Обратная дорога была мрачной и безрадостной: вереница оборванных людей брела по льду, возвращаясь в населённые земли ни с чем. Большинство спутников Пири страдали от обморожения. У самого Пири от боли пульсировали пальцы ног – все два пальца, остальные восемь уже семь лет как ампутировали. Вокруг на 500 километров не водилось никакой живности, охотиться было нельзя, и команде пришлось забить шестерых ездовых собак, чтобы прокормить оставшихся. Когда у людей тоже закончился провиант, они сами начали есть собак. Из ста двадцати собак, которые отправились в экспедицию, вернулась только сорок одна.

Наконец экспедиция добралась до «Рузвельта»: корабль носил имя друга и благодетеля Пири, президента США. Это был, пожалуй, наилучшим образом экипированный корабль, когда-либо бороздивший Ледовитый океан: стальная обшивка на носу защищала от айсбергов, укреплённый винт и гребной вал не давали льду намерзать на механизм, бока были обшиты крепким белым дубом и гринхартом (вечнозелёное дерево, которое специально для строительства привезли из Гвианы). Пири взобрался на борт, сбросил наконец своё меховое облачение, которое источало прескверный запах, и в изнеможении упал на койку. Однако спать он не мог. Несколько дней он молча шатался по кораблю, переживая свою неудачу. Команда старалась избегать его: они и в менее тревожное время не пылали любовью к своему начальнику, у Пири был нрав колючий, как у дикобраза. Он выпускал пар, делая записи: «Неужели опять неудача!» Пири был о себе чрезвычайно высокого мнения. В письме своему другу Тедди Рузвельту он заявлял, что открыть Северный полюс – это миссия, возложенная на него Всемогущим Господом. Общественность, впрочем, такого доверия к Пири не питала. С ним было трудно поладить: он казался нелюдимым и заносчивым. Недруги Пири гадали порой, что движет им: одержимость, служение человечеству, а может, жажда славы? В третий раз не сумев достичь Северного полюса, несносный Пири изрядно надоел публике: они с радостью обратили внимание на более цивилизованного героя.

Фредерик Кук прекрасно подходил на роль знаменитого путешественника: мужественный подбородок, в глазах искра знания, да ещё такие роскошные усы, что им позавидовал бы сам Уайетт Эрп. Кук родился в Бруклине и работал врачом, прежде чем отправиться с Пири в полярную экспедицию: теперь он самостоятельно путешествовал к полюсу. Когда зимой 1907 года о замысле Кука стало известно прессе, репортёры тут же выставили двух путешественников непримиримыми соперниками: это был хороший способ вдохнуть новую жизнь во всем надоевшую тему.

Успешные путешественники умели манипулировать общественным мнением, чтобы привлекать инвесторов, а после выгодно издавать книги и читать лекции. И хотя Кук был в этом менее опытен, чем Пири, он схватывал всё на лету и сразу постарался завести с прессой добрые отношения. Он продал права на публикацию своих заметок газете New York Herald, которая уже не раз таким образом финансировала амбициозные экспедиции. (Сорок лет назад по поручению главного редактора Генри Стэнли отправился в Африку на поиски Дэвида Ливингстона. Через десяток лет New York Herald финансировала злополучную арктическую экспедицию Делонга на «Жанетте».) Пири же продал права на публикацию New York Times, которая в те годы не могла тягаться с Herald и имела меньший, хотя и значительный тираж. Обе редакции напрочь забыли всякую журналистскую этику и открыто поддерживали каждая своего человека.

Вернувшись из Арктики, Пири пришёл в бешенство, когда узнал, что Кук планирует отправиться в экспедицию ещё до того, как сам Пири успеет организовать новую. Он ответил, как отвечают иные политики, когда решают играть по-грязному: в пух и прах разнёс своего соперника в газетах, заставляя читателей сомневаться в его способностях. Кук едва ли умеет ездить с упряжкой или вести корабль через опасные льды, настаивал Пири. К тому же он пустил слух, что недавно Кук солгал, объявив себя первым человеком, который взобрался на Денали, самую высокую точку в Северной Америке (у обвинений даже было какое-то основание). Пири искренне предполагал, что Кук окажется мошенником, и хотел помешать ему выдвинуть какие-либо претензии на Северный полюс.

Двое исследователей готовились к схватке: их борьба растянется на годы. Каждый планировал базироваться в Гренландии – в то время, когда там работала Датская экспедиция, а с ней – Петер Фройхен.

5. «Абсолютный бедлам»

Суеверные моряки считают, что как корабль назовёшь, так он и поплывёт. Поэтому название кораблям выбирают с особой тщательностью и всегда берут во внимание, что будет символизировать и пророчить название. Многие знаменитые арктические суда носят женские имена: «Жанетта», «Принцесса Алиса», «Йоа». Моряки надеялись, что имя любимой женщины защитит их от гнева стихии. Многие верили, что плавать на корабле без названия – это к беде, но ещё хуже было переименовывать судно, не соблюдая специальные ритуалы.

И всё же, несмотря на суеверия, Людвиг Мюлиус-Эриксен не раздумывал долго, прежде чем переименовать «Магдалену» в «Данию». Это было неожиданно для человека, который мнил себя поэтом и к символизму относился серьёзно, – однако было понятно, что он хотел этим сказать: он снаряжал научную экспедицию, и суевериям в ней не было места. Вместе с ним в Восточную Гренландию отправлялись учёные, которым предстояло три года изучать её метеорологию, геологию и поведение льда. Миссия Мюлиус-Эриксена была совсем не похожа на полярную гонку, где люди гнались прежде всего за славой.

Оказалось, что Мюлиус-Эриксен зря не отдал честь старым морским суевериям. Когда Фройхен вернулся в Европу, готовый тотчас плыть обратно в Гренландию, он нашёл «Данию» в состоянии «абсолютного бедлама». Судну понадобился неожиданный ремонт, все люки стояли отдраенные, на палубах было не протолкнуться от груза, который требовал инвентаризации. К тому же отплытию мешали зеваки, которые желали поглазеть на приготовления и постоянно забирались на судно. В отместку команда решила разыграть любопытных. Их пригласили подняться на мачту и полюбоваться видом, а потом не позволяли спуститься до тех пор, пока те не пообещали пиво для всего экипажа. Мюлиус-Эриксен в гневе сновал по палубам, раздражённый, что отплытие всё откладывается. Фройхен раньше не видел его таким.

Пока шли приготовления, король Дании Фредерик VIII и кронпринц Кристиан Вильгельм посетили судно, чтобы благословить экспедицию. Обычно портовое начальство не выпускало в море плохо подготовленные корабли, но в этом случае пришлось уступить: нельзя же было разочаровать его величество, который торжественно проводил корабль в путь. «Дания» вышла в море 24 июня 1906 года. Фройхен потом шутил: портовое начальство закрыло глаза на то, что многострадальный корабль кое-как снялся с якоря.

«Дания» тащилась на север, попыхивая слабеньким одноцилиндровым двигателем, и на борту всё по-прежнему шло кое-как. Дойдя до Каттегата, пролива между Данией и Швецией, попытались поднять паруса – но деревянный гафель, который поддерживал такелаж, на поверку оказался гнилой палкой: в порту за кораблём плохо следили. Не успели даже покинуть датские воды, а уже пришлось вставать на ремонт. Необходимость отправиться в Фредериксхавн, чтобы починить злополучный корабль, сильно ударила по репутации Мюлиус-Эриксена: теперь он выглядел ещё менее профессионально, чем во время кошмарного отплытия. Ему было так стыдно, что, отправляя отчёт о поломке такелажа в Копенгаген, он солгал, притворившись, что попал в страшный шторм (впрочем, вести с других кораблей в Каттегате быстро опровергли эту небылицу). Инвесторы экспедиции встретились, чтобы обсудить между собой, не стоит ли снять Мюлиус-Эриксена с руководящей должности, – но, прежде чем они что-то решили, ремонт на «Дании» завершился, и она продолжила путь.

В Северном море «Данию» ждали новые неприятности. Во-первых, никто не позаботился о жилище для ездовых собак: они беспрепятственно бродили по кораблю, всюду оставляя экскременты. Во-вторых, трех из них смыло волной с палубы – а команда даже ничего не успела предпринять: многие на борту были учёные, в мореплавании неопытные, и они сами ходили с зелёными лицами, страдая от морской болезни. В-третьих, когда наконец закончили инвентаризацию – а надо было этим заниматься на берегу, – выяснили, что некоторых необходимых вещей не хватает. В результате пришлось опять вставать на якорь, на сей раз в Исландии, чтобы закупить нужное и выгрузить лишнее, включая восемь тысяч бутылок пива и несколько ящиков шампанского – запас на три Рождества вперёд. Задержка продлилась несколько дней, в течение которых члены команды поглощали брошенную выпивку с таким усердием, что перепились хуже самых отпетых морских разбойников. Фройхен записал в своём журнале: «Теперь я много знаю о том, как не надо снаряжать экспедиции».

«Дания» наконец вышла в море, но неприятности на этом не закончились. Сначала инвентаризация неприкосновенных запасов, которые хранились в шлюпках, обнаружила в одной из них только сладкие консервы. Потом кто-то забыл закрыть дверь в кладовую, скучающие собаки ворвались внутрь и сожрали мешок муки, бочонок масла и другие припасы. Окидывая взором творившееся бедствие, Мюлиус-Эриксен зашёлся в своём «первом приступе истерического гнева», как выразился Фройхен. Команда всё лучше узнавала главу экспедиции с неприглядной стороны и задавалась вопросом, как-то они проработают три года под его началом. По описанию Фройхена, Мюлиус-Эриксен был «скорее поэт, чем путешественник».

Когда наступил август, «Дания» достигла Гренландии и медленно ползла вдоль берега, с трудом прокладывая себе путь через дрейфующие льды. Одноцилиндровый мотор кашлял, будто страдал эмфиземой. Порой приходилось ждать по нескольку дней, чтобы между льдин открылся свободный проход и «Дания» смогла бы продвинуться хоть на дюйм-другой на север, пока море совсем не встало. Они были у мыса Бисмарка, когда стало ясно, что воды окончательно замёрзли и не выпустят «Данию» до следующей весны. Пришлось назначить это место основной базой.

Большинство членов команды намеревались провести зиму на борту, набившись в тесные, зато знакомые и тёплые помещения. Четверо учёных, однако, собирались поселиться на берегу в небольшой хижине: с берега было проще проводить эксперименты. Хижину площадью 25 квадратных метров тут же окрестили «виллой», а её обитателей – «аристократами». В «аристократию» входили Йохан Петер Кох – главный картограф экспедиции, Оге Бертельсен – художник, Андреас Лундагер – ботаник и Альфред Вегенер, единственный в экспедиции немец, выдающийся метеоролог и физик (в дальнейшем Вегенер прославится, развив теорию дрейфа материков).

Фройхена назначили помощником Вегенера. Экипажу немец нравился: он был харизматичен, вёл интересные беседы, и, хоть изначально Вегенер по-датски говорил плохо, он был дока в языках и скоро уже свободно шутил со своими спутниками. Его научный энтузиазм, особенно в метеорологии, был так же заразителен, как его улыбка: Вегенер совсем не походил на стереотипного стоического немца. В задачи Фройхена входило ежедневно проверять метеорологическое оборудование, барографы и термографы, которые фиксировали изменения атмосферного давления и температуры. Также они с Вегенером каждый день запускали метеозонды. Опустившись обратно на землю, ярко раскрашенные зонды лежали на снегу, как кондитерская посыпка на глазури. Данные, которые они собирали, помогали больше узнать о погодных явлениях, которые зарождались в Гренландии и потом перемещались в Северную Америку и Европу: теперь будет проще предсказывать перемены погоды, которые могут повлиять на урожаи. Также Вегенер наблюдал за инверсией температуры: на основе этих исследований будет развиваться авиация, на работу Вегенера специалисты ссылаются до сих пор. Метеоролог объяснил Фройхену, что холодная Гренландия – ключ к пониманию земных морей, ледников, климата вообще и удивительных, сложных связей между ними. Вегенер так писал о Гренландии: «Здесь – наедине с природой, каждый день ломая голову над её загадками, начинаешь совсем по-иному смотреть на жизнь».