Гардероб для Шарлотты Фергюссон подбирал не спеша. В подсобке обнаружилась солидная стопка добротных, прочных штанов и рубашек, далеких от превращения в жуткую черную пыль. Недавние копии? Или – невероятно, однако возможно, возможно – оригиналы, использовавшиеся хозяевами магазина для копирования? В еще работавшем обувном магазине удалось подыскать пару удобных туфелек на низком каблуке, а поясной ремень Шарлотте пришлось пожертвовать свой: подобранный в магазине одежды рассыпался в руках при первой же попытке затянуть его вокруг талии.

Изо всех сил прижимая к груди стальной ящик, Унтермайер вместе со спутниками двинулся к центру парка. Люди вокруг молчали, мрачно хмурили брови. Ни разговоров, ни смеха… Каждый принес с собой какую-то вещь – оригинал, бережно хранимый не первую сотню лет, или добротную копию с пустяковым изъяном. Казалось, лица собравшихся обернулись застывшими, неподвижными масками, масками отчаянной надежды пополам со страхом.

– Вот и они. Мертвые яйца, – заметил Доуз, слегка поотставший от остальных.

Посреди купы деревьев у края парка лежали кружком серо-бурые, не слишком правильной формы сферы величиной примерно с баскетбольный мяч. На вид твердые, окаменевшие… однако некоторые оказались надтреснутыми, а вокруг, под деревьями, пестрели россыпи скорлупы.

Стоило Унтермайеру пнуть одно из яиц, тонкая скорлупа тут же разлетелась вдребезги. Порожнее… с чего бы?

– Какой-то зверь досуха высосал, – констатировал Унтермайер. – Вот и конец нам, Фергюссон. Похоже, сюда собаки по ночам повадились шастать. И до яиц добрались, а бильтонгу уже не по силам отогнать их.

В толпе ожидающих постепенно закипало глухое, подспудное возмущение. Налившиеся кровью глаза людей раскраснелись, как угли. Сбившись в плотную массу, обступив центр парка кольцом, собравшиеся крепко сжимали в руках принесенные вещи. Общий гнев нарастал, терпение подходило к концу. Ждали местные жители долго, и, ясное дело, им надоело ждать.

– А это еще что за чертовщина?

Присев на корточки, Унтермайер оглядел странную штуковину, брошенную кем-то под деревом, ощупал блестящую бесформенную глыбу. Казалось, металл растаял, слился в единое целое, точно воск, – поди разбери, что к чему! «Клейстер», иначе не скажешь…

– Моторная газонокосилка, – угрюмо откликнулся человек, стоявший неподалеку.

– Давно отштампована? – поинтересовался Фергюссон.

Ожидавший раздраженно пнул глыбу металла.

– Четыре дня назад… а на вид и не разберешь, что за штука! Старая износилась, я прикатил сюда оригинал из хранилища, целый день в очереди проторчал, и вот… полюбуйтесь, что получил! – зло сплюнув под ноги, прорычал он. – Утиль, чтоб его… даже домой везти смысла нет. Так здесь и бросил.

– И что нам теперь делать? – визгливо, пронзительно взвыла его жена. – Старая-то не работает! Рассыпается, как и все вокруг! Если новые копии никуда не годятся, что ж с нами тогда…

– Заткнись! – оборвал ее муж. Лицо его исказилось в жуткой, отталкивающей гримасе, длинные пальцы крепко стиснули обрезок трубы. – Подождем еще малость. Может, очухается, оживет.

Вокруг воодушевленно зароптали. Шарлотта, невольно вздрогнув, двинулась дальше.

– Я, конечно, ни в чем его не виню, но… какой во всем этом смысл? – устало покачав головой, сказала она Фергюссону. – Если он не наштампует нам хоть сколько-нибудь годных для дела копий…

– Ему не под силу, – пояснил Джон Доуз, остановившись и придержав остальных. – Поглядите на него! Поглядите и объясните мне, чего от него еще можно требовать?

И вправду, бильтонг умирал. Огромный, старый, он высился посреди местного парка курганом древней, пожелтевшей от времени протоплазмы – студенистой, плотной, полупрозрачной. Иссохшие, сморщившиеся псевдоподии неподвижно, точно дохлые черные змеи, покоились в побуревшей траве, бока заметно опали: неяркое солнце над головой выжигало из жил бильтонга влагу, и массивная туша потихоньку оседала, съеживалась.

– Ой, мама, ну и видок! Жуть какая, – прошептала Шарлотта.

Верхушка туши инопланетного существа едва заметно покачивалась из стороны в сторону. Конвульсивно, беспокойно подрагивая, бильтонг цеплялся за угасающую жизнь что было сил. Над его телом бесчисленным роем вились глянцевитые иссиня-черные мухи, привлеченные удушливой, тошнотворной вонью разлагающейся органики, вокруг скопилась мерзкая лужа жидких экскрементов.

Под желтой протоплазмой болезненно подергивалось, подрагивало твердое ядро нервной ткани, студенистая плоть отзывалась на его биение волнами ряби, отмирающие филаменты превращались в обызвествленные гранулы едва ли не на глазах. Возраст… разложение… мука…

На бетонном помосте перед умиравшим бильтонгом лежали грудой оригиналы для тиражирования. Рядом виднелись несколько незавершенных изделий – бесформенные комья черного пепла, смоченного влагой, наполнявшей тело бильтонга, той самой жидкостью, из которой он некогда старательно творил копии. Сейчас он прервал работу, страдальчески втянул уцелевшие псевдоподии в туловище, отдыхал, оттягивал гибель как мог.

– Проклятье! Вот бедолага! – невольно вырвалось у Фергюссона. – Как только держится до сих пор!

– Да он уже битых шесть часов так лежит! – прорычала ему в самое ухо женщина, стоявшая рядом. – Лежит, и плевать ему, что мы тут торчим. Чего ждет, спрашивается? Чтобы мы на колени перед ним встали?

Доуз в ярости развернулся к ней:

– Он умирает, не видишь?! Оставьте вы его, Господа ради, в покое!

Над толпой, окружившей бильтонга, разнесся угрожающий ропот, все взгляды устремились на Доуза, но тот, спокойный, как глыба льда, и бровью не повел. Шарлотта, остановившаяся рядом, застыла, оцепенела, в испуге округлила глаза.

– Ты аккуратнее, – негромко предостерег Доуза Унтермайер. – Кое-кому из этих ребят копии нужны позарез. Некоторые еды дожидаются.

Чувствуя, что время на исходе, Фергюссон выхватил из рук Унтермайера стальной ящик, рывком распахнул крышку, склонился над ним и выложил перед собой в траву привезенные оригиналы.

При виде них толпа вокруг вновь загудела, заахала в благоговейном восторге. «То-то же», – охваченный мрачным удовлетворением, подумал Фергюссон. Таких оригиналов в местном хранилище не имелось – разве что плохонькие копии. Копии второсортных дубликатов. Один за другим собрав драгоценные образцы, он двинулся к бетонному помосту перед бильтонгом. Несколько человек в ярости заслонили ему дорогу, но, разглядев оригиналы в его руках, немедленно расступились.

Первой на помост легла серебряная «ронсоновская» зажигалка. За нею последовал бинокулярный микроскоп от «Бауш энд Ломб» – вороненый, без единой царапины, в пупырчатой, новенькой фабричной коже. И прецизионный звукосниматель от «Пикеринг». И сверкающий хрусталем бокал от «Штойбен».

– Оригиналы – первый класс, – завистливо вздохнул кто-то из стоявших поблизости. – Где вы их раздобыли?

Однако вопрос его остался без ответа. Фергюссон замер, не сводя глаз с умирающего бильтонга.

Бильтонг даже не шевельнулся, но новые оригиналы, добавленные к остальному, увидел. Твердые нервные волоконца под студенистой массой замельтешили, сплелись воедино. Переднее ротовое отверстие дрогнуло, приоткрылось. Груда протоплазмы всколыхнулась бурной волной, из ротового отверстия, пузырясь, повалила вонючая пена, одна из псевдоподий изогнулась, мучительно медленно поднялась над скользкой от слизи травой, замерла и коснулась «штойбеновского» хрусталя.

Собрав в кучку пару горстей черного пепла, бильтонг обдал ее жидкостью из ротового отверстия. Миг… и пепел превратился в тусклый бесформенный ком, в жалкую карикатуру на «штойбеновский» бокал. Бильтонг, вновь содрогнувшись, подался назад, замер, собрался с силами и еще раз коснулся бесформенного комка, но… Внезапно вся его туша затряслась крупной дрожью, псевдоподия бессильно упала в траву, свернулась кольцом, вновь замерла и устало втянулась обратно в студенистую тушу.

– Без толку, – хрипло выдохнул Унтермайер. – Не справляется. Поздно.

Охваченный дрожью Фергюссон неловко, кое-как справившись с одеревеневшими пальцами, собрал оригиналы и сложил в стальной ящик.

– Похоже, я оказался не прав, – пробормотал он, поднимаясь на ноги. – Думал, поможет… но кто ж знал, что дело зашло так далеко!

Шарлотта, ошеломленная, онемевшая от потрясения, не разбирая дороги, двинулась прочь сквозь густую толпу разъяренных людей, сгрудившихся вокруг бетонного помоста. Унтермайер поспешил за ней.

– Погодите минутку, – окликнул спутников Доуз. – У меня тоже есть для него кое-что новенькое. Пусть попробует.

Фергюссон, устало поникнув головой, остановился, а Доуз, порывшись в карманах рубахи, извлек на свет сверток из старой газеты. В газете оказалась чашка – всего-навсего чашка для питья, грубо сработанная, неровная, однако Доуз со странной лукавой улыбкой присел на корточки и поставил ее перед бильтонгом.

Слегка озадаченная, Шарлотта шагнула к нему.

– А смысл? Допустим, он ее даже скопирует, и что? – сказала она, бесцеремонно толкнув неказистую деревянную поделку носком туфельки. – Такие пустяковины самому штамповать можно.

Фергюссон, вскинув голову, встретился взглядом с Доузом. Какой-то миг оба взирали один на другого. Доуз слегка улыбнулся, и Фергюссон замер, оцепенел, осененный внезапной догадкой.

– Да, так и есть, – подтвердил Доуз. – Я ее сделал сам.

Фергюссон, внутренне трепеща, схватил чашку и принялся разглядывать ее со всех сторон.

– Сделал… сам? Быть не может! Чем?! Из чего?!

– Вначале мы повалили несколько деревьев, а дальше…

С этими словами Доуз извлек из чехла на поясе нечто металлическое, тускло блеснувшее в чахлых лучах солнца.

– Вот. Только осторожнее, не порежься.

Нож оказался таким же неказистым, как чашка, – клинок грубой ковки, рукоять согнута вдвое, обмотана проволокой…

Фергюссон в изумлении вытаращил глаза.

– Скажешь, нож тоже ты сделал? Не верю. Как хочешь, не верю. Не может быть. Начало-то где? Без инструментов ножа не сделаешь, а где их взять?! Парадокс! Заколдованный круг! – истерически повысив голос, выкрикнул он.

Шарлотта, уныло вздохнув, отвела взгляд в сторону.

– Куда он годится? Им же ничего не разрежешь. Вот у меня на кухне, – с тоской добавила она, – полный набор ножей на любой вкус был. Нержавеющие, лучшая шведская сталь… а теперь от них не осталось ничего, кроме черного пепла.

С языка Фергюссона рвались миллионы вопросов разом.

– Чашка, нож… выходит, вас много? А штаны и рубаха из чего? Вы и материю сами ткать научились?

– Идемте-ка, – оборвал его Доуз, забрав чашку с ножом и быстрым шагом двинувшись к воротам парка. – Убираться отсюда пора. По-моему, конец близок.

Собравшиеся в парке тоже потянулись к выходу. Отчаявшиеся, смирившиеся с поражением жители гибнущего поселения, понурив головы, брели прочь на поиски скудных остатков провизии, уцелевших в развалинах магазинов. Пара-другая машин зафырчали, забормотали, ожили и неуверенно покатили вдаль.

Унтермайер нервно облизнул вялые губы. От страха его рыхлое, одутловатое лицо посерело, точно наждак.

– Сейчас тут такое начнется, – негромко сказал он Фергюссону. – Поселение разваливается на глазах. Еще часа два-три, и здесь не останется ничего. Ни пищи, ни крыши над головой.

С этим он искоса взглянул в сторону «Бьюика», а после глаза его сделались непроницаемыми, тусклыми, будто олово.

На «Бьюик» обратил внимание вовсе не только он.

Вокруг огромного пыльного автомобиля мало-помалу собралась небольшая толпа – сплошь мужчины с мрачными, потемневшими лицами. Будто недобрые, жадные детишки, все они разглядывали «Бьюик» с напряженным вниманием, осматривали крылья, капот, щупали фары и твердые шины. У всех имелось немудреное оружие – обрезки труб, камни, кривые стальные прутья, подобранные в развалинах рухнувших зданий.

– Сообразили, что машина нездешняя, а значит, поедет назад, – заметил Доуз.