И вновь в Москве, на Поварской

В конце лета 1827 года Лермонтов с бабушкой теперь уже надолго приехали в Москву. Елизавета Алексеевна захотела проконсультироваться с московскими врачами относительно продолжения лечения Михаила серными водами Северного Кавказа. Поначалу они ненадолго поселились у Мещериновых, что жили на Трубной улице, а затем Елизавета Алексеевна сняла квартиру в доме гвардии прапорщицы Е.Я. Костомаровой на Поварской (здание не сохранилось, на его месте нынче – дом № 26).

Старинная московская улочка Поварская, возникшая на месте одноименной царской слободы, была окружена, под стать своему названию, гроздью колоритных переулков: Хлебный, Ножовый, Скатертный, Столовый, Чашников… Здесь маленький Мишель Лермонтов начал постигать географию Москвы. Тихая, уютная Поварская со своими небольшими, по-настоящему московскими усадьбами завидно отличалась от той же Тверской с ее непомерно высокими расценками на съемные квартиры.

Не зря же здесь в детстве некоторое время жил А.С. Пушкин – семья великого поэта не отличалась особым богатством и часто перемещалась по Москве в поисках жилья, сдаваемого по более приемлемой цене.

Какой увидел Лермонтов Москву? Своих впечатлений он нам не оставил, но зато есть любопытные заметки Виссариона Григорьевича Белинского, приехавшего в 1829 году в Первопрестольную из своего Чембара, где прошло его детство, поступать в университет. Имение родителей Белинского находилось в том же уезде, что и Тарханы. Будущий великий критик русской литературы проделал почти тот же путь в Москву, что и Лермонтов, за тем исключением, что город он увидел впервые.

В «Журнале моей поездки в Москву и пребывания в оной» Белинский пишет: «Поутру, часов в 8, мы приехали в Москву. Еще вечером накануне нашего в нее въезда, за несколько до нее верст, как в тумане, виднелась колокольня Ивана Великого.

Мы въехали в заставу. Сильно билось у меня ретивое, когда мы тащились по звонкой мостовой. Смешение всех чувств волновало мою душу. Утро было ясное. Я протирал глаза, старался увидеть Москву и не видел ее, ибо мы ехали по самой средственной улице. Наконец приблизились к Москве-реке, запруженной барками. Неисчислимое множество народа толпилось по обеим сторонам набережной и на Москворецком мосту. Одна сторона Кремля открылась пред нами. Шумные клики, говор народа, треск экипажей, высокий и частый лес мачт с развевающимися разноцветными флагами, белокаменные стены Кремля, его высокие башни – все это вместе поражало меня, возбуждало в душе удивление и темное смешанное чувство удовольствия. Я почувствовал, что нахожусь в первопрестольном граде – в сердце царства русского…» Завершаются московские заметки на приподнятой ноте: раздумья по поводу памятника Минину и Пожарскому на Красной площади звучат вдохновенно и поэтически, выдавая в их авторе призвание критика, будущего «неистового Виссариона».

Бабушка поэта, Елизавета Алексеевна Арсеньева. Неизвестный художник, начало XIX века

Белинский был всего на три года старше Лермонтова, и потому их ощущения довольно близки по своей красочности и восприятию. Добавим также, что в Кремле Лермонтов мог видеть и трофейные французские орудия, собранные там числом почти что до тысячи, и восстанавливающийся Арсенал, что приказал разрушить маршал Мортье перед бегством его армии из Москвы.

«Молодежь мечтает о конституции»

В том самом 1827 году, когда Лермонтов приехал в Москву, произошло в Российском царстве-государстве историческое событие: впервые пред царские очи представлен «Краткий отчет общественного мнения», подготовленный Третьим отделением Собственной Его Величества канцелярии, созданным аккурат в 1826 году. Не нужно, видимо, доказывать прямую связь между вступлением на царство Николая Павловича и учреждением этого нового для страны надзорно-аналитического органа.

А вот о причинах, побудивших царя сделать столь новаторский шаг, сказать стоит. Жаль, что зачастую Николая Павловича именуют не иначе как «фельдфебелем с оловянными глазами». Это герценовское выражение встречается и в биографических книгах о Лермонтове. Но такими ли оловянными были глаза императора? Взгляд-то у него на происходящее в России был вполне трезвым. А иначе зачем бы тогда он приказал составить «Свод показаний декабристов о внутреннем состоянии России»? Этот на редкость правдивый документ стал настольной книгой императора, создавая довольно полную картину «злоупотреблений и беспорядков во многих частях управления».

Вот Николай I и решил создать у себя под боком свой собственный, карманный социологический орган, который мог бы регулярно надзирать (подобно золотому петушку царя Додо-на) и доносить государю обо всем, что творится в его империи.

И конечно, одним из важнейших и главных объектов наблюдения Третьего отделения стала Москва. Уже в первом «Кратком обзоре общественного мнения за 1827 год» Первопрестольной отведено было особое место. Согласно обзору, высшее общество в России делится на две большие группы: «довольные» и «недовольные». К «довольным» относятся те, кто предан государю и существующему строю, среди них называются Кочубей, Сперанский, Пален, Закревский, то есть те, кто «распространяет благоприятное правительству мнение, но в силу местных условий влияние их невелико и зависит от индивидуальных свойств и умения действовать каждого из них».

Гораздо более многочисленной является группировка «недовольных», состоящая из двух частей: «русских патриотов» во главе с Мордвиновым и «старых взяточников», собравшихся вокруг князя Куракина. Центр фронды, недовольной принимаемыми государем кадровыми решениями, находится в Москве.

Среди видных фрондеров – генералы Ермолов и Раевский. Недовольные главным своим орудием выбрали «ропот на немцев», то есть на иностранцев, назначаемых на высокие посты.

По крайней мере, несколько упомянутых фамилий Лермонтову хорошо известны – Мордвинов, Сперанский… Но в отчете говорится и о Лермонтове. Нет, конечно, в том году, когда Михаил Юрьевич появился в Москве, он еще не стал известным государю. Просто он, повзрослев не по годам, относился к той части общества, которая охарактеризована так:

«Молодежь, т. е. дворянчики от 17 до 25 лет, составляют в массе самую гангренозную часть Империи. Среди этих сумасбродов мы видим зародыши якобинства, революционный и реформаторский дух, выливающийся в разные формы и чаще всего прикрывающийся маской русского патриотизма. Тенденции, незаметно внедряемые в них старшими, иногда даже их собственными отцами, превращают этих молодых людей в настоящих карбонариев. Все это несчастье происходит от дурного воспитания. Экзальтированная молодежь, не имеющая никакого представления ни о положении России, ни об общем ее состоянии, мечтает о возможности русской конституции, уничтожении рангов, достигнуть коих у них не хватает терпения, и о свободе, которой они совершенно не понимают, но которую полагают в отсутствии подчинения. В этом развращенном слое общества мы снова находим идеи Рылеева, и только страх быть обнаруженными удерживает их от образования тайных обществ.

Злонамеренные люди замечают этот уклон мыслей и стараются соединить их в кружки под флангом нравственной философии и теософии… Главное ядро якобинства находится в Москве, некоторые разветвления – в Петербурге. Но тайные политические общества не образуются без иностранного влияния. Конечно, в массе есть и прекрасные молодые люди, но, по крайней мере, три четверти из них – либералы. Впрочем, надо надеяться, что возраст, время и обстоятельства излечат понемногу это зло».

С помощью этого отчета нам очень важно (и возможно) уяснить саму общественно-политическую атмосферу, в которой оказался Лермонтов. «Социологи» из Третьего отделения вполне точно обрисовали картину: центр якобинства – в Москве, и если его не выжечь, то со временем дурная кровь из него отравит все государство. А лучше даже не выжечь, а ампутировать. Так Николай Павлович и поступит с Благородным пансионом, где в это время предстоит учиться Лермонтову. Царь возьмет и превратит его в обычную гимназию. А как же иначе, ведь все зло в плохом воспитании. Но поразителен простодушный вывод из этого отчета: «Возраст, время и обстоятельства излечат понемногу это зло». Как видим, в 1827 году царские чиновники еще надеялись, что самый лучший лекарь для гангренозной части империи – это время. Но так ли уж наивен был государь?

В этом первом и бесхитростном по своим выводам отчете зафиксированы настроения во многих слоях населения. Про разделение двора на довольных и недовольных мы уже писали. Про cредний класс (столичные помещики, не служащие дворяне, купцы первых гильдий, литераторы) написано так: «Именно среди этого класса государь пользуется наибольшей любовью и уважением. Здесь все проникнуты в правильность Его воззрений, Его любовь к справедливости и порядку, в твердость Его характера».

Можно себе представить, какой бальзам на душу императора пролился при чтении этих строк. Впрочем, и дальше читать тоже было приятно: «Литераторы настроены превосходно. Несколько главных вдохновителей общественного мнения в литературных кругах, будучи преданы монарху, воздействуют на остальных».

О ком это написано? Возможно, о Пушкине, действительно главном вдохновителе общественного мнения. Если бы бабушка привезла Михаила не в Москву, а в Петербург, возможно, что и жизнь его в итоге сложилась бы по-другому. А в Первопрестольной Лермонтов будто вышел на красные флажки, расставленные николаевской администрацией. И потому так трагически мало прожил, но написал много…

«Зачем вы его наняли учить меня? Он ничего не знает»

Как мы помним, приехав в Москву, перед тем, как снять флигель на Поварской, Лермонтовы – бабушка и внук – ненадолго поселились у Мещериновых, что жили на Трубной улице. «Мещериновы и Арсеньевы жили почти одним домом, – вспоминает художник Моисей Меликов. – Елизавета Петровна Мещеринова, образованнейшая женщина того времени, имея детей в соответственном возрасте с Мишей Лермонтовым, Володю, Афанасия и Петра, с горячностью приняла участие в столь важном деле, как их воспитание, и по взаимному согласию с Е.А. Арсеньевой решили отдать их в Московский университетский пансион. Мне хорошо известно, что Володя (старший) Мещеринов и Миша Лермонтов вместе поступили в 4-й класс пансиона.

Невольно приходит мне на ум параллель между вышеупомянутыми замечательными женщинами, которых я близко знал и в обществе которых, под их влиянием вырос поэт Лермонтов. Е.А. Арсеньева была женщина деспотического, непреклонного характера, привыкшая повелевать; она отличалась замечательной красотой, происходила из старинного дворянского рода и представляла из себя типичную личность помещицы старого закала, любившей притом высказывать всякому в лицо правду, хотя бы самую горькую. Е.П. Мещеринова, будучи столь же типичной личностью, в противоположность Арсеньевой, выделялась своей доступностью, снисходительностью и деликатностью души».

Глава семьи, Петр Афанасьевич Мещеринов, подполковник л.-гв. Кирасирского полка, приходился бабушке Лермонтова дядей. Семья Мещериновых приехала в Москву из Симбирска с аналогичной целью – дать образование своим детям. Михаилу просто повезло с приятелями – у него сразу появился круг общения. И даже учителя у них оказались одни и те же. Но самое главное – это богатая и большая библиотека, которой славился дом Мещериновых. Судьбе было угодно, чтобы Лермонтову представилась такая возможность – проводить среди книг многие дни и часы.

Еще одним новым знакомым Мишеля стал Моисей Меликов, бывший на четыре года младше его. Именно с его воспоминаний начали мы эту главу. У него, так же как и у Лермонтова, не было матери. А дядей Меликова был знаменитый герой Отечественной войны 1812 года, потерявший руку при Бородине, Павел Моисеевич Меликов.