Брата дома часто не было, он учился четыре года в школе при посольстве и оставался на продлёнке. Там были только начальные классы.

Отъезд

Подходили к концу мои лето-осень без зимы, заканчивалась командировка отца, надо было двигаться дальше. Мои родители закатили пир на весь мир, собрали всех знакомых соседей и сотрудников по работе, дружно отпраздновали прощание, со всеми ахами-охами. И я из тостов узнала, что пришло время ехать на Родину, это слово повторялось в каждой речи.

А я-то в свои четыре года вообще об этом не задумывалась. И эти дубы, и их резные листья, и вольные парки с организованными велосипедными дорожками считала своими, можно сказать, родными. А теперь я уеду отсюда… Все для меня несущественные детали – сборы, чемоданы и отъезд – не запечатлелись. Было тревожно, но рядом были родители. Они же всё умеют, и я знала, что всё будет хорошо.

На Родину

Поезд тянулся медленно, с остановками. Прозвучало слово «Польша». За окном всё то же: поля, поля, полустанки. Москва…

Поселились мы во Внуково, в Писательском городке. Дом отдельный, служебный, только что из него съехал новый торговый представитель в Китай. Жёлтого кирпича, из которого строили сталинские высотки, двухэтажный, с участком, огороженным забором. Наверху, на втором этаже, жиличка в служебной квартире. Малозаметная секретарша, почти всегда на работе или у себя. Я запомнила её странное имя: Гася Шмерковна. Всё её присутствие на участке отразилось на единственной клумбе, разбитой вдоль дома весной. Это была её любовь – тюльпаны.

На калитке у нас была табличка: «Злая собака». За калиткой – глинистая земля, неухоженная. Поросла вся жёлтыми мелкими побегами. Мама сказала: «Сурепка». Прозвучало как приговор.

И вот моё первое общение с собакой. Альфа – немецкая овчарка. С Альфой мы быстро сдружились и тискались как могли. Жила она в будке рядом с котельной, пристройкой к дому, и, оказывается, уже ждала щенков. Родов не помню, помню только уже готовые тёплые комочки с тупыми плоскими мордочками, бегающие по котельной и сидящие на угольных брикетах. Они смешно лизали своими язычками всё что ни попадя. Где они были потом, куда пропали, не знаю.

Мы живём во Внуково

Какая была у нас теперь жизнь? Брата определили в школу, называли её почему-то «лесная». Но это и не удивляло, кругом было много деревьев, чем не лес? Я была предоставлена самой себе и маминому домашнему воспитанию. Вот тут я узнала, что есть не только лето-осень, но и зима. И ещё я узнала песню, которая тронула меня, её пели везде: «И снег, и ветер, и звёзд ночных полёт. Меня моё сердце в тревожную даль зовёт!» Так было сладко и щемяще от этих слов… Очень хотелось в эту тревожащую даль!

Купили лыжи, лыжные костюмы, и мы втроём – папа, брат и я – встали впервые на лыжню. Папа снял на кинокамеру, как я бесстрашно спускаюсь, казалось, с высоченной горы; у подножья трамплин, небольшой бугорок, но на скорости подпрыгивается далеко. Аж жуть охватывает!

Мама сачковала, на лыжах, коньках не каталась, ссылалась на своё южное происхождение! И ей всё сходило с рук.

Но пришла весна, и для неё нашлось занятие по душе: это была ежедневная добровольная работа в саду. Мама прополола всю сурепку, с увлечением разбила грядки, съездила в Тимирязевскую академию. Привезла саженцы помидоров-гигантов, семена огурцов и прочее, а также заветную секретную добавку в маленькой картонной коробочке – РУ (ростовое вещество). О том, что касается природы, мама всегда советовалась с наукой.

Огородная жизнь закипела. Скоро на наш участок приходили удивлённые люди: такие перемены, ведь на помидорных кустах висели теперь полукилограммовые гиганты, вкусные и сахаристые на разлом. Мама в период цветения разводила секретное РУ в рюмочке и купала каждый помидорный цветок. О чуде передавали из уст в уста. Мама охотно всех встречала, делилась семенами и научно подтверждёнными секретами. Народу было бы больше, только ведь наша Альфа и правда кидалась на людей и была неудержима в порыве кого-нибудь покусать. Чтобы сдерживать её на верёвке, надо было силу иметь.

Папа на площадке за домом врыл столб, к нему привязал мяч на верёвке. Поставил качели. Играли в «штандер» и, конечно же, в «федербаль» (Federball), так тогда у нас на немецкий манер назывался бадминтон. И ещё одно женское увлечение было – хула-хуп. Близились шестидесятые, Диор изобретал свой новый силуэт, «перевёрнутый тюльпан». Все готовили стройные талии к юбкам-колокольчикам.

Папа продолжил со мной изредка заниматься, его вклад в моё обучение запомнился смешными двойными приговорками: «У обезьянки a monkey была подружка a frog, лягушка. И жили они в лесу – in the wood. И были они хороши – very good. А возле озера – near the lake – жила злая змея – a grey snake». А, вот как, значит, метод работает!

Будоражило общественное мнение весть, что где-то рядом живёт Орлова. Сколько советских фильмов связано с этим именем! Кино – любимый вид советского искусства. Самый массовый и всепроникающий. О ней ходили всякие женские и неправдоподобные сплетни – о том, что она делает для улучшения своей внешности.

Я же тем временем росла и на вопрос «Кем ты хочешь стать?» твёрдо отвечала: «Пожарником!» – и отдавала честь в воображаемой фуражке, а потом шла в свой кукольный уголок и кормила кукол салатом, который брала у мамы. У каждой куклы была своя собственная тарелочка. Я быстренько раскладывала им, а потом, их угостив съедала сама. Преображённый дом и сад… Как быстро пролетело всё это! Прошло, пролетело. Как здорово было бегать в цыганских юбках в пол с маками, взбираться на второй этаж, чтобы полакомиться сушившейся на чердаке воблой! Её развешивали на верёвочках. И даже болеть совместно корью, которую брат принёс из школы. Угрожали ещё и ветрянкой…

Перемены

Хорошо нам было во Внуково… Но всё проходит. Вот и пришло время всё это покидать.

Нам дали ордер на квартиру в новом доме, правда, не в нашем ведомственном МВТ, а там, где нашлось место, – в доме ЦСУ. Переехали в город, район Коптево. На новом месте ждали новые приключения.

Больше всего я скучала по Альфе, и однажды с оказией мы приехали её навестить. Она сначала насторожилась, потом замерла, а потом, когда узнала окончательно, бросилась радостно и без лая, замахала отчаянно хвостом. Я для неё приготовила сюрприз – большое сладкое драже, завёрнутое в кусок мяса. Думаю, ей понравилось.

Расположились в квартире, купили новую мебель, поставили к стене привезённое из Германии пианино. Всё это приобрести и привезти было в то время хлопотно.

У мамы было много забот. Ещё она наконец решила устроиться на работу. Хотелось ей, конечно, в свою родную альма-матер – Институт стали и сплавов. Её брали на кафедру. Но, всё взвесив, в том числе сверившись с картой Московского метрополитена, поняла: не выдюжит. Ближайшая станция метро в то время была «Сокол», «Войковскую» построили позже. Отправилась устраиваться на работу в авиационный техникум имени Годовикова в нескольких трамвайных остановках от новой квартиры. Так и утвердилась там на кафедре металловедения.

Но это было чуть позже. А пока всё это казалось временной остановкой. Папа принёс весть с работы: скоро уезжать в Индию, новая командировка. Даже сделали коллективное семейное фото для загранпаспорта. Папа отказывался, юлил, но его не понимали. Другие так себя не вели. Мы стали представлять, мысленно обживаться в далёкой Индии: дом с бассейном… Но страшные рассказы, что к кому-то через вентиляцию в дом заползла змея, да и жара, болезни, а у мамы врождённый порок сердца. Слышалось мне это как «у нашей мамы есть порог в сердце». Есть противопоказания! Выдали список прививок… много всего надо делать. Кончилось всё как-то быстро и удачно для папы, он так доотказывался, что ему повезло и по воле случая его взяли с повышением в Госплан СССР.

Родственники

Приехав в СССР из Германии, я узнала, что у нас есть родственники. Причём их немало по двум ветвям.

Папины поселились в Рыбинске. Здесь ценилась династия Багудиных: оба брата стали инженерами, старший, Александр, был зав. цехом, а Борис был зам директора авиационного завода.

С маминой стороны всё оказалось намного запутанней. Её родителей уже не было в живых. Осталось лишь несколько фотографий. Старшая сестра Виктория и старший брат Леонид жили в Ростове-на-Дону. Видела я только Викторию, она приезжала в Москву пару раз. Она носила смешную фамилию Пузикова и была гранд-дамой и заядлой модницей. Приезжала она в Москву одеваться, как-то это смешно называлось – экипироваться, словно она была всадницей и ей нужны были форма и эполеты. Муж её, очень добродушный дядя Серёжа Пузиков, сразу понравился: привёз мне при первой встрече конфеты и шоколадки. И вообще, видно, умел он обращаться с девочками. Был он в то время первым секретарём Липецкого обкома партии, и работа у него была нервная. И вот через некоторое время мы все узнали, что у него случился инфаркт. Лежал он в Кремлёвке, а к нему, несмотря ни на что, приходили посетители решать срочные рабочие вопросы. Мама всё повторяла: «Он же с инфарктом, ему нельзя нервничать, зачем их пускали, как так можно!» Его уход её сильно вымотал, она горевала. Видно, он ей тоже нравился. Потом, повзрослев, я узнала, какой он был добрый человек.

В Москве жил лишь мамин младший и любимый брат Валерий. Они с мамой были чем-то похожи: общительные, курчавые, смуглые и меньше ростом, старшие же были словно другой масти, более высокие и белокожие. Жил Валера где-то в другом конце города, и мы стали иногда ездить к ним, а они – к нам. Помню, что на метро и далеко. Потому что я иногда, утомлённая, даже засыпала в вагоне. Жена Валерия, красивая тётя Люда, была на контрасте с ним блондинкой и первым взрослым, который со мной разговаривал по душам. Была она племянницей Сергея Есенина. Во всяком случае, литературный подход в ней чувствовался. И вот маминого брата внезапно не стало, убило электрическим током. Он был ещё совсем молодым.

О том, как трагически разбросало остальных членов и родственников семьи Хаджиновых (мамина девичья фамилия), я узнала только взрослой. Капля за каплей приходила информация. Потом нашлась и мамина тётка, тоже в Москве. Она приезжала и говорила что-то маме полушёпотом, по секрету. До меня долетали только отдельные фразы и слова. Ясно было только, что это большой секрет.

А секреты я любила и берегла. Любимое занятие тех дней: найдёшь во дворе битое оконное стекло (какая удача!), выкопаешь в укромном месте под кустом ямку, разложишь на дне ямки цветную обёртку от конфеты, красиво на ней выложишь всякие декоративные мелочи – камешек, листок, цветочек – и сверху всё накроешь стёклышком. Прикопаешь и заметишь место. А потом девчонкам во дворе доверительно: «Пойдём. Я покажу тебе свой секрет!»

У папиной родни

Едем из Москвы на поезде в Глебово на Волге (мне пять-шесть лет). Вот оно! Вышли. Помню, это была очень короткая остановка, минутная или по вызову (как сейчас). Надо было успеть сойти на этой стороне Волги, перед мостом. Кобостово. Сошли. Нас встретил папин младший брат Сергей с конём, впряжённым в телегу. В неё поместили чемоданы и дальше шли пешком. Совсем другой, не городской ландшафт. Природа и простор. Идём практически вдоль берега Волги. Кругом лес: сосны, жёлтый утрамбованный песок дороги… Тепло. Непривычная округлая речь с ярко выраженным «о». Вот уже почти рядом. Дошли-доехали.

Вижу сестёр. Они празднично одеты в белые крепдешиновые платья с оборочками, почти одинаковые за счёт цвета, только оборочки в разных местах. Мы с мамой в брюках и бриджах. Обращаю внимание на разницу. Лена Багудина постарше, брюнетка, как и я, а вот дочь Сергея совсем другая, светлая и светлоглазая, как и её отец, любимый сын бабушки. Словно другая кровь. Весело играет лотерея генетики! Тут же знакомимся с единственной оставшейся в живых бабушкой Анной Константиновной Красавиной. Других бабушек и особенно дедушек не было. А всего их было четверо, узнала позже.