Лишь восьмой этаж Вавилона скрывался за дверями и стенами. Остальные семь представляли собой открытое пространство, не отделенное от лестниц, но на восьмом этаже лестница вела в кирпичный коридор, а тот, в свою очередь, – к тяжелой деревянной двери.

– Преграда для огня, – объяснил Энтони. – На всякий случай. Преграждает путь к остальному зданию, чтобы не повредить «Грамматики», если что-то взорвется.

Он навалился на дверь всем телом и толкнул.

Восьмой этаж больше напоминал мастерскую, чем исследовательскую лабораторию. Ученые стояли, склонившись над верстаками, как механики, орудуя разного рода инструментами для гравировки на серебряных пластинах всех размеров и форм. Помещение было наполнено гулом, свистом и жужжанием. Рядом с окном что-то взорвалось, посыпались искры, сопровождаемые градом ругательств, но никто даже не повернул голову.

Перед конторкой их ожидал дородный седовласый человек. У него было широкое морщинистое лицо, но глаза так сверкали, что ему можно было дать от сорока до шестидесяти. Его черную мантию магистра покрывал такой слой пыли, что она светилась при каждом движении. Когда он энергично говорил, его густые темные брови невероятно выразительно двигались, как будто вот-вот спрыгнут с лица.

– Доброе утро, – сказал он. – Я профессор Джером Плейфер, глава факультета. Я немного болтаю на французском и итальянском, но моя первая любовь – немецкий. Благодарю, Энтони, вы свободны. У вас с Вудхаусом уже все готово для поездки на Ямайку?

– Пока нет, – ответил Энтони. – Нужно еще взять учебник по патуа. Я подозреваю, что его снова забрал Гидеон, не расписавшись.

– Что ж, тогда займитесь этим.

Энтони кивнул, коснулся воображаемой шляпы, посмотрев на спутников Робина, и направился обратно к тяжелой двери.

Профессор Плейфер обратился к ним с сияющей улыбкой:

– Ну, вот вы и осмотрели Вавилон. И как у нас дела?

Некоторое время все молчали. Летти, Рами и Виктуар, похоже, были настолько же ошеломлены, как и Робин. На них разом вывалили столько информации, что в результате Робин не чувствовал земли под ногами.

Профессор Плейфер хихикнул.

– Понимаю. В первый день у меня было такое же чувство. Это как войти в зачарованный мир, правда? Как пировать на балу у фей. Как только узнаешь о том, что происходит в башне, обыденный мир перестает казаться интересным.

– Это потрясающе, сэр, – сказала Летти. – Невероятно.

Профессор Плейфер подмигнул ей.

– Это самое чудесное место на земле. – Он откашлялся. – А теперь я расскажу вам одну историю. Простите за излишнюю театральность, но мне хочется как-то отметить знаменательное событие, ведь это ваш первый день в самом важном научном центре в мире. Не возражаете?

Он не нуждался в разрешении, но они все равно кивнули.

– Благодарю. Итак, эту историю мы знаем от Геродота. – Он прошел взад-вперед перед ними, как игрок, отмечающий свою позицию на поле. – Он говорит, что египетский фараон Псамметих однажды заключил соглашение с пиратами Ионического моря, чтобы нанести поражение одиннадцати правителям, предавшим его. После победы над врагами он отдал союзникам большую территорию. Но Псамметих хотел получить гарантию, что ионийцы не обратятся против него, как когда-то прежние союзники. Он хотел предотвратить войны, основанные на непонимании. И поэтому отправил юных египетских мальчиков жить среди ионийцев и учить греческий, чтобы, когда вырастут, они служили переводчиками между двумя народами. Здесь, в Вавилоне, мы черпаем вдохновение от Псамметиха.

Его сверкающий взгляд остановился на каждом новоиспеченном студенте по очереди.

– Перевод с незапамятных времен служил посредником в достижении мира. Перевод делает возможной коммуникацию, а она, в свою очередь, уступает место дипломатии и сотрудничеству между разными народами, приносящим процветание всем. Конечно же, вы уже заметили, что из всех оксфордских колледжей только Вавилон принимает студентов неевропейского происхождения. Больше нигде в стране вы не увидите индусов, мусульман, африканцев и китайцев, которые учатся под одной крышей. Мы принимаем вас не вопреки, а благодаря происхождению. – Профессор Плейфер подчеркнул последнюю фразу, как будто это предмет для огромной гордости. – Из-за своего происхождения вы получили в дар языки, которыми не могут в той же мере овладеть рожденные в Англии. И вы, как и мальчики Псамметиха, расскажете о мировой гармонии и воплотите ее в жизнь.

Он сложил руки перед собой как в молитве.

– Вот так. Кстати, выпускники каждый год смеются надо мной из-за этой речи. Они считают это банальностью. Но, думаю, положение обязывает быть серьезным, вам так не кажется? В конце концов, мы собрались здесь, чтобы познать непознанное, познакомиться с незнакомым. Мы здесь, чтобы творить магию словами.

Робин решил, что это самое приятное, что он когда-либо слышал о своем иностранном происхождении. И хотя от этого рассказа у него засосало под ложечкой, ведь он читал Геродота и помнил, что те египетские мальчики были рабами, его все равно охватил восторг: возможно, инаковость не обречет его вечно жить на обочине, а наоборот, сделает особенным.

После этого профессор Плейфер собрал их за пустым верстаком для демонстрации.

– Так вот, простой обыватель считает работу с серебром равноценной колдовству. – Он закатал рукава до локтей и повысил голос, чтобы его было слышно сквозь грохот. – Они думают, будто сила пластин заключается в самом серебре, будто серебро унаследовало какую-то магическую субстанцию, способную изменить мир.

Он отпер левый ящик стола и вытащил оттуда гладкую серебряную пластину.

– И не могу сказать, что они полностью заблуждаются. В серебре и впрямь есть нечто такое, что делает его идеальным носителем наших идей. Мне нравится думать, что оно благословлено богами – в конце концов, для очистки мы используем ртуть, mercury, а Меркурий – быстроногий бог. Меркурий, Гермес. Не значит ли это, что серебро неразрывно связано с герменевтикой? Но давайте отбросим излишнюю романтику. Нет, сила серебряной пластины заключена в словах. А если еще точнее, в том свойстве языка, которое не способны выразить слова, и оно утрачивается, когда мы переключаемся с одного языка на другой. Серебро улавливает утраченное и воплощает его в жизнь.

Он поднял взгляд на их ошарашенные лица.

– У вас есть вопросы. Не волнуйтесь. Вы не начнете работать с серебром до конца третьего года обучения. У вас масса времени, чтобы до этого момента ознакомиться с теорией. А сейчас важно, чтобы вы поняли масштаб того, чем мы здесь занимаемся. – Он потянулся за гравером. – А именно заклинаний.

Он стал гравировать слово на пластине.

– Я покажу вам простейший пример. Эффект будет скромным, посмотрим, почувствуете ли вы его.

Он закончил писать на одной стороне и показал им пластину.

– Heimlich. Немецкое слово, означающее «скрытый», «потайной», именно так я переведу его на английский. Но heimlich значит больше, чем просто секреты. Это слово произошло от протогерманского слова, означающего «дом». Сложите эти значения, и что вы получите? Нечто вроде тайного места или того чувства, которое охватывает вас, когда вы находитесь дома, скрывшись от внешнего мира.

Говоря это, он выгравировал слово «потайной» на другой стороне пластины. И стоило ему закончить, как серебро завибрировало.

– Heimlich, – произнес он. – Потайной.

И снова Робин услышал пение, доносившееся непонятно откуда, нечеловеческий голос.

Мир вокруг изменился. Что-то как будто связало их вместе, в воздухе возник какой-то неосязаемый барьер, поглотивший все звуки, и они словно оказались здесь одни, хотя и знали, что вокруг суетятся ученые. Одни. И ограждены от всех опасностей. Это была их башня, их убежище^[30].

Эта магия не была им чужда. Все они уже видели эффекты серебра, в Англии этого невозможно избежать. Но одно дело – знать о свойствах серебряных пластин, о том, что они лежат в основе функционирования прогрессивного общества. И совсем другое – собственными глазами увидеть, как они меняют реальность, как слова улавливают то, что не опишешь никакими словами, и вызывают сверхъестественный физический эффект.

Виктуар накрыла рот ладонью. Летти тяжело дышала. Рами быстро моргал, словно пытался сдержать слезы.

А Робин, глядя на все еще вибрирующую пластину, ясно понимал, что это стоило всех страданий. Одиночество, побои, долгие, изматывающие часы зубрежки, поглощение языков как горькой микстуры – все ради того, чтобы однажды очутиться здесь.

– И последнее, – сказал профессор Плейфер, провожая их вниз по лестнице. – Нам понадобится ваша кровь.

– Прошу прощения? – отозвалась Летти.

– Ваша кровь. Это не займет много времени.

Профессор Плейфер повел их через вестибюль в маленькую комнатку без окон, скрытую за книжными полками. В ней ничего не было, не считая простого стола и четырех стульев. Профессор пригласил их сесть и шагнул к дальней стене – оказывается, в камне было встроено несколько ящиков. Он выдвинул верхний ящик, в котором в несколько рядов стояли крохотные склянки. На каждой была этикетка с именем ученого или студента, чья кровь там находилась.

– Это для охранной системы, – объяснил профессор Плейфер. – Вавилон пытались ограбить чаще, чем все банки Лондона, вместе взятые. Двери пресекают почти все попытки, но охранной системе нужно как-то отличать ученых от грабителей. Мы пытались делать это по волосам и ногтям, но их слишком просто украсть.

– Кровь тоже можно украсть, – сказал Рами.

– Можно, – согласился профессор Плейфер. – Но в таком случае воры должны быть настроены решительнее.

Он вытащил из нижнего ящика несколько шприцев.

– Будьте добры, закатайте рукава.

Они нехотя подчинились.

– Неужели здесь нет доктора? – спросила Виктуар.

– Не беспокойтесь. – Профессор Плейфер постучал по игле. – Я неплохо с этим справляюсь. Я быстро найду вену. Кто первый?

Робин вызвался первым: ему не хотелось страдать в ожидании, наблюдая за остальными. Рами был следующим, за ним Виктуар, а потом Летти. Вся процедура заняла меньше четверти часа и прошла без происшествий, не считая того, что Летти буквально позеленела к тому моменту, когда игла вышла из ее вены.

– Теперь вам надо хорошенько подкрепиться, – сказал профессор Плейфер. – Лучше всего кровяной пудинг, если найдется.

Четыре новые склянки, промаркированные аккуратным мелким почерком, присоединились к остальным.

– Теперь вы стали частью башни, – сказал профессор Плейфер, закрывая ящики. – Теперь башня знает вас как своих.

Рами поморщился.

– Немного жутковато, как по мне.

– Вовсе нет, – возразил профессор Плейфер. – Вы находитесь в том месте, где творят магию. Внешне оно имеет все атрибуты современного университета, но по сути Вавилон – не что иное, как берлога алхимиков. Правда, в отличие от алхимиков, мы на самом деле нашли способ трансформации вещества. Но не с помощью чего-то материального. А с помощью слова.

Студенты Вавилона питались в буфете рядом с Рэдклиффской библиотекой, вместе с учащимися еще нескольких гуманитарных факультетов. Предполагалось, что кормят там хорошо, но буфет был закрыт до начала завтрашних занятий, поэтому они вернулись обратно в колледж, успев как раз к концу обеда. Горячие блюда уже закончились, но до позднего ужина предлагался чай с легкими закусками. Все нагрузили подносы чашками, чайниками, сахарницами, молочниками и булочками, а потом лавировали между длинными деревянными столами, пока не нашли свободный в углу.

– Так ты из Кантона? – спросила Летти.

Как отметил Робин, она была очень напористой и задавала вопросы, даже самые доброжелательные, властным и строгим тоном.

Робин как раз впился зубами в булочку, сухую и черствую, и ему пришлось глотнуть чая, прежде чем ответить. К этому моменту Летти уже обратила взгляд на Рами.

– А ты из Мадраса? Бомбея?

– Из Калькутты, – добродушно ответил Рами.