Его ласки отвечали ее возрастающему желанию, не опережая это желание ни на миг. Наверное, он в этом опытен. Конечно, так. И все-таки, забываясь в его руках, она боялась той минуты, когда он перестанет сдерживать себя и страсть его проявится в полной мере. Проявится ведь?.. И как это будет?..

Но понять этого Вероника не успела. Сергей Васильевич по-прежнему держал ее у себя на коленях и, раздвигая ее ноги, ласкал со всей беззастенчивостью, которой она так от него хотела, – но в ней, в ней самой произошла мгновенная перемена. Возбуждение ее усилилось вдруг стократно, она вскрикнула, обхватила его плечи, прижалась к нему всем изнемогающим телом и забилась в его объятиях.

– Сердце мое… – донеслись до ее сознания его слова.

А может, примерещились они, потому что никакого сознания уже не было, и лишь сплошной ток сотрясал ее, и в этом электрическом шторме она чувствовала такую любовь к нему, в какой никогда не призналась бы себе даже в самых тайных своих мыслях.

Она еще вздрагивала, еще вскрикивала, вжавшись лбом в его плечо, не в силах сдерживаться, но руки его чувствовала на своем теле уже не как оголенные провода. В них была нежность, и Вероника уже могла это сознавать. Как странно!.. Она не ожидала от него нежности теперь, когда даже из нее вьет жгуты телесная страсть, и что же должно происходить с ним, с мужчиной…

Его ладонь погладила ее по голове, губы коснулись темени. Она наконец решилась взглянуть ему в лицо. Его глаза были совсем близко, и в них не было ничего такого, что разрушало бы произошедшее только что между ними. И любовь, которую она чувствовала к нему, когда ее сотрясали страстные судороги, не исчезла тоже. Хотя тело ее было теперь спокойно, как озеро. Но… Но он-то по-прежнему сидит одетый, и в физическом отношении между ними не было ничего, кроме объятий и поцелуев, и что же это для него?..

– Сергей Васильевич… – смущенно пробормотала Вероника. – Но я… Но вы же…

Во всем, что связано с человеческим телом, с мужским телом, за годы работы сестрой милосердия не осталось для нее ничего такого, что могло бы вызывать хоть толику смущения. И все-таки она не решалась высказать ему то, о чем думала сейчас.

– И я не решаюсь, – произнес он. – Как мне вам сказать?

В который раз Вероника убеждалась, что он читает ее мысли. И в который раз поражалась его спокойствию в такие минуты, когда сама пребывала в полном смятении.

– Говорите как есть, – сказала она.

– Хорошо. Я знаю цену физической близости. Она невысока по сравнению с тем, что чувствую к вам. Вы полагаете, я огорчен, не получив своего? Это не так.

Его объяснение было внятным, голос звучал ровно. Веронике стало не по себе. Она сразу вспомнила, что сидит на коленях у мужчины, который даже не разделся, а саму ее прикрывают при этом лишь распущенные сетью волосы. Движение, которым она попыталась раздвинуть их по плечам пошире, вышло жалким и бессмысленным.

Сергей Васильевич снял с себя джемпер и набросил ей на плечи. Она поскорее стиснула в кулаке его рукава, придерживая их у себя на груди.

Он поднялся, держа ее на руках. Положил на узкую кровать. Сам сел рядом на край. Провел рукою по Вероникиным волосам. Она закрыла глаза, ей казалось, от стыда. В первое мгновенье так казалось. Но уже через минуту она забыла обо всем и лишь с замирающим сердцем прислушивалась к его руке, гладящей ее волосы, щеки… Он склонился к ее губам. Она выпустила рукава его джемпера из судорожно сжатых пальцев. Его поцелуи опустились по ее телу ниже, коснулись груди, живота. Все, что казалось ей закончившимся и, может, даже не бывшим, снова вспыхнуло в ней. Открыла глаза, увидела его лицо совсем близко. Огонь в ледяных глазах – как такое может быть? Она закрыла глаза снова, обняла его за шею, притягивая к себе. Он отстранился, и она сжалась от вновь нахлынувшего стыда за свое бесстыдство. Но потом все-таки решилась приоткрыть глаза и увидела, что он срывает с себя галстук и что руки его при этом дрожат. Звякали об пол пуговицы сбрасываемой им одежды. Вероника почувствовала, что он накрывает ее сверху собою, короткий стон срывается с его губ и тут же гаснет в поцелуях. Он больше не отстранялся, и ее руки сомкнулись, обнимая его, – так, что разомкнуть их могла бы, она знала, только смерть.

Нет, и смерть не могла бы.

– Кажется, я обманул вас.

– В чем?

– Сказал, что цена этому для меня невысока.

– А она высока?

– Нет.

Кровать была слишком узкой, поэтому они лежали, вжавшись друг в друга, и Веронике казалось, его глаза мерцают прямо в ее глазах.

– Этому нет цены, – сказал он.

Она расслышала его слова губами, которых касались его губы.

– Я написала Винценту Лабомирскому, что не приеду к нему, потому что полюбила другого человека, – так же, в его губы, проговорила Вероника.

Сергей Васильевич молчал. Сердце у нее замерло.

– Не ожидал от жизни такого дара, – произнес он наконец.

– Я совсем ничего о вашей жизни не знаю, – вздохнула она.

– А вам хочется знать?

– Мне хочется понять, есть ли в ней место для меня.

– Сейчас я с недоумением думаю: неужели в ней есть место для чего-то еще?

– Но это пройдет. – Вероника улыбнулась и поцеловала короткую резкую морщинку в углу его губ. – Вы вернетесь к своей жизни, и все станет для вас иначе.

– Послушайте, Вероника. – Он повернулся на спину и быстрым движением привлек ее к себе так, что голова ее легла на его плечо. Теперь она не видела его глаза, но… Она все равно видела их. – Послушайте, – повторил он. – И прошу вас, поверьте мне. Теперь я должен вернуться в Польшу. Но через месяц буду в Минске. К тому времени найду жилье. И если вы согласитесь делить со мной кров, это и будет моей жизнью.

Виском она слышала биенье его сердца. Гулкое, будто удары молота.

– Расскажите мне о себе хоть что-нибудь, – жалобно попросила Вероника.

– Не хотите покупать кота в мешке?

Улыбку его она не видела, но тоже расслышала, как и сердце.

– Я не торгуюсь, – ответила Вероника.

– Это довольно безотрадная история, – нехотя произнес он.

Она подняла голову с его плеча, чтобы видеть его глаза по-настоящему, не в мыслях, и спросила:

– Как же вы предлагаете мне делить с вами кров, если даже ею не хотите поделиться?

– Что вас интересует?

Его глаза снова стали холодны.

– Вы говорили, что в Ракове родились…

– Да. При одном из раковских имений.

– При?..

– Мать была крестьянка, взяли в маёнток прислуживать. То есть она тогда еще не матерью была, а девчонкой. Заехал в гости хозяйский племянник. Возвращался к себе в Москву из Парижа, из свадебного путешествия. Наличие молодой жены не помешало мимоходом попользоваться хорошенькой горничной. Через три дня молодожены уехали. Вскоре выяснилось, что горничная беременна. Таких историй тысячи. Ничего, достойного вашего внимания.

– Простите, Сергей Васильевич, – тихо сказала Вероника. – Если вам тяжело об этом вспоминать…

– Нисколько не тяжело. Хотя не могу сказать, что приятно. Но вы действительно вправе знать все эти неприглядности. Горничную отправили обратно в деревню. Когда она родила, пани написала о случившемся казусе московскому родственнику. Тем более что сомневаться в его отцовстве не позволяла моя внешность. Все эти подробности, которые женщины каким-то непонятным образом различают в младенцах – нос, глаза. Ответа не пришло. Ну, на нет и суда нет. В маёнтке о моем существовании забыли. Правда, ксендз выучил грамоте и счету. Это оказалось кстати: когда мне исполнилось восемь лет, папаша Артынов явился из Москвы и сказал, что забирает меня с собой.

– Как забирает? – обескураженно спросила Вероника. – А ваша мама?..

– Ее никто не спрашивал. Да она и рада была от меня избавиться. К ней как раз посватался заможный хуторец, и байстрюк ей был ни к чему.

– Но почему же ваш отец так долго не давал о себе знать?

– Рассчитывал, что родятся полноценные дети. А когда стало ясно, что его супруга бесплодна, решил, что лучше иметь кровного сына от крестьянки, чем вовсе никакого. Он вообще был прагматичен.

– Он умер?

– Да, в Лондоне. Он был англофил. Перебрался туда вскоре после того, как я окончил гимназию. Собственно, и я тогда же в Англию перебрался. Отец был ко мне равнодушен, его супруга тем более. Но мое желание учиться в Оксфорде льстило его самолюбию.

– Вам, я думаю, нелегко пришлось в Москве… – проговорила Вероника. – Во всяком случае, сразу.

– Да, сразу не очень, – усмехнулся Сергей Васильевич. – Огрызался и выл, как затравленный волчонок. Впрочем, в этом имелась и положительная сторона. Моя деревенская незграб-ность была для меня источником такого мучительного стыда, что и правила жизни, и правила поведения я усваивал стремительно. И читал по этой же причине столько, что стоило бы побеспокоиться о моем зрении. Если бы это кого-нибудь беспокоило.

Размеренность его тона не могла ее обмануть. Что чувствовал деревенский мальчишка, оказавшийся вдруг в огромном городе среди чужих, равнодушных к нему людей… Вероника вздрогнула, представив это. Она хотела спросить, что было дальше, но не спросила. Лучше остаться в неведении, чем мучить его воспоминаниями. А что воспоминания эти для него мучительны, было ей понятно. Она знала его так мало, что, можно считать, не знала совсем. Но сейчас ей казалось, что он часть ее, так сильно она его чувствовала. Или – она его часть, и потому так странно, так невозможно представить, что сейчас, или через минуту, или через час надо будет одеться и уйти.

Вероника вдохнула побольше воздуха, но голос все равно прозвучал тихо:

– Мне пора идти, Сергей Васильевич…

– Останьтесь, прошу вас, – ответил он.

– Но вы же сказали, вам теперь надо вернуться в Польшу…

– Утром я вас провожу. А эту ночь оставьте мне. Пожалуйста.

Так странно было слышать в его голосе интонации почти робкие! Вероника перевернулась, потерлась носом о его плечо и от этого движения едва не свалилась на пол с узкой кровати. Он тихо засмеялся и, подхватив под мышки, положил ее к себе на живот. Ей несколько раз доводилось принимать роды, и она знала, что так кладут младенцев. Однако прижал он ее к себе при этом совсем не двусмысленно.

– Язык вашего тела слишком прям! – засмеялась и Вероника.

– А потому, что я слишком хочу вас, чтобы это можно было скрыть!

– Это надо скрывать?

– Вам было слишком больно? – спросил он, помолчав. Вероника вспомнила, как вскрикнула, когда телесная их близость совершилась в полной мере.

– Было, – ответила она. – Но не слишком.

– Я не хотел бы, чтобы вам приходилось терпеть.

– Мне не приходится терпеть вас. И… все, что связано с вами.

– Пока приходится. Но если вы будете со мной, это станет иначе. Что вы смеетесь? – заметил он.

– Меня один нэпман звал сожительствовать. Если пойдешь, говорил, то заколки с бриллиантами подарю.

– Извините.

Кажется, он смутился. Но понять, действительно ли это так, Вероника не успела. Сергей Васильевич обнял ее и стал целовать, и все стороннее перестало иметь значение так же, как боль, которой в самом деле невозможно было избежать сейчас в их полном и самозабвенном соитии.

Но что боль, да и удовольствие – что значит и оно!.. Любовь, представшая ей разом и вся, оказалась так велика и так неизменна, что в сравнении с этой сияющей алмазной глыбой меркло все остальное.

Глава 10

Вероника бежала по Подгорной улице к Захарьевской, держа над головой картонку. Утром было солнечно, поэтому ей и в голову не пришло захватить с собой зонтик, хотя Белла Абрамовна советовала на всякий случай взять. А к вечеру, когда закончились занятия на курсах медицинских сестер, дождь уже лил как из ведра.

Она раз в месяц, иногда и чаще посещала эти курсы, действующие в бывшем здании Красного Креста. Лазарь Соломонович каждый раз предупреждал ее, когда будут давать именно то, что он считал необходимым для повышения ее медицинской квалификации, она записывалась и после работы приходила на занятия.