С величайшей осторожностью посверкивающий искрами флогистон был помещен в грудь машины. Раздался громкий щелчок. Затем еще один. И еще. Камень замерцал и вдруг принялся медленно пульсировать синим огнем. Механизм вздрогнул.

Повисла тишина, и я мог бы поклясться, что услышал легкий стрекот вычислительных машин, начавший доноситься из-под черепа лежащей. Прошла одна минута, потянулась вторая, стрекот легких шестерней то затихал, то нарастал опять, и вдруг машина щелкнула веками, открывая светящиеся синим светом глаза. С чуть слышным скрипом механизм поднялся из своего гроба, вставая в полный рост.

– Добрый день, господа. – Голос машины оказался неожиданно мелодичным, похожим на игру музыкальной шкатулки.

Ее руки почти по-человечески отряхнули платье, сбрасывая опилки.

Парослав Котельников с сомнением осмотрел гостью с ног до головы и многозначительно показал на держащих ружья агентов.

– Одно резкое движение, и пуль в твоей голове станет больше, чем зубов, и да, день добрый. Остроумов, ну а ты что стоишь, как тополь серебристый? Давай, принимай богатство, доброволец ты наш.

Несколько растерявшись, я обернулся к инженерам.

– У нее есть имя?

Машина, впрочем, ответила мне за них:

– Самодвижущийся тактический интеллектуальный механизм модели Ариадна. Заводской номер: девятнадцать. Полицейская версия. Модернизированная. Исправленная.

С хрустом щелкнули суставы, и машина, резко дернувшись, шагнула ко мне. Металлические пальцы протянулись вперед. Все замерли. На столе невыразимо громко тикали часы. Я осторожно пожал холодную руку. Пальцы из оправленного в бронзу фарфора легко коснулись моей кожи. Рукопожатие закончилось. Я сделал шаг назад. Сыщики за моей спиной облегченно выдохнули.

– Очень приятно, господин Остроумов, я надеюсь, что мы с вами сработаемся, – произнесла Ариадна с улыбкой, которая мне совершенно не понравилась.

0011

– Виктор, ты там как, живой еще или тебя уже эта чертова кукла распотрошить успела?

Появившийся в дверях моего кабинета поручик Бедов отвлек меня от чтения. На лице сыщика, обычно несущем тяжелую печать двух войн и четырех браков, сейчас читался жгучий интерес.

– Лучше бы и вправду распотрошила. – Я с раздражением отложил толстые машинописные тетради с инструкциями, что шли комплектом к Ариадне. – Чувствую себя так, будто опять в духовно-механическое училище попал.

Поручик только присвистнул, глядя на бумаги, испещренные решетками логических схем, и, без приглашения упав на стул, принялся рассматривать то сидящую в углу кабинета машину, то меловую черту в двух метрах от нее, которой я попытался обозначить безопасную зону.

Ариадна не двигалась.

Раскачиваясь на стуле, поручик поднял свой длинноствольный револьвер, делая вид, что целится в механизм, но это, к разочарованию Бедова, не вызвало у Ариадны никакой реакции.

– Право, какая скука. И такими египетскими истуканами они думают нас заменить? Эх, сия вещица явно не стоила моей опасной ретирады с дежурства.

– Бедов, ты давай поаккуратней. Не пальни случайно. А то ты за разбитый локомобиль расплатиться до сих пор не можешь, а Ариадна, думаю, как полкорвета стоит, не меньше.

– Да ладно тебе. Спишем на самооборону, если что. – Поручик хмыкнул, но дурачиться все же перестал и револьвер опустил. – Ладно, ну так что она делать умеет?

– Да кто знает-то, сам же видишь, инструкции сперва надо все вычитать.

– Господи, всему тебя учить. Брось ты свои бумажки. Эй, кукла механическая, ты что умеешь?

Машина повернула голову к поручику, и я осознал, что это было ее первое движение с того момента, как я приказал ей сесть в углу. Вычислительные механизмы в ее голове громко защелкали, застрекотали железными кузнечиками. Сощурив глаза, Ариадна смотрела на Бедова.

Шли секунды. Машина молчала, оставаясь в той же позе. Бедов недоуменно поднял бровь. Молчание длилось. Длилось уже почти минуту, и наконец, когда я уже решил проверить механизм, Ариадна со щелчком улыбнулась и распрямилась на стуле.

– Судя по результатам анализа, я умею все то же, что умеете вы, господин Бедов, только, естественно, делаю это гораздо лучше и быстрее, что, однако, связано более не с совершенством моих механизмов, а с вашими весьма посредственными данными.

Я изо всех сил закашлялся, явно понимая, что в случае смешка Бедов напомнит мне про выплату давешнего карточного долга. Поручик же резко выпрямился на стуле, к его щекам прилила краска.

– Надеюсь, в таком случае твоих выдающихся данных хватит, чтобы понять, что твой шанс пройти испытания в нашем отделении сейчас очень сильно понизился.

– Господин Бедов, учитывая, что вам понадобится от шестидесяти до девяноста минут, чтобы осознать, что в данный момент вы пытаетесь завязать вражду с запрограммированным автоматом, я оглашу этот факт вслух сейчас, в целях экономии вашего маломощного вычислительного ресурса.

Я не выдержал и прыснул. Грохнув стулом, взбешенный поручик вышел прочь, на прощание напомнив занести семьдесят рублей, проигранные мной в преферанс.

0100

Шли дни. Я достаточно разобрался с машиной и уже начал давать ей простые поручения. Теперь с утра и до самого вечера кабинет полнился медным звоном: пальцы механизма с недоступной человеку скоростью били по пишущей машинке, перепечатывая скопившиеся отчеты. Инцидентов не было. Все шло так маслено-гладко, что волей-неволей сыскное отделение начало привыкать к странной машине. Даже Парослав Котельников, изначально смотревший на нее из-под насупленных бровей, завел теперь привычку в обед заходить в мой кабинет, чтобы сыграть с механизмом партию в шашки, до которых сыщик был редким охотником.

– Знаешь, наверно, погорячился я с Ариадной. Может, и будет с нее толк. Механизация-то труда дело нужное. – Парослав закурил и отодвинул доску прочь, признавая очередное поражение.

Остальные сыщики, наблюдавшие за поединком человека и машины, страдальчески застонали. Ариадна, не обращая на них внимания, вернулась к пишущей машинке. По кабинету опять поплыл привычный металлический звон.

– Сколько ты, Остроумов, еще планируешь ее в кабинете держать? – Парослав Котельников, прищурившись, смотрел на работающий напротив него механизм. – Думается мне, пора уже ее испытать в деле.

При этих словах ритмичный стук машинки на секунду сбился, но, возможно, мне просто послышалось.

– Расследования подходящего пока не могу найти, чтоб ее задействовать, вот в чем проблема. Да еще и со всеми этими фабричными забастовками на улицах стало неспокойно.

Парослав Котельников покусал ус, глядя в дымную мглу за окном.

– Вот в том-то и дело. Виктор, ни министр, ни Инженерная коллегия с нас не слезут. А на улицах неспокойней день ото дня. И если, не приведи господь, в заводских кварталах как следует полыхнет, то я бы предпочел, чтобы меня не отвлекали еще и с этими испытаниями. Время не ждет.

Стоящий за спиной начальника Бедов тут же воспользовался ситуацией.

– Виктор, у меня как раз есть дело на Обводном канале. Скину тебе его с удовольствием. Там и пострадавший труп, и свидетелей нет, да и на улицах этой кукле механической некому руки рвать будет – патрули всех разогнали. Так что для цивильных ваши маневры весьма безопасно пройдут.

– Бедов, золотая ты голова, ведь неплохая идея, – оживился Парослав Котельников. – Да, дело на Обводном действительно самое подходящее, давай вводи-ка их в курс.

– О, расскажу с превеликим удовольствием! – Поручик ухмыльнулся, довольный внезапным всеобщим вниманием, и принялся излагать произошедшее. – Итак, господа, сперва про покойного: Меликов, учитель музыки в гимназии и мой давний знакомец по карточному столу. Умер, кстати, не успев стребовать с меня пятидесяти рублей долга, что, сами понимаете, характеризует его очень положительно. Впрочем, важнее другое, вам обязательно надо знать, что экземпляром Меликов был презанятнейшим. Представьте, абсолютно в любую погоду он выходил из дома в калошах и с зонтиком и непременно в теплом пальто на вате. И зонтик у него был в чехле, и часы в чехле из замши, и лицо, казалось, тоже было в чехле, так как он все время прятал его в поднятый воротник. Меликов всегда носил темные очки, фуфайку, а когда садился на извозчика, то приказывал поднимать верх. Одним словом, у него наблюдалось постоянное и непреодолимое стремление окружить себя оболочкой, создать себе, так сказать, футляр, который уединил бы его, защитил его от внешнего мира. Диспозицию понимаете?

Бедов взял почти театральную паузу, чуть наклонил голову, с наслаждением оглядывая своих слушателей, и лишь затем продолжил:

– Ну а теперь, господа, к главному. Три дня назад Меликов умер у себя дома от разрыва сердца. Ну, умер, казалось бы, и умер, дело обычное, но дверь в его комнаты явно была взломана, и знаете, где лежал его труп? Готовьтесь! Его труп нашли внутри футляра от контрабаса!

Стук по печатной машинке вдруг прекратился, и Ариадна обернулась к нам.

Из механизма послышался странный звук, будто по хрусталю забили маленькие серебряные молоточки. Миг – и этот звук превратился в странное подобие смеха.

– Почему вы не радуетесь? – Ариадна удивленно посмотрела на нас своими светящимися глазами. – Рассказ получил явно иронически окрашенное окончание.

По кабинету вновь поплыл хрустальный перезвон, и я тяжело выдохнул, осознавая, что работать с выданным механизмом будет даже сложнее, чем я ожидал.

0101

Обводной канал встретил нас ревом фабричных гудков и криками бастующих. Трубы лепящихся по берегам фабрик больше не курились дымом. Истончившаяся пелена смога открывала десятки неразгруженных барж у причалов и перегородившие улицы баррикады, перед которыми замерли составы с углем. Уже третий день на Обводном шла стачка. Впрочем, сходящие с приставших пароходов, закованные в броню жандармские части ясно давали понять, что и в этой части города сокращать четырнадцатичасовой рабочий день фабриканты не намерены.

Пока что активных действий никто не предпринимал: выкаченные на набережную пулеметы были зачехлены, но я все равно предпочел припарковать свой локомобиль за часовней Парамона Угледержца, чьи массивные стены в случае чего защитили бы новенькую машину от шальных пуль. Сверившись с адресом, я указал Ариадне на облезлый, лишенный всяких украшений доходный дом в переулке рядом с нами. Вскоре его хозяйка уже вела нас в жилище покойного учителя. Миновав гнилую, с въевшимися в дерево пятнами нечистот черную лестницу, мы поднялись на третий этаж и, толкнув дверь, чей замок нес явные следы взлома, прошли в комнаты, что снимал покойный.

Внутри пахло сыростью и сердечными каплями. Я огляделся: на стенах потертые обои в мелкий цветочек и несколько дешевых литографий в рамках, мебели мало, да и та, что есть, из сосны, пол дощатый, укрытый старыми, почти лишившимися ворса коврами совершенно неопределенного цвета.

Единственные дорогие вещи в комнатах – музыкальные инструменты. Скрипка, виола и даже контрабас, кожаный футляр от которого валялся на полу, распахнув к нам свое обитое бархатом нутро.

– Как он только там поместился? – Я заглянул внутрь, не находя, впрочем, ничего интересного.

– Да что тут помещаться, он и до болезни как воробушек был, – откликнулась квартирная хозяйка, и ее голос вдруг задрожал. – А как слег, то и вовсе уже и пить, и есть перестал.

Я сверился с записями.

– Десять дней тому назад Константин Меликов слег с нервной горячкой, верно? Вам известно, что послужило причиной припадка?

Хозяйка только грустно покачала головой: