Возможно, заброшенный сад потому так занимал мысли Мэри, что ей совершенно нечем было заняться. Она всё думала и думала о нём – как бы ей на него взглянуть? Зачем же мистер Арчибальд Крейвен зарыл ключ в землю? Если он так любил свою жену, то почему невзлюбил её сад? Интересно, увидит ли она когда-нибудь мистера Крейвена? Впрочем, она знала, что он ей всё равно не понравится, да и она ему тоже, и что она будет стоять и молча смотреть на него, хотя ей и очень захочется спросить у него, почему он так странно поступил.

«Я никогда никому не нравлюсь, – думала она, – да и мне никто не нравится. И я не умею болтать, как крофордовские дети. Вечно они смеялись, болтали, шумели».

Тут Мэри вспомнила птичку, которая пела ей песенку, и дерево за стеной, в ветвях которого та сидела, и вдруг остановилась как вкопанная.

«Это дерево растёт в тайном саду, – подумалось ей, – я прямо-таки уверена в этом! Он окружён стеной, а дверки нет!»

Она возвратилась в огород – старик копал там землю. Она подошла и стала рядом; несколько минут она спокойно и холодно следила за ним. Он не обращал на неё никакого внимания; наконец она заговорила.

– Я посмотрела, – сказала она.

– Кто ж тебе мешал? – отвечал он угрюмо.

– Я и во фруктовом саду была.

– Там нет сторожевой собаки, – отвечал тот.

– Но там нет и дверки в другой сад, – заметила Мэри.

– В какой сад? – переспросил он своим грубым голосом и перестал копать.

– Который за той стеной, – отвечала Мэри. – Там за стеной деревья, я видела верхушки. На одной сидела птичка с красной грудкой и пела.

Хмурое морщинистое лицо старика вдруг просветлело. Его осветила улыбка – садовник преобразился. Как странно, подумала она про себя, – когда люди улыбаются, они кажутся гораздо лучше. Раньше ей это не приходило в голову.

Он повернулся лицом туда, где росли фруктовые деревья, и свистнул – тихо и нежно. Мэри удивилась: как это такой мрачный и грубый человек засвистел так нежно и призывно?

Миг, и – о чудо! – она услышала, как порхнули по воздуху крылья и красногрудая птичка подлетела и уселась на ком земли рядом с башмаком садовника.

– А вот и она, – радостно хмыкнул старик и заговорил с птичкой, словно с ребёнком. – Где ж ты пропадала, негодница? – спрашивал он. – Давненько я тебя не видел. Может, стала уже себе муженька присматривать? Не рано ли?

Птичка наклонила головку набок и посмотрела на него чёрными, блестящими, как бусинки, глазками. Похоже, она хорошо знает садовника и совсем его не боится. Она скакала вокруг и весело клевала землю, ища червяков и семена. У Мэри в груди что-то странно шевельнулось – птичка была такая славная, весёлая и умненькая, ну совсем как человек. Тельце у неё крошечное и пухленькое, тоненький клюв и стройные тоненькие ножки.

– Она всегда на твой зов прилетает? – спросила девочка тихонько у старика.

– Уж конечно. Я её ещё с той поры знаю, как она только с гнезда слетела. Перепорхнула через стену сюда из того сада, а обратно-то перелететь силёнок не хватает. Пришлось ей здесь на несколько дней задержаться – вот мы и подружились. А когда она к себе вернулась, остальные птицы уже разлетелись. Она загрустила – и опять ко мне!

– Что это за птичка? – спросила Мэри.

– А ты не знаешь? Это малиновка-красногрудка. До того доверчивые, до того любопытные эти птички, других таких не найдёшь. Они как собаки доверчивые – надо только уметь к ним подойти. Смотри, как она клюёт да на нас поглядывает. Знает, что мы про неё говорим!

Как это было удивительно! Старый садовник смотрел на пухленькую птичку с красной грудкой с такой любовью, словно гордился ею!

– Уж очень она тщеславная, – хмыкнул он. – Любит слушать, как про неё говорят. А любопытна – ни с кем не сравнить! Всегда прилетит и смотрит, что это я посадил. Она много такого знает, о чём даже мистер Крейвен не подозревает. Она у нас старший садовник, право слово, она!

Малиновка скакала вокруг и будто клевала землю, время от времени останавливаясь и поглядывая на них. Мэри показалось, что её чёрные глазки-бусинки с любопытством смотрят на неё. Может, и правда приглядывается. В груди у Мэри ещё больше защемило.

– А остальные птенцы куда улетели? – спросила она.

– Откуда же мне знать? Родители их из гнезда выталкивают, чтобы летали. Оглянуться не успеешь, а их уж и след простыл. Эта-то понимала, что к чему, не хотела жить одинокой.

Мэри шагнула к малиновке и пристально всмотрелась в неё.

– Я тоже одинокая, – сказала она.

Раньше она и не подозревала, что это одна из причин её тоски и раздражения. Только теперь, взглянув на малиновку и встретив её ответный взгляд, она внезапно поняла это.

Старый садовник сдвинул шапку на затылок и остановил на ней взгляд.

– Это ты, что ли, девчушка из Индии? – спросил он наконец.

Мэри кивнула.

– То-то тебе не по себе! Будет ещё хуже, а потом пройдёт, – произнёс он.

И принялся снова копать, с силой вонзая лопату в жирный чернозём. Малиновка всё прыгала вокруг и клевала.

– Как тебя зовут? – спросила Мэри.

Садовник выпрямился.

– Бен Везерстаф, – ответил он. И прибавил с хмурой улыбкой: – Я ведь тоже один, только вот она, – и он указал большим пальцем на малиновку, – меня навещает. Единственная моя подружка!

В Йоркшире обычно все говорят прямо, с грубоватой простотой, а старый Бен Везерстаф был настоящим йоркширцем, выросшим среди вересковых пустошей.

– А у меня друзей нет, – сказала Мэри. – И никогда не было. Айя меня не любила, и я никогда ни с кем не играла.

– Мы с тобой похожи, – отвечал садовник. – Два сапога пара! Красотой не блещем, да и нрав у нас невесёлый. Небось характер у тебя тоже скверный, а?

Он говорил без всяких околичностей, а Мэри Леннокс до сих пор ни разу не слышала о себе правды. Что бы она ни делала, слуги-туземцы вечно лишь кланялись и во всём ей подчинялись. Она никогда не думала о своей внешности – неужто вид у неё был такой же неприглядный, как у Бена Везерстафа? Выглядел он мрачно – пока не прилетела малиновка; неужели и она выглядит так же? И правда ли, что характер у неё тоже скверный? Ей стало не по себе.

Вдруг у неё над ухом послышалось звонкое посвистывание. Она повернулась. Рядом стояла молоденькая яблонька – малиновка взлетела на ветку яблоньки и залилась. Бен Везерстаф рассмеялся.

– Что это она? – удивилась Мэри.

– Решила с тобой подружиться, – отвечал Бен. – Разрази меня гром, ты ей приглянулась.

– Я? – переспросила Мэри.

Она тихонько подошла к яблоньке и подняла голову.

– Ты бы хотела со мной подружиться? – спросила она малиновку, будто та всё понимала. – Правда?

Она произнесла эти слова не холодно, как обычно, и не тем повелительным тоном, каким говорила со слугами в Индии. Голос её вдруг зазвучал так ласково, убедительно и нежно, что старый Бен Везерстаф удивился не меньше, чем сама Мэри, когда услыхал его.

– Ну и ну! – вскричал он. – Ты так хорошо это вдруг сказала, будто ты и впрямь ребёнок, а не противная старушонка! Ну прямо как Дикон, когда он со всякой живностью на пустоши разговаривает.

– А ты Дикона знаешь? – спросила, оборотясь, Мэри.

– Его все знают. Он тут повсюду бродит. Его и вереск, и ежевика знают! Небось и лисы ему свои норы с лисятами показывают, и жаворонки от него гнёзд не прячут.

Мэри захотелось его ещё расспросить: Дикон её интересовал не меньше, чем заброшенный сад. Но тут малиновка смолкла, затрепыхала крылышками, расправила их и улетела. У неё ведь были и другие дела.

– Она улетела за стену! – воскликнула Мэри, следившая за ней глазами. – Она полетела в яблоневый сад… перелетела и вторую стену… в сад, куда нет дверки!

– Она там живёт, – ответил старый Бен. – Она там и из яйца вылупилась. А если ищет себе муженька, то уж, верно, там, среди розовых кустов.

– Розовых кустов? – переспросила Мэри. – Там есть розовые кусты?

Бен Везерстаф снова взялся за лопату.

– Были, – пробурчал он, – десять лет назад.

– Я бы хотела на них взглянуть, – сказала Мэри. – Где же дверка? Должна же где-то быть дверка.

Бен вонзил лопату поглубже в землю, – похоже, он больше не хотел с ней разговаривать.

– Была десять лет назад, а теперь нет, – проговорил он.

– Нет дверки? Не может быть!

– Дверку теперь никто не найдёт, да и тебе что за дело? Не приставай, не суй нос, куда не нужно! Слушай, мне работать надо. Иди-ка играй. Нет у меня больше времени.

Он перестал копать, вскинул лопату на плечо и ушёл, не простясь и даже не взглянув на Мэри.

Глава 5
Плач в коридоре

Дни шли, и поначалу все они казались Мэри Леннокс одинаковыми. Каждое утро она просыпалась в своей комнате с гобеленами – Марта уже стояла на коленях перед камином и разжигала огонь; каждое утро она завтракала в детской, где ничто не радовало глаз; потом глядела в окно на пустошь, которая раскинулась широко во все стороны и, казалось, простиралась до самого неба, а насмотревшись, соображала, что если не выйдет из дому, то придётся сидеть без дела в своих комнатах, – и шла в парк. Она и не подозревала, что это-то и было самым лучшим, и что, когда она шла бодрым шагом или бежала по дорожкам, кровь начинала быстрее бежать у неё по жилам, и что, борясь с ветром, дувшим с равнины, она становилась крепче. Бегала она лишь для того, чтобы согреться, и ненавидела ветер, который обжигал ей лицо, выл и толкал в грудь, словно невидимый великан. Однако порывы ветра, пролетающего над зарослями вереска, наполняли ей лёгкие воздухом, от которого всё её худенькое тельце здоровело, и зажигали румянец на её щеках и огоньки в глазах.

После нескольких дней, проведённых на воздухе, она проснулась как-то утром голодной (теперь-то она поняла, что это такое!). Усевшись завтракать, она уже не смотрела с презрением на овсянку и не отодвинула миску, а, взяв ложку, принялась есть – и съела всё до дна.

– Ты сегодня неплохо поела, правда? – заметила Марта.

– Каша сегодня такая вкусная, – отвечала Мэри с удивлением.

– Это ты на вольном воздухе аппетит нагуляла, – сказала Марта. – Хорошо, что у тебя не только аппетит, но и еда есть. А то у моих-то аппетит есть, а еды, почитай, и нету! Играй каждый день во дворе – не будешь такая жёлтая и тощая!

– Я не играю, – заметила Мэри. – Мне играть нечем.

– Нечем играть! – всплеснула Марта руками. – Да наши ребятишки палочками и камешками играют. Бегают себе, кричат и на всё глядят!

Мэри не кричала, но на всё глядела. Больше ей нечем было заняться. Она обошла все сады и пробежала по всем дорожкам в парке. Иногда она принималась искать Бена Везерстафа, но, хотя порой и находила его где-нибудь за работой, он вечно был слишком занят – а может быть, не в духе – и не обращал на неё никакого внимания. А раз, когда она направилась к нему, он взял лопату и пошёл прочь, словно нарочно, чтобы с ней не разговаривать.

Было одно место, куда Мэри ходила чаще всего. Это была длинная дорожка вдоль каменной стены, за которой тянулись фруктовые сады и огороды. С обеих сторон дорожки шли цветочные бордюры, которые сейчас были обнажены, а стену покрывал плющ. В дальнем конце стены тёмно-зелёные листья плюща разрослись особенно густо. Всюду вокруг они были аккуратно подстрижены, но здесь садовые ножницы их даже не коснулись.

Уже через несколько дней после разговора с Беном Везерстафом Мэри заметила это; она остановилась и задумалась, глядя на длинный побег плюща, раскачиваемый ветром. Вдруг в воздухе мелькнуло что-то красное и прозвучала звонкая трель. Знакомая малиновка с красной грудкой вспорхнула на стену и с интересом посмотрела на Мэри, склонив головку и чуть подавшись вперёд.

– Ах, – воскликнула Мэри, – это ты, это ты?

Ей было совсем не странно, что она заговорила с малиновкой, словно та могла её понять и даже ответить.

И малиновка ей ответила. Она запрыгала по стене, щебеча и насвистывая, словно хотела что-то рассказать. Мэри показалось, что птичка её понимает, хоть и изъясняется на своём языке.