Порой я получала весьма развернутые отклики. В конце каждой анкеты было место для дополнительных комментариев и вопросов, так как комментарии и вопросы интересовали меня больше всего. Я специально оставляла свободное место, чтобы люди могли пожаловаться на проблемы с интернет-соединением или уточнить содержание некоторых вопросов. Вместо этого значительная часть респондентов писала полные гнева комментарии, выражая возмущение по поводу самой идеи нарушения договора. В этих пространных рассуждениях встречалось следующее: «Вот что сегодня губит Америку. Прежде уговор был дороже денег, а теперь люди перестали уважать друг друга» или «Боб ПРЕДАЕТ своих клиентов». Обилие прописных букв невольно обращало на себя внимание.

Нарушение договора было воспринято как мошенничество, а мошенник должен платить за свои махинации. В анкету я включила унылый параграф о том, что вся ситуация с полировкой полов была, разумеется, вымышленной, и тем острее я почувствовала силу обрушившейся на меня волны негодования. Вместе с тем я с волнением обнаружила, что мне удалось нащупать кое-что интересное.

Впрочем, как это часто бывает в научных исследованиях, подойдя к чему-то важному, вдруг понимаешь, что это не ново. Психология всеми презираемой жертвы обмана – излюбленная тема многих, среди которых значительное место занимает Ирвинг Гофман, один из наиболее известных исследователей социального поведения ХХ века. Гофман выстроил целую теорию на основе простой идеи: люди плохо относятся к разрушению межличностных связей – и, когда они понимают, что имеют дело с мошенником, это действует на них разрушительно.

Гофмана вряд ли можно назвать признанным авторитетом в психологии, поскольку он прежде всего социолог, и его теория возникла главным образом благодаря интересу к театру. Истоки его «драматургической модели социальной жизни»^[6] берут начало в детстве, когда он много общался с актерами любительского театра в Манитобе, Канада. На протяжении всей академической карьеры Гофмана занимала мысль о том, на что готовы пойти люди, чтобы не попасть в неловкое положение и не испортить сцену спектакля, перепутав реплику. При этом он отмечал, как стремление сгладить социальную динамику делает людей легкой добычей. Их легко уговорить, и они предпочитают вежливо кивнуть в знак согласия вместо того, чтобы лишний раз переспросить; и вот они уже делают пожертвования в пользу фиктивного благотворительного фонда или вкладываются в сомнительный таймшер^[7]. В 1952 году, еще обучаясь в магистратуре, он опубликовал небольшую работу о жертвах обмана с хлестким названием «Как привести жертву в чувство. Некоторые аспекты адаптации к неудаче» (On Cooling the Mark out; Some Aspects of Adaptation to Failure)^[8].

Автор использует аллегорию, рассказывая историю о последствиях злоупотребления доверием, в которой действуют три условных персонажа: махинатор, жертва и тот, кто дает жертве остыть, то есть приводит ее в чувство. Махинатор выбирает жертву, сделка расстраивается – что же дальше? «В случае преступного обмана, – так начинается эта статья, – жертва понимает, что ей необходимо адаптироваться к новым условиям, в которых источники социальной гарантии и статуса, ранее воспринимавшиеся как нечто само собой разумеющееся, теперь утрачены»^[9]. Суть противоречия, которое видит Гофман, заключается в следующем: люди не любят попадать в неловкие ситуации, оказаться в дураках – стыдно, но в то же время люди по своей природе постоянно оказываются в подобных ситуациях. Надо научиться приспосабливаться, но как?

Попробовать прийти в чувство. Гофман, очевидно не без удовольствия, описывает, как махинатор «остается с жертвой после того, как его партнеры уходят, и берет на себя функцию успокоителя, давая обманутому возможность прийти в чувство»^[10]. Жертве предлагается другая, щадящая версия случившегося, в которой все факты интерпретируются в более выгодном для нее свете и все выглядит не так безнадежно. «Прийти в чувство – означает адаптироваться к ситуации, которая прежде казалась невозможной»^[11].

Задача успокоителя – смягчить удар по самолюбию жертвы, уговорить смириться с неблагоприятным исходом и не поднимать лишнего шума. Он может даже предложить утешительный приз в виде бонусной скидки или премиального купона на следующую покупку, чтобы притупить остроту неприятных ощущений. Утешив жертву таким образом, ее можно легко уговорить продолжить игру. Конфликт исчерпан, система работает безотказно.

Когда Гофман говорит о необходимости дать жертве остыть и прийти в чувство, он имеет в виду циничную схему манипуляций, и это вполне понятно. Однако я, как психолог, вижу в этом нечто большее. Само понятие не является уничижительным и даже может не быть связанным с межличностными отношениями. Лично я иногда предпочитаю принять несправедливость без особых сожалений. Например, моя двоюродная сестра не возвращает деньги, которые я ей одолжила; вместо того чтобы чувствовать, что меня обманули, я скорее буду гордиться, что смогла ей помочь. Иногда мне необходимо выговориться, чтобы не чувствовать себя одураченной, а иногда приведение в чувство означает, что я отказываюсь от той роли, которая совершенно бесполезна или в рамках которой я не смогла отстоять свои глубинные цели.

Почему я должна чувствовать себя жертвой обмана?

Понятие «жертва обмана» нельзя отнести к естественным категориям, оно сформировано обстоятельствами и легко трансформируется. Можно ли назвать меня простофилей или раззявой, если я позволяю другому водителю втиснуться прямо передо мной в последнюю секунду? Можно ли считать меня рохлей, если я даю милостыню уличному попрошайке? А как меня назвать, если я решусь вложить деньги в рискованное предприятие и все пойдет не по плану? Да, быть может, для кого-то я типичная неудачница, но вместе с тем меня можно назвать беспечным автолюбителем, отзывчивым благотворителем или инвестором с высокой рискоустойчивостью – возможно, именно такая неоднозначность дает возможность слегка отдышаться и остыть.

Заурядные ситуации такого рода возникают постоянно, и, поскольку я когда-то объявила себя экспертом по жертвам обмана, ко мне очень часто обращаются с рассказами о мелких житейских неприятностях. Моя сестра Айви, которая слушает мои истории о жертвах обмана вот уже пятнадцать лет, как-то позвонила мне, чтобы поведать о том, как она сама в буквальном смысле приводила себя в чувство. Она живет в штате Вермонт, и вот однажды вместе с мужем и друзьями они отправились на велосипедную прогулку. Сестра переоценила свои силы: для онколога она была в отличной форме, однако все остальные участники заезда, похоже, были готовы принять участие в соревновании по триатлону. Они заехали в небольшой городок и остановились у магазина, чтобы купить что-нибудь перекусить. Айви умирала от жажды, и у нее кружилась голова.

«Заходим мы в магазин, – рассказывает она, – и это не просто обычный мини-маркет, куда там! Это же мажорный Вермонт; сама понимаешь: на полках комбуча домашнего приготовления. А мне нужен всего лишь обычный изотоник Gatorade, и оказывается, что он здесь стоит шесть долларов».

Моя сестра была вне себя. Конечно, туристы, приезжающие в Вермонт, может, и не прочь заплатить шесть долларов, вероятно, жители Нью-Йорка с удовольствием купят его за шесть долларов и еще получат за это белую овальную наклейку со значком Вермонта на машину. Но ей-то лучше знать! (Пользуясь правом старшей сестры, я должна заметить, что она, вообще-то, не коренная жительница Вермонта. Не вполне понимаю, каковы ее претензии к старому доброму Вермонту, кроме разве что ее места рождения: она родилась и выросла в штате Мэн. Мы-то с ней точно представляем целевую аудиторию вермонтского магазина. Мы обе любим комбучу.)

«Так или иначе, – продолжала она, – в тот момент я бы и сотню долларов заплатила. Я вспомнила тебя и сказала что-то вроде: “Что же я делаю???”» Слегка остыв и придя в чувство, она купила напиток и отправилась домой.

Статус

Порой ловушки, в которые попадают легковерные люди, оказываются куда серьезнее, чем покупка изотоника или развод на 20 долларов. Гофман понял, что оказаться в дураках в действительности означает «утратить источники социальной гарантии и статуса»^[12]. Столкнувшись с необходимостью открыто считаться с понятиями статуса и иерархии, американцы нередко испытывают трудности, поскольку это мелко, недостойно и противоречит нашим представлениям о равноправии. Однако тот, кто дал себя одурачить, стал пешкой в чужой игре – все эти простофили, раззявы, неудачники традиционно воспринимаются как люди низкого социального статуса, а угроза статусу сродни угрозе жизни. Стать жертвой обмана – довольно серьезное обвинение: вы оказались на ступеньку ниже, и, что еще хуже, вы сами в этом виноваты. Независимо от того, жертвой какой аферы вы стали, тщательно спланированной или случайной, осознавать это отвратительно, и вы растерянно оглядываетесь, недоумевая: «Неужели это я оказался в дураках?»

Нарастающий страх остаться в дураках порой может оказаться мощным толчком к масштабным социально-политическим процессам. Обвинения или оскорбления в адрес неудачника бывают довольно откровенными и резкими, при этом риск быть облапошенным не всегда очевиден, это скрытая угроза, удар будет нанесен исподтишка, а не в открытом бою. Махинации, которые больше всего пугают обывателей и на которые они чаще всего попадаются, ставят статус простофили под удар и подрывают существующий в обществе баланс.

В главах настоящей книги мы не будем ограничиваться рассмотрением взаимоотношений мошенника и его жертвы; мы затронем вопросы социальной значимости и моральной ответственности. Рассуждения о жертвах обмана выполняют определенную функцию – поставить под угрозу существующую социальную иерархию. Кроме того, эта риторика обладает силой воздействия: так или иначе люди стремятся сохранить выстроенную иерархию, всячески избегая угроз. Триггер страха стать жертвой обмана срабатывает быстро, и, как только он запущен, его невозможно игнорировать, он имеет значительные последствия, которые отражаются на когнитивных процессах и социальном взаимодействии.

Страх оказаться в дураках диктует нам, кому можно доверять, а от кого следует держаться подальше. Он заставляет нас всегда помнить о социальной иерархии и контролирует распределение социальных ролей и полномочий. Если рассматривать его как фобию, он по своей природе мало чем отличается от других видов страха. Реакция «бей или беги» может проявляться по-разному. Например, при встрече с медведем я, скорее всего, побегу, однако, в сущности, тот же набор инстинктов определяет реакцию людей, когда они подвергаются риску попасть в руки мошенников. Реакция «бей» (или «дай сдачи») всем понятна, ее можно наблюдать повсюду, от экономических игр до ситуаций с домашним насилием и вооруженных конфликтов. Чувствуя угрозу, потенциальная жертва пытается ответить тем же, чтобы не допустить посягательств на общественный порядок.

Недоумение и возмущение вызывает обратная реакция, когда напуганная жертва мошенника стремится убежать или избежать удара. Это выглядит не так эффектно, но, если я сильно напугана и поэтому не могу довериться или слишком скептически настроена и не готова принять вызов, важно понимать, что любой наш выбор будет иметь серьезные последствия. Отказ вступить в поединок может означать упущенную возможность, нежелание взаимодействовать или неготовность проявить великодушие и сострадание в интересах общества. Эта трусливая тактика отступления влияет на социальную и политическую сферы, будь то здравоохранение, социальное обеспечение или миграционная политика.