ты будешь наименее защищен от него.

По утрам всадники улыбались, делая вид, что не замечают мои красные, опухшие из-за пролитых слез глаза. Они разговаривали со мной ласково, терпеливо объясняли, когда я не понимала их, и везли… непонятно куда.

Чем ближе мы были к лесополосе, тем теплее становился воздух и меньше было снега. Иногда я замечала черную землю в прогалинах и искренне недоумевала – неужели за неделю наступила весна? Или мы едем туда, где теплее, чем в том адском местечке, где я оказалась с костлявой руки Харона?

Не мог чуть ближе к теплу скинуть, сволочь?!

На восьмой день пути от все еще далекой лесополосы отделилось три точки. Они двигались в нашу сторону, и я разволновалась. Но, увидев искреннюю радость в глазах спутников, немного расслабилась. Видимо, они знают, кто к нам едет. И когда ближе к вечеру три точки оформились в фигуры всадников, Аик пришпорил кайдаха́ра – так назывались существа, на которых мы путешествовали – и умчался прочь.

Я посмотрела поверх плеча на Гардаха. Он улыбнулся, почувствовав мою тревогу.

– Piharáh, mõrí. Sal vahnãrán.

Я согласно кивнула, поняв лишь пихара́х – успокойся – и посмотрела вслед Аику. Вечер вылил на мир сумрак, скрывая от взгляда молодого всадника и тех, кто ехал ему навстречу.

***

Я изумленно моргнула, когда прямо перед нами из темноты возникло строение из снега. Я могла поклясться, что на просматриваемой и уже не настолько заснеженной равнине увидела бы его! Откуда оно взялось?

Глядя на обнятые ночью бесшовные стены, я лишь сейчас задумалась – если на улице беспроглядная тьма, почему в доме, где нет ни единого источника света, не так?..

Нам навстречу вышел Аик в компании незнакомого мужчины. Тот сразу направился ко мне, приветливо раскинув руки, а я застыла в изумлении.

Нет, ладно. Ярко-зеленые, ярко-голубые и даже желтые глаза – для меня это было близким к норме явлением. Но ярко-красные, мерцающие в темноте раскаленными углями, роняющие багровые отсветы на скулы…

– Mar mõrí! Avalés in áksast khar! Ah am vasahtü im zült?

Мужчина выполнил нехитрый ритуал приветствия и протянул руки, чтобы помочь мне слезть с кайдахара. Гардах мягко толкнул меня в спину, и я выдавила:

– Даа́. Авале́с ин а́ксаст кхар, мьари́в. Ах ам васахтю́ им зюльт?

– Daá!

Красные глаза полыхнули, как костер, в который плеснули бензина. Я вспомнила, как однажды белки Гардаха заполнились жидким золотом. Это ни разу не повторилось за прошедшую неделю, но… Видимо, это тоже норма в этом мире? Значит, бояться нечего?

Вот же… Чертов Харон!

Проклинать божество прочно вошло в привычку…

Большие ладони обхватили мою талию и потянули. Я невольно вздрогнула – этот мужчина был гораздо горячее Гардаха. Обжигающе горячий на контрасте с уличным морозом!

Едва я оказалась ногами на земле, красноглазый обменялся неразборчивыми фразами с товарищами и повел меня в дом. Я вошла внутрь и повернулась, чтобы разглядеть его лицо и вздрогнула во второй раз.

Несмотря на то, что он радостно улыбался, его лицо добродушным или хотя бы приветливым назвать было крайне затруднительно. Наоборот – именно так в книгах описывают злодеев.

Из-за того, что густые брови нависали над верхним веком, казалось, что он грозно хмурится. И это делало его улыбку похожей на зловещий оскал. Резкие черты узкого лица с острым подбородком лишь усугубляли образ. А довольно длинные, небрежно зачесанные назад черные волосы и сузившиеся, полыхающие красным глаза завершали его, рисуя идеального разрушителя миров.

Я помотала головой, прогоняя дурные мысли, но страх, кажется, оклемался и потихоньку жрал мой пустой желудок.

Во взгляде всадника мелькнуло смятения. Лицо вытянулось.

– Ah mõrí?

В его немного трескучем, высоком голосе проступило удивление. Он прекрасно видел, как испуганно я таращусь на него.

Я дружелюбно улыбнулась и тронула его за предплечье. Всадник опустил взгляд на мои пальцы и снова перевел на лицо.

– Мар кахюма́н, мьари́в. Ахра́… афара́хт. ⁷

Я указала пальцем на его полыхающие глаза. За моей спиной раздался голос Аика:

– Ah afaraárh, mõrí? Malt afaráh.⁸

Я хлопнула себя по лбу. Перепутала времена глаголов! Сказала всаднику, что боюсь его прямо сейчас. Но мне простительно. Грамматика нового языка без возможности записать хоть что-то корежила мои извилины.

Я медленно выговорила:

– Даа́. Афа-ра-а́рх. Саи́к им зура́ сале́ Дана Торрес. Ах саи́с, мьари́в?⁹

Красноглазый мужчина заулыбался. Я невольно хмыкнула – как быстро настроение всадников снова становится хорошим! Кажется, они просто не умеют долго печалиться или переживать! Особенно когда я говорю на их языке.

Интересно, Аик рассказал товарищам про наши… трудности в общении? Наверняка.

– Maritás Daár, mõrí.

– Марита́с Даар.

Всадник мелодично засмеялся. К нему присоединились остальные, и я смущенно улыбнулась. Нас отвлек новый голос, звонкий и чистый.

– Avalés in áksast khar, mõrí! Ah am vasahtü im zült?

Я повернулась к говорившему. Им оказался мужчина моложе меня, с желтыми как у Гардаха глазами и очень похожий на него. Точно родственники! Отец и сын, вероятно.

Черты его лица были округлыми, плавными, располагающими к себе, но в его взгляде не было доброжелательности – всадник казался настороженным и вымотанным.

Я повторила заученные фразы и приветственный ритуал. Собеседник не улыбнулся в ответ, и это удивило меня гораздо сильнее, чем глаза Маритаса.

– Daá. Khaád Daár.

– Кхаа́д Даар.

Он кивнул и отступил в сторону, пропуская следующего мужчину.