Я лежала на скамейке у очага, вокруг меня столпились все: Ралус, Лурда, ее муж, их дочери. Они переговаривались, но я не могла услышать весь разговор, только обрывки фраз:

– Нет, нет, она не больна и не заразна…

– …она такая бледная…

– Она хоть дышит?

– Хранитель сказал, что возможна сильная реакция, он просто не знал, какая именно…

– А если она умрет?

– Что ты вообще такого ей сказал?

– Ее имя.

Имя! У меня есть имя! Я открыла глаза.

– Хвала семи пряхам! – сказала Лурда и погладила меня по голове.

Ралус-странник смотрел на меня так пристально, что я не могла отвести взгляд.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил он, и я подумала, что он хотел, но будто бы проглотил мое имя, испугался произнести его вслух.

– Меня зовут Уна, – сказала я.

И увидела, как он выдохнул с облегчением. Улыбнулся, кивнул и подтвердил:

– Да, тебя зовут Уна. Собирайся, Уна, мы поедем с тобой в гости.

Имя вросло в меня, стало моим, стало мною. Никого больше так не звали, только меня. Вот эти руки, эти ноги, эти пальцы, живот, этот нос и глаза, этот голос, голова и все мысли в ней, все это теперь – Уна. Я не спрашивала, что оно значит, я и так знала.

Огромное, огромное море.

Маленький серый остров в форме веретена.

И девочка, которую море вынесло на берег этого острова.

Мне нравилось мое имя, но в то же время я чувствовала, что это только часть, маленькая частичка меня. Будто мне открыли секрет наполовину, не до конца рассказали захватывающую историю, отправили спать на самом интересном месте. Мне будто все еще не хватало чего-то. Мое имя словно было мне коротко, словно я из него выросла, так и не успев как следует поносить. Но я ничего не сказала Ралусу. Он и без меня нервничал, думал о чем-то.

Мы уезжали ночью. Весь вечер Лурда пекла рыбные шарики и была мрачнее тучи. Я перекатывала в голове подслушанный разговор, про то, что она ко мне привязалась, и смотрела на ее толстые руки, которые так ловко лепили из фарша шарики. Потом она раскладывала их на жарнике и отправляла в печь. Они зарумянятся и будут очень вкусными. Это нам с Ралусом в дорогу.

У скамейки на кухне лежал узелок. Он был небольшой. Туда поместилось клетчатое платье, и шапка, в которой я всегда ходила по улице, спрятав волосы, даже если было тепло, и мои четки, и два пера Птицы, и несгоревший кусок карты. Все это я возьму с собой. На мне было новое платье, Лурда специально сшила его к отъезду. А ее дочки смастерили мне красивые браслеты. Ярса – голубой с сиреневым, Тира – желто-оранжевый, а Эрли – бело-зеленый. Я надела на руку все три и то и дело смотрела на них.

Когда рыбные шарики испеклись, пришел Ралус. Девочки бросились меня обнимать. Мне было немножко страшно и немножко приятно. Но я все стерпела. Я знала, что Лурда будет скучать, я же слышала их разговор. Ее муж был в море, и мы не попрощались. А Лурда долго меня обнимала и даже немножко поплакала. В голове у меня все перемешалось, и я не могла ничего сказать. Только вытерла ей слезы. И тогда она заплакала еще сильнее.

Ралус взял меня за руку. Я подхватила свой узелок. Птица расправила крылья и полетела к морю, будто точно знала, где стоит наша лодка. Лурда и девочки махали нам вслед.

Лес

Я не могла уснуть всю дорогу, пока мы плыли. А плыли мы ночь, день и еще полночи. Сначала по морю, мимо больших островов, и Ралус называл мне их имена: Птичка, Эйса, Ласса, Патанга, Скользящая Выдра, Окаём. Потом плыли по узкой реке, и пахло там по-другому, не морем. Потом река воткнулась в маленькое море, в котором была очень странная неподвижная вода. Ралус отложил весла, сцепил руки и сказал:

– Это озеро Тун. Теперь помолчи, Уна, мне надо сосредоточиться.

Но я и так молчала, у меня не осталось сил. Это потому, что я не могла спать. Так много всего было вокруг, и все надо было увидеть и запомнить: и море, которое бывает не только серое, а еще и синее, и голубое; и деревушку, в которой жили рыбаки, я поняла это по лодкам и сетям; и реку, которая была не похожа на море ни цветом, ни запахом, ни характером. А особенно – вот это озеро. Оно было будто ненастоящее, будто его сделали из стекла и положили тут. Ралус что-то пробормотал, и вдруг я заметила, что на нас поднимается огромная волна. Таких волн я не видела даже в самые страшные шторма. Я хотела закричать, но Ралус зажал мне рот рукой.

А потом ничего не стало.

Меня не стало.

Моих рук и ног, моего живота.

Не стало моих ушей.

Мои браслеты разлетелись брызгами.

Моя кожа растворилась.

Я очнулась от странной тишины. Вроде было тихо, но вместе с тем тысячи звуков мастерили, плели эту тишину, как Ярса свои браслеты. И запах. Я такого никогда не чувствовала и не могла объяснить, чем тут пахнет. На запястье левой руки белел шрам, толстый и покореженный, похожий на ветку, которую долго носило по морям. Он саднил и горел, будто я обожглась льдом. Ни одного браслета девочек у меня не осталось, только тот, что я сама себе сплела, самый первый, из старых ниток. Я прикрыла им шрам. И тут подслушала разговор и сразу положила его в свою копилку.

Кто-то: …но почему именно к нам?

Ралус: Озеро Тун так решило. Я просто просил о безопасном месте для нее.

Кто-то: Но ты же знаешь, мы не можем оставить ее тут надолго.

Ралус: А на сколько можете?

Кто-то: Никто не живет у нас больше трех дней.

Ралус (каким-то чужим голосом): Что мне делать?! Куда мне идти? Где ее спрятать? Я боюсь каждую минуту…

Кто-то: Но должен же быть кто-то?

Ралус: У нее есть тетка, сестра ее матери, но там ее сразу найдут, я уверен. И я даже не знаю, жива ли она.

Кто-то: Узнавай. Но поторопись, Ралус, Травнику это не понравится. И почему ты так уверен, что найдут?

Ралус: У него длинные руки. И везде глаза и уши. Если узнают о ее существовании… Даже братство не сможет ей помочь. Мне больно оставлять ее здесь, Смотритель. Одна, на чужой земле, даже не зная вашего языка… Но пока я не вижу другого пути: надо увезти ее как можно дальше от Империи.

Я не успела удивиться странному предположению, что я не знаю их языка, как кто-то тронул меня за руку, и я открыла глаза.

– Ты не спишь, я вижу. Ты слушаешь.

Рядом со мной сидела девочка. У нее были темные волосы (как у меня!) и светлые глаза (почти как у меня!), на ней было смешное короткое и легкое платье с очень красивым широким поясом, похожим на десять браслетов Ярсы, сотканных вместе.

– Как тебя зовут?

– Уна.

Я первый раз сказала кому-то свое имя.

Уна! Меня зовут Уна! Я – Уна! Уна! Уна! Уна! Это мое имя! Я – Уна! Уна! Уна!

– Тише, тише, девочка моя, тише…

Ралус крепко прижал меня к себе и сказал кому-то:

– Она просто устала и перенервничала, озеро Тун…

– Понятно, – ответили ему.

Меня почему-то трясло. Головой я понимала, что веду себя странно, я была спокойной в голове, но тело содрогалось, рыдало, кричало, дергалось. Будто кто-то поселился внутри и тряс прутья клетки. Какие-то руки обняли меня сзади, теплые и большие, а другие – сунули мне в рот ложку с чем-то липким и сладким. Потом положили на кровать. Я провалилась в сон.

Когда я проснулась, она опять сидела рядом. Та девочка со светлыми глазами и темными волосами. Только теперь на нее светило солнце, и я видела, что ее волосы не такие уж и темные, с рыжей искрой, и глаза зеленые, а не голубые, как у меня. Жалко, я почти поверила, что она моя сестра. Вдруг в открытое окно впрыгнул мальчишка. Тощий, рыжий, весь какой-то жилистый и напряженный, будто готовый броситься на врага в любую секунду.

– Тише, Харза, ты ее пугаешь!

Мальчишка фыркнул.

– Она надолго здесь? Ты видела, как они появились? Ух, это было что-то! Они свалились будто с неба, и по всему лесу звон пошел, как от разбитого стекла. Вальтанас даже подскочил, заорал: «Озеро Тун!» Ты знаешь такое, Ли?

– У нас такого нет.

– А ты?

Он сказал это мне.

Я отвернулась к стене. На Элише я видела мальчишек. Они бегали по улицам, иногда что-то вопили мне, и дочери Лурды всегда ужасно злились и кричали им в ответ всякие ужасные слова. Но ни один мальчик ни разу не подходил ко мне близко. Я чувствовала, что мальчик – это то же самое, что старик и муж Лурды. Я боялась их.

– Отстань от нее, она все равно не понимает! Она же не говорит по-альтийски, – сказала девочка и взяла меня за руку. – Не обращай на него внимания. Харза всегда у нас такой.

Харза фыркнул:

– О, а тебя она, конечно, поняла!

Я кивнула. Я прекрасно понимала их и всех, кто говорил в этом доме: старика, трех женщин, малышку и этих двоих – девочку и мальчика со странным именем Харза.

– Хочешь встать, Уна? – спросила девочка. – Я знаю, ты не понимаешь, что я говорю, но мы можем пойти в лес. Там не нужны слова. Меня зовут Лита. Пойдем, я познакомлю тебя с Лесом.

Она так это сказала, что я подумала, будто Лес – это человек, с которым обязательно надо подружиться. А потом она помогла мне встать и довела до двери. И открыла ее.

Как объяснить, что я увидела, услышала, почувствовала? Мне кажется, я никогда не найду слов, проживи я хоть три жизни, хоть сто. Все, что было в моей жизни до этого дня, уместилось бы в маленькой коробочке. А теперь мне будто подарили целый океан и сказали: бери, это твое.

– Вот, тут дверь, которая выходит прямо в лес. У нас в доме три выхода, на всякий случай. Один во двор, а два в лес. Не обращай внимания, что тропинок тут нет, мы специально так ходим, чтобы их не было… Ты знаешь названия деревьев? Это ралуты, но один человек из очень далеких земель называет их секвойи, а у вас они как называются? Я бы хотела узнать о них побольше, поэтому спрашиваю. Я у всех выспрашиваю про деревья. Ох, прости, я опять забыла, что ты не понимаешь по-альтийски!

Мой голос уполз куда-то под коленки, потому что я не могла представить, что можно сказать рядом с такими деревьями. На Веретене росла трава. Росли красные горькие ягоды. Рос мох. На Элише я видела чахлые кусты, которые показались мне прекрасными созданиями, но здесь… Деревья. Это деревья. Выше самых высоких скал, выше самых высоких волн. А еще трава. Она зеленая, а не желтая, как на Элише. И небо. Очень синее – сквозь ветки деревьев. И тут я вспомнила тоненькие книжки, что привозил мне на остров Ралус.

– Я в книжке.

– Что?

– Это книжка… такая штука, ее читают и…

– Я знаю, что такое книжки, у нас их полно, – засмеялась девочка. – Но это лес. Ты первый раз в таком лесу? Погоди, так ты знаешь наш язык? А твой отец сказал, что не знаешь! А лес у нас и правда красивый, он очень старый…

Я помотала головой. Как же ей объяснить? Только серый цвет всю жизнь. Потом еще коричневая Элиша. Ее бедная больная трава, ее низкие кустики, над которыми трясется весь остров. Бесплодная пустая земля, рождающая камни.

Но вдруг она поняла.

– О… ты никогда не видела леса? Совсем? Никогда-никогда?

Это удивило и озадачило ее. И мы смотрели друг на друга в оцепенении. «Лита», – повторяла я про себя ее звонкое солнечное имя, и в моей голове это имя соединялось с этим лесом, с огромными деревьями, с их бархатной корой и яркой зеленой хвоей. Много-много красок. Много-много звуков. Запахов. Существ. И все это увязано в удивительную гармонию, тишину, полную жизни, любви, радости. Это и был их язык, почему же они думали, что я его не понимаю? Это совсем не трудно, если просто слушать.