На рассвете я пришёл к Уруку, чтобы помочь со стеной. Неподалёку от города, у скал, мы устроили каменоломню. Своей огненной плетью я отрезáл от горы гигантские кирпичи, во много раз больше любых людских жилищ. Плеть входила в камень как в масло. Я сам переносил плиты. Ни один человек не смог бы даже приподнять их. Ни одно животное не сдвинуло бы с места. Я клал свои гигантские кирпичи рядами и наслаждался точностью: они прилегали друг к другу настолько плотно, что травинка не проросла бы между.

Урука и сыновей я научил вытёсывать кирпичи поменьше. Создал для этого кирки и пилы. Их блоки выходили не такими ровными, размером не могли тягаться с моими, но всё равно были внушительны. Люди поднимали их к стене при помощи волов и телег, которые я сотворил.

Жители были воодушевлены. Работа горела у нас в руках. Трудился с братьями и Бильга, хоть ему не было ещё и десяти лет.

9

Девочки росли разными. Ламия начала ходить с охотниками, едва достигнув моего плеча. Она стала смуглая, юркая и бесстрашно-жестокая, пугала даже взрослых мужчин. Один только Бильга не боялся.

Селенит же была бледной, круглолицей. Она редко улыбалась, но в эти мгновения от неё шёл рассеянный, холодный свет. Селенит любила дом, детей, животных и украшения. Одной особенно тёплой весной она начала выходить со мной на рассвете и смотреть, как я создаю вещи. Она вдохновенно училась, но у неё не получалось сотворить ни одной перины, ни одной набедренной повязки.

Девочки считали меня своим отцом. Селенит удивляло, почему я горяч, а она – холодна. Почему моё – пламя, её – камень. Почему я превращаюсь в огонь, она – в змею. В ней не было хищной злобы сестры, это место занимала грусть. И грусть часто разливалась так широко, что затапливала не только саму Селенит, но и её подруг-прислужниц. Часто я слышал, как они плачут вместе, но никогда не мог понять причины этих слёз. Всё у них было: и дом, и еда, и молодость, и красота. Казалось, что плачут они, заранее горюя о потерях, которые их ждут. Была ли Селенит провидицей? Могла ли заглянуть за завесу грядущего? Я не знал.

Много времени проводила она среди животных. Любила гулять под луной. Быки и овцы боялись её змеиного обличья, но шли к ней, когда она превращалась в девушку.

Однажды – это было поздно вечером, и я возвращался с площади – Селенит подошла ко мне, и лицо её светилось серебряным светом:

– Пойдём.

Она повела меня за стену. Мы вышли из городских ворот и направились к пещере, в которой я нашёл их.

– Смотри, – сказала Селенит, показав туда, где когда-то было их гнездо.

В дальнем углу пещеры стояло странное существо. Сначала мне показалось, что это козёл. Но существо вдруг дёргано задвигалось и упало, покатившись мне под ноги. Среди косм я разглядел хищную морду льва и отшатнулся.

– Не бойся, – радостно лепетала Селенит. – Он хороший. Отец! Я сделала его!

10

Чудовище, сотворённое Селенит, оказалось преданным слугой. Везде и всегда оно было готово встать на защиту сестёр. Состояло оно из головы льва и пяти козлиных ног, которые торчали из этой головы во все стороны. Не знаю, хотела ли Селенит, чтобы внешность её питомца получилась именно такой, или это была случайность, но она не видела в нём ни уродства, ни необычности. Меня же больше всего потрясло то, что Селенит смогла создать жизнь, тогда как я ограничивался кирпичами и кирками. Перемещалось чудовище боком, крутясь, как небольшое солнце. Селенит назвала его Буэр.

Люди боялись чудовища, и бóльшую часть времени я был спокоен: страх – верная защита. Девочки мои хорошели день за днём. Им нужен был охранник.

Но я стал замечать, что дети кидаются в чудовище булыжниками, а взрослые не едят принесённую с охоты добычу. Однажды брошенный камень рассёк Селенит щёку. На бледной фарфоровой коже появилась красная полоска. Она не дёрнулась, не вскричала от боли, а с удивлением потрогала царапину, посмотрела на свои окровавленные пальцы. Тогда я превратил Буэра в большую собаку – менять ему внешность было мне под силу.

Собака тоже может защитить, но её не будут сторониться люди.

Селенит ничего не сказала мне, но я понял её недовольство. Она бесконечно рисовала Буэра в его первозданном виде, показывала своим верным подругам-служительницам. Лишённые возможности видеть чудовище вживую, люди быстро забывали, какой ужас оно вызывало. Косматая морда Буэра в солнцеподобной гриве стала появляться на вазах и барельефах.

Селенит снова вставала на рассвете и снова тренировалась. Вскоре ей удалось сделать вторую собаку, названную Хортой, и быка, чьи рога были похожи на серебристый месяц, отчего девочки назвали его Небесным. Колючее, как чертополох, чувство росло во мне: я завидовал своей девочке. Чтобы как-то избавиться от него, я решил быть соучастником создания жизни – вдохнул в зверей немного огня, и глаза их стали красными.

В одну из зим наступил голод. Из-за невиданных холодов помёрзли посевы. Охотники раз за разом возвращались с пустыми руками. Запасы города заканчивались. Урук рассказал, что в окрестностях появился вор, портивший капканы и силки. Ламия и Бильга вызвались его изловить.

Они сплели большую сеть из овечьей шерсти, взяли луки и ушли за стену. Два дня и две ночи не было их, и я начал беспокоиться, посылал слуг на поиски. На третий день они пришли сами. За собой вели человека. Я пригляделся: это был мальчик не старше самого Бильги. Звали его Энкубой.

Ламия рассказала, что они поймали Энкубу в сеть и тащили за собой. Но Бильга захотел сразиться. Если Энкуба окажется сильнее, он его отпустит.

Они долго дрались, пока не пошла у Бильги кровь ушами. Тогда Энкуба поднялся из пыли и предложил Бильге свою дружбу.

– Мы равны друг другу, – сказал он. – Ты выпустил меня из сети, но я всё равно пойду с тобой, уже не как пленник, а как друг. И для тебя будет моя сила и моя добрая воля.

Я смотрел на них и видел, как прочна их связь. Мы редко пускали чужеземцев в город, но Энкуба поселился в доме Урука. Много лет дружил он с Бильгой, и остались они неразлучны даже тогда, когда умер Урук и старшие сыновья, а у Бильги отросла огненная борода, которую он заплетал во множество косиц.

Глава 5
По эту сторону

1

По книге расползались тёмные пятнышки, похожие на леопардовую расцветку, только зелёные. Марта выцепила её с полки. На обложке три небольших рисунка: пантера, медведь на воздушном шаре, толстый человечек. «Маугли», «Винни-Пух и все-все-все», «Малыш и Карлсон».

Она раскрыла книгу на первой странице, провела указательным пальцем сверху вниз.

«Издательство “Правда”, 1985».

– Ну раз «Правда», так и скажи мне правду, – попросила Марта.

– Ты со мной? – тут же откликнулась из кухни бабушка. Она с самого утра кулинарила, ставила какие-то эксперименты.

– Не!

Бабушка с возвращения Марты похудела: ушла даже её молочно-лунная бледность. Она старалась угодить внучке и побольше выведать про случившееся в «Агаресе», что почему-то раздражало.

– Всё ли в порядке с Цабраном? – прошептала Марта в книгу. Переплёт пах орехами и сахарной ватой. – Страница пятьдесят восемь, ммм… ну давай восемнадцатая строка снизу.

Открыла, отсчитала: «Багира его услышала, и этот крик, сказавший ей, что Маугли жив, придал ей силы».

«Уже хорошо», – прочитанная строчка действительно придала ей силы.

– Найдёт ли меня в Москве Ахвал? – снова шёпотом в переплёт. – Страница сто сорок один, первая сверху.

На сто сорок первой был рисунок: Маугли и Багира идут по следу. Пантера поджала лапу, у мальчика кинжал, растрёпанные волосы. Первая строчка была под картинкой, внизу страницы: «Я тоже, – сказала Багира, спрятавшись за скалой. – Я жду, поставив колючку острым концом на камень. Она скользит: на камне осталась царапина. Скажи, что у тебя, Маленький Брат»^[22].

«Значит, надо ждать», – она уставилась в окно и вздрогнула от трели телефона.

– Алло? – Красный провод сам привычно накручивался на палец.

– Марта, это ты? – глухой голос Яртышникова.

– Кто там? – крикнула бабушка поверх чайника.

– Василий Викторович! – так же громко ответила Марта.

– Ты как себя чувствуешь? – спросил Яртышников. – Пришла в себя?

Голос его был резкий, как обычно. Несмотря на красочные рассказы Мишаевых о том, как после землетрясения растрогавшийся Василий Викторович хромал меж рядов спящих спортсменов и целовал их в макушки, Марта не могла себе представить старшего тренера хоть в сколько-нибудь сентиментальном настроении.

– Хорошо, спасибо, – вежливо ответила она, удержавшись от вопроса: «А вы чего звоните?»

– Тут такое дело… э-э-э. – Яртышников перелистывал что-то, Марта слышала шуршание бумаги. – Я всех сегодня обзваниваю. Двадцать пятого августа отборочные на открытое первенство России. Так что, если ты уже готова, приходи на тренировку. Завтра в десять. По утрам будем заниматься, пока школы нет. Придёшь?

– Хорошо. Приду.

– У меня на тебя ставки, Веснова. Ты в прошлый раз в финал прошла. – Василий Викторович повеселел.

– И последний вопрос, – обратилась Марта к книге, положив трубку. – Добыл ли Ахвал заклинание, сможем ли мы с Цабраном жить вместе? Ну, положим, пятьсот один, девятнадцатая строка снизу.

Она долго боялась открывать, тянула, разглядывала рисунки. Наконец решилась: «А Пух всё думал, как же этот дедушка выглядит. И ему пришло в голову, что вдруг они сейчас охотятся как раз на двух дедушек, и интересно, если они поймают этих дедушек, можно ли будет взять хоть одного домой и держать его у себя, и что, интересно, скажет по этому поводу Кристофер Робин. А следы всё шли и шли перед ними…»^[23]

2

Даже пятно цвета шоколада – будто кто-то опрокинул чашку с какао – у новой Хорты было таким же, как у старой. В доме с первого же дня она стала спать на угловом диване в кухне – там же, где спала прежняя. Вырин сказал себе, что это совпадение. Чует собачий запах.

Дворняга же в дом почти не заходила, жила во дворе. Ела мало. Спала под грушей. Иногда подходила к забору, ставила на него передние лапы. На прогулках с поводка не рвалась, но всё время рыскала носом по земле. Искала кого-то, ждала. Григорий назвал её Бобиком, потому что это был он, мальчик. Дворняга сразу стала отзываться на кличку, смотрела с благодарностью, но от нежностей отказывалась: я не твоя, я хозяина жду.

Вырин понимал, что её ожидание может растянуться на годы, а может оказаться напрасным: хозяин не придёт никогда. Он развесил объявления «Нашлась собака».

Часто захаживала Рэна. Она скучала по Полине, но особенно – по своей спасительной роли в её судьбе, и приходила к Григорию поговорить об этом. Разговоры её шли по кругу, перескакивая с одной обмусоленной детали на другую. Вырин терпел по настроению: если, например, дождик и Хорта ластится к ногам, будто бы даже светясь от радости, что он рядом, то ему бывало жалко Рэну, он слушал сочувственно, кивал в нужных местах, задавал правильные вопросы.

А когда сдавливала духота, из-под фуражки по вискам тёк пот, а рубашка липла к спине, он мог на неё и гаркнуть, и прогнать восвояси, и посоветовать захлопнуть шарманку: много раз слышано, наизусть выучено. Рэна обижалась, кричала, уходила навсегда, чтобы вернуться назавтра – с тортиком или самодельными пельмешками, бросаешь которые в кипяток, и они кружатся в вихре горошин чёрного перца и лаврового листа. Пельмени Вырин любил, его организм заглатывал их, не дожёвывая, глаза сами собой закрывались от удовольствия, язык бесстыдно причмокивал. Ел и чувствовал себя виноватым, что намедни нашумел.

3

Рыжая позвонила в дверь, когда Марта заканчивала втыкать змееподобные лебединые шеи в эклеры. Только что испечённые, со свежим заварным кремом, они пахли обещанием нежно растаять во рту. Это было особенно прекрасно в сочетании с запахом кофе, который бабушка варила в джезве на плите.