Она осторожно подняла на него глаза. В его взгляде не было ни искры насмешки. То есть искры были, но не те веселые, что появляются в глазах, когда человек смеется, пусть даже и насмешничает, а какие-то совсем ей непонятные. Однако смотрит он внимательно, ожидает любых вопросов и ответить готов на любые.

Но о чем уж теперь спрашивать? Будь что будет, и лишь бы поскорее.

– С польской стороны даже не пограничники, а простые полицианты. Если придется с ними встретиться, что тоже не обязательно произойдет, довольно будет и того, что вы со мной и возвращаетесь на родину, – не дождавшись ее вопроса, сказал Сергей Васильевич. – Для них ваша метрика сгодится. А в отеле в Ракове ее не попросят.

– В отеле? – удивленно спросила она. – Но что мне там делать?

– Полагаю, отдохнуть. Прежде чем отправляться дальше к жениху. В Варшаву?

– В Краков, – машинально ответила Вероника.

Хотя совсем не обязана была отвечать на этот его вопрос. К тому же и слово «отель» не вязалось с ее представлением не именно о Ракове даже, но о любом приграничном городке или местечке. Ведь только что закончилась революция, война… Да и закончилась ли?

– Он богатый человек? – поинтересовался Сергей Васильевич.

«Вот уж это вас совершенно не касается!» – мысленно воскликнула Вероника.

Но вслух сказала, невольно копируя его же ледяной тон:

– У него достаточно средств, чтобы оплатить мой приезд к нему.

Однако для того, чтобы говорить ледяным тоном, надо иметь соответствующий характер. В ее же исполнении снова вышло глупо. Какой приезд? Можно подумать, завтра ее ожидает спальный вагон, а не телега, на которой еще неизвестно, далеко ли удастся проехать.

Вдобавок ко всему именно в этот момент ее угораздило оскользнуться на мокром листе и чуть не упасть.

– Отрадно, – поддержав ее под локоть, кивнул Сергей Васильевич. – Во всяком случае, для меня.

– А куда вы идете? – спохватилась Вероника. – Вы же не собирались меня провожать.

За разговором она не заметила, что он дошел с ней почти до самого дома доктора Цейтлина.

– Не собирался, – подтвердил он. – Но заметил, что вы боитесь.

– Ничего подобного! – возмутилась Вероника. И тут же, не сумев скрыть любопытства, спросила: – Как вы могли заметить?

– Невелика тайна. – Он пожал плечами. – Даже гораздо более изощренный в обмане человек, чем вы, подает множество внешних сигналов о своем внутреннем состоянии. Есть язык тела, и читать его несложно. Вы не робкого десятка, но ходить одна по городу в темноте боитесь и совладать с собой не можете. В психиатрии это называется фобия.

Такое слово Вероника слышала впервые. Оно ее заинтересовало, а слова про язык тела смутили, что опять-таки было странно: после того как началась война и она стала сестрой милосердия, все связанное с телом приобрело для нее сугубо медицинский смысл, поэтому смущать не могло.

– А… вы успеете нанять фурманку? – скрывая неловкость, спросила она.

И снова вышло невпопад – по всему, что за сегодняшний вечер стало ей понятно о Сергее Васильевиче, едва ли может вызывать беспокойство, успеет ли он сделать то, что намерен сделать.

Он словно не заметил глупости ее вопроса. Да, манеры у него безупречные. Хотя он не военный, это заметно. Впрочем, что она знает о манерах? Что папа рассказывал, увещевая, что она не должна вести себя как крестьянка, да что внушала в гимназии классная дама, которую называли Фифой. И, конечно, что успела заметить в поведении Винцента – его манеры были именно безупречны даже в горячечном госпитальном аду.

– Мне на Немигу, – сказал Сергей Васильевич. – Так что пока нам по пути. Далеко вы живете?

– Уже пришла, – ответила Вероника. – Вот мой дом.

– Ваш?

Он оглядел двухэтажный дом, рядом с которым они остановились на Богадельной. Электрический фонарь над входной дверью освещал выщербленные пулями стены с облезлой штукатуркой. Но и при такой запущенности понятно было, что построен этот дом добротно и с хорошим вкусом.

– Конечно, не мой, – объяснила Вероника. – Это дом доктора Цейтлина. В первом этаже он пациентов принимает, во втором живет. А я у него комнату снимаю и столуюсь. И ассистирую на приеме.

– Странно, что вашего доктора не потеснили, – заметил Сергей Васильевич.

– Потеснили, – кивнула она. – Но после всё вернули. Лазарь Соломонович очень хороший доктор. Не только общей практики, но и по нервным заболеваниям. Знаете, на Коломенской улице больницу открыли? Там он тоже работает. И пациенты у него есть высокопоставленные.

– Чекисты? Да, у них работа нервная.

– Не знаю, чекисты или нет. Я об этом не расспрашиваю.

– Правильно делаете. Что ж, до завтра, мадемуазель.

Он пошел вниз по улице, к Немиге, но, сделав несколько шагов, обернулся и сказал:

– Оденьтесь завтра попроще.

– Селянкой? – деловито уточнила Вероника.

– Селянкой не стоит: взгляд вас выдает. Но и шляпку эту не надевайте. Женой мастерового, что-нибудь такое.

– А вы мастеровым оденетесь? – вспомнив его шикарный пиджак, иронически заметила она.

– Именно так.

– Вас речь выдает.

– Об этом не беспокойтесь.

Сергей Васильевич скрылся за поворотом улицы.

Вероника достала ключ, но дверь открылась прежде, чем она вставила его в скважину. На пороге стоял Яша.

– Где ты ходишь так поздно? – спросил он.

Сквозь волнение в его голосе пробивались едва различимые нотки ревности.

– По делам, Яша, – ответила она, входя в дом. – А ты почему не спишь?

– А как ты думаешь?

Не ответив, Вероника прошла к узкой деревянной лестнице, ведущей наверх. Яша поднялся на второй этаж вслед за нею.

– Ты, наверное, голодная, – сказал он, останавливаясь у двери в столовую. – Мама тебе ужин оставила в буфете. Холодная телятина и жареные грибы. Берёзовики. И яблочный компот.

Вероника хотела сказать, что совсем не голодна, но почему-то устыдилась. Да не почему-то, а из-за искренности Яшиного тона и столь же искреннего беспокойства Беллы Абрамовны о том, чтобы она не осталась голодной.

– Спасибо, – ответила она. – Ложись, Яша. Я к себе в комнату все возьму и там поем.

– А я тоже не ужинал. Хотел вместе с тобой…

– Что ж, давай вместе, – вздохнула Вероника.

И тут же подумала, что вздыхать следует не о том, что придется вести с Яшей ночной задушевный разговор, а о том, что разговор этот будет у них последним.

Она достала из буфета мисочки, накрытые белыми салфетками с вышивкой ришелье, разложила на две тарелки телятину и грибы, открыла склянку с тертым хреном. Белла Абрамовна готовила хрен со свекольным соком, получалось красиво. Вероника взяла его маленькой ложечкой и положила на ломтик телятины.

С тех пор как подписали Рижский договор и Минск отошел к Советской России, жизнь здесь копировала все российские порядки. Точно так же объявили нэп, сразу во множестве открылись частные кафе, рестораны и лавочки, в изобилии появились товары, доставляемые из деревень и контрабандой из Польши. Можно было считать, что жизнь наладилась. Но Вероника так не считала, потому и…

Потому ее жизнь необратимо изменится уже завтра.

– Ты чем-то встревожена, – заметил Яша, когда сели друг напротив друга за стол. – А глаза у тебя голубые, как… как…

– Как медный купорос, – подсказала Вероника.

– Нет! Они светятся, как пралески на рассвете.

Яша мыслил поэтически, потому что и был поэтом. Он не раз читал Веронике свои стихи, и они ей нравились. Хотя стихи поэта Гумилева, которые с голоса записал Винцент – Вероника вспомнила его летящий почерк в армейском блокноте, и это отозвалось в ее сердце каким-то очень дальним волнением, – да, те стихи Гумилева нравились ей куда больше.

– Почему же именно на рассвете? – спросила она, улыбнувшись.

– Солнце еще невысоко, лучи его бегут по проталинам и снизу подсвечивают лепестки первых весенних цветов. И они, голубые, становятся оттого еще ярче. Как твои глаза. У тебя что-то случилось, Вероника? – без всякого перехода спросил он. – Можешь поделиться со мной?

– Как остро! – Вместо ответа Вероника вытерла слезы, которые выступили у нее на глазах не от воображаемых рассветных лучей, а всего лишь от хрена. – Прямо-таки профилактика «испанки».

– «Испанка» давно прошла.

Яша был ее ровесником, но казался моложе из-за детской округлости лица и неуклюжести движений. Вероника даже яблочный компот налила ему сейчас сама, чтобы он не опрокинул кувшин. Но чудесный мягкий его взгляд сглаживал впечатление некоторой несуразности, и с лихвой сглаживал. Взгляд этот всегда казался печальным, хотя сам Яша печальным не был, а когда на Пурим распевал праздничные песенки, то и вовсе выглядел безоглядно веселым. Если не всматриваться в его глаза.

«Я должна ему сказать. Это непорядочно, оставить лишь письмо. Я должна объяснить хотя бы Яше».

Минуту назад ничего подобного Вероника не думала, но неожиданно пришедшее понимание оказалось таким непреложным, что стоило удивляться, как оно могло не явиться сразу.

– Яша, завтра утром я уеду, – глядя прямо в его глаза, сказала она.

Он вздрогнул и спросил:

– Куда? – И поспешно добавил: – Если тайна, можешь не говорить.

Голос его при этих великодушных словах прозвучал так, словно он поперхнулся грибами. Но к ужину Яша вообще не прикоснулся, значит, причина в другом. Да и так понятно, что в другом, и в чем именно, понятно тоже.

– У меня нет тайн от тебя, – ответила Вероника. – Я уезжаю к Винценту Лабомирскому.

О том, что у нее есть в Польше жених, семейству Цейтлиных было известно. Когда родственница Винцента принесла от него письмо и деньги, именно Яша открыл двери, а потом вызвал Веронику, которая была занята на приеме вместе с Лазарем Соломоновичем. Так что ее решение не должно было явиться для него неожиданностью. Но сейчас, когда она сказала, что уезжает, округлые Яшины щеки покраснели так, словно их ошпарили, а кончик носа, наоборот, побелел как отмороженный.

Однако когда он наконец смог выговорить слово, это слово хоть и было произнесено дрожащим голосом, но прозвучало вполне разумно.

– Ты уверена, что сумеешь попасть в Польшу? – спросил Яша.

Что польская граница проницаема, знали в Минске все. Контрабандные товары, от рейнского вина до бельгийского шоколада, парижских шелковых чулок и берлинских шляпок, были наилучшим тому подтверждением.

– Теперь трудно быть в чем-либо уверенной, – пожала плечами Вероника. – Но я уже заплатила проводнику.

Проводника, то есть Сергея Васильевича, рекомендовала та самая родственница Винцента, пани Альжбета, которая принесла письмо. Она производила впечатление весьма ушлой дамы, к тому же уверяла, что помнит дороженького Винцука мальчиком и желает ему счастья вместе с такой красавицей-невестой, как панна Вероника, а мать его, пани Ванду, и вовсе любит как родную сестру, хотя они троюродные.

– Вероника… Позволь мне пойти с тобой, – дрожащим голосом проговорил Яша. – Я только сопроводю… жу… Я должен убедиться, что с тобой все благополучно! – воскликнул он. – Что ты на польской стороне.

– Яша, но как же ты в этом убедишься? – Вероника положила руку поверх его неширокой, с пухлыми пальцами руки. – Ведь я не поездом еду. Через границу меня переведут нелегально. Скорее всего, в темноте. Ты и не увидишь ничего.

Яша опустил голову. Веронике показалось, что он плачет.

– Все будет хорошо! – поспешно проговорила она. – Проводник надежный. Родственница Винцента не стала бы подвергать мою жизнь опасности. Не волнуйся, прошу тебя. Я буду тебе писать. И ты мне тоже. Будешь присылать свои стихи. Мы же друзья, и неважно, где я стану жить.

– Важно. – Слез в его глазах не было, но печаль их сделалась такой глубокой, что превратилась в горе. – Ты так дорога мне, Вероника… Я… Я люблю тебя.

– Яша… Но ведь я сразу сказала тебе… Ты же с самого начала знал про Винцента.

Жалость к нему сжимала ей сердце, но что она могла поделать?