– Я планировала напиться вместе.

– Я не пью, – сухо отрезал Алекс и вернулся к своему телефону.

– Понятно. – Я так сильно закатила глаза, что удивилась, как они там не застряли. – Что случилось?

Сегодня Алекс был в чёрном худи, которое я носила как символ хренового дня. Он устало потёр переносицу, растрепал каштановые волосы и, поломавшись для вида всего минутку, протянул руку.

– Давай сюда своё пойло.

О таком не требовалось просить дважды. Пока я искала стаканы, Алекс запер дверь в кабинет и выключил лампу над рабочим столом. Накрыл то, от чего ожидали быть глазом Гора, полотенцем и с весьма печальным видом развалился на диване, на котором я обычно читала.

Я стряхнула прикрывавшие безобразный педикюр туфли и села рядом, коснувшись плечом его руки. Прищурившись, я подняла голову и стала изучать профиль немного грубого небритого лица. Алекс был привлекательным. Привлекательным камнем. Он как будто не догадывался, что нравится женщинам, и этим отталкивал ровно настолько же, насколько и притягивал.

«Здоровые отношения, обращаться сюда» – читалось у него на лбу, а чуть ниже, в ямочке под шеей – «Нет, Аника, тебе не сюда. Отвернись».

Мы были знакомы всего ничего и совсем друг друга не знали, но, обычно разговаривая про его работу и мои сны, быстро и как-то незаметно, естественно, сблизились. В дружеском плане. Я не сгорала от неконтролируемого желания подарить ему первый за последние полгода поцелуй, но одним вечером, уже проваливаясь в сон, почему-то задумалась о том, какая пара могла бы из нас получиться.

Несмотря на дерьмовые обстоятельства, как и любой молодой девушке, мне определённо не хватало немного тепла и романтики. От того, насколько грустно и печально осознавать собственную непривлекательность в последнее время, я поморщилась и сделала первый глоток дешёвого бурбона.

– У меня есть ребёнок, – внезапно выпалил Алекс, залпом осушая свой стакан.

– Ребёнок? – Поперхнувшись, я уронила несколько капель себе на джинсы.

– Мне тридцать, не надо так удивляться.

– Я не удивилась, – соврала я. – Просто за две недели ты впервые об этом упомянул.

– О таком принято говорить с самого начала?

Не ответив ему, я силой протолкнула бурбон в горло и почему-то подумала о сорокалетнем Макаллане, бутылка которого когда-то в начале двухтысячных досталась папе за весьма неприличную сумму.

– Кас. Ему пять, – с теплотой в голосе прошептал Алекс, протягивая телефон экраном вверх.

Я недолго рассматривала мальчишку на руках у худосочной дамочки. Ради благосклонности Робинса выделила их сходство и как можно скорее вернула мобильный.

– В чём проблема?

– Я не видел Каса почти полгода. Купил ему и его матери билет из Нью-Йорка до Парижа. Оплатил отель. Целый месяц готовился к их визиту, но сегодня утром она позвонила и сказала, что они не приедут. Поменялись планы.

– Вы женаты?

Уставившись в пустоту усталым, поникшим взглядом, Робинс сделал глоток и пробормотал:

– Развелись три года назад.

– Почему?

Он повернул голову в мою сторону и слабо, словно сожалея о том, что всё так получилось, улыбнулся.

– Я не всегда хорошо умею демонстрировать свои чувства. И много работаю.

– И ты жалеешь об этом до сих пор? О том, что вовремя не продемонстрировал, как сильно любишь её?

Я спросила вовсе не потому, что строила планы на профессора. Просто в этот самый момент остро нуждалась в том, чтобы услышать, что не одна горько сожалею о многих поступках и решениях в прошлом.

– В первый год. – Алекс задумался, откинув голову на спинку дивана. – В первый год жалел, но скорее не наши отношения, а самого себя, оставленного в пустой квартире.

– Грубо, но честно, – ответила я, а потом обняла бутылку и повторила позу профессора, запрокинув голову.

Вверху не нашлось ничего интересного: из обычного бетонного потолка торчали ржавые трубы, сползавшие по восточной стене. Со стороны западной стены приближалась тьма. Рабочий день сотрудников закончился и они, выключив свет, разошлись по домам, где их ждали дети, жёны или не понаслышке знакомая мне пустота.

– Я честно хотел карьеру и семью, но теперь не уверен, что такое «честно» устраивает женщин.

– О, профессор, не думала, что вы из тех, кто любит говорить о женщинах в общем. А как же индивидуальный подход?

– Да-да, ты права, – тут же затараторил он, нервно поправляя очки. – Прости. Заговорился…

– Расслабься, шучу, – с бурбоном во рту промычала я.

– А, – растерянно замотал головой Алекс. – Я имел в виду, что моей жене не нравилось то, как честно и открыто я заявлял о роли карьеры в своей жизни. Мне следовало чаще врать. Говорить, что она – мой единственный и главный приоритет.

– Главное не частота, а качество вранья, профессор.

За это мы чокнулись.

– Ну а ты почему одна?

– Не знаю, – соврала я, не ожидая от Робинса интереса к своей личной жизни.

– Можем закрыть эту тему, если не хочешь…

Развернувшись, я передала ему бутылку. Пока Алекс пил, морщась от крепости алкоголя, я закурила прямо в кабинете, уверовав в то, что едва ли во всём Париже имеется хоть одна исправная пожарная сигнализация.

– Вообще-то меня тянет на мудаков. Твой отец говорил, что это детская травма. Мой папаша проявлял холодность, предпочитая откупаться деньгами. Я выросла и подсознательно подыскиваю себе равнодушных, закрытых партнёров.

За это тоже выпили. Молча. И каждый молчал о своём следующие пять глотков.

На минус третьем этаже остались лишь мы и безмолвные, неживые статуи. От стойкого ощущения, будто они за нами наблюдают, я избавилась лишь, когда бурбона почти не осталось, а Робинс заметно захмелел.

Алкоголь закончился, разговоры стали более раскрепощёнными и откровенными, а мы нашли в столе Модлен подарочную бутылку вина. Пообещав восполнить потери, Робинс пальцем протолкнул пробку внутрь и уселся прямо там, где стоял, – на полу у стола.

– Как можно продолжать не верить во что-то большее, когда видишь то, что наука не способна объяснить? – вопросил он, обратив на меня уже заметно помутневший взор.

– Ты археолог или пастырь, Робинс? – Я нетрезво икнула.

– Я реалист, Ришар. Видел достаточно, чтобы принять, что за пределами доступного нашему сознанию есть нечто большее.

– Нечто большее это кто? Или что?

– Энергия.

– Энергия? Ты сейчас рассуждаешь прямо как моя мама. И это не комплимент, Алекс.

На полу имелось много свободного места, но… виной тому алкоголь или просто желание ощутить тепло друг друга, в какой-то момент я уловила дыхание Робинса на своей коже. Он стал чаще опускать голову, изучать меня и вместе с тем подвигаться ближе.

Мы рассуждали о богах и религии, когда я впервые что-то почувствовала. Нечто непривычное для нашей с ним компании. Какое-то напряжение, желание и…

– Представляю, как отреагировал твой отец, когда ты сообщил ему о своей нетрадиционной религиозной ориентации, – пробормотала я и сглотнула, перехватив и без того пристальный взгляд профессора.

– Моя ориентация вполне традиционная, – свернув не на ту тему, с вызовом заявил собеседник. – Этому факту есть множество подтверждений.

– Э… – Я не успела договорить, мгновенно забыв, что вообще собиралась сказать. Большой палец Алекса коснулся уголков моих губ. Нахмурив брови, словно решал какую-то сложную задачу, он сипло прошептал:

– Ты испачкалась, вот тут.

Аромат пыли и чёрного перца окутал меня, а вслед за ним горячее дыхание опалило скулы. Клянусь, когда я подняла глаза, во взгляде Алекса плескалась похоть. Почти прозрачные радужки потемнели, а челюсть напряглась.

Я ждала, и сердце моё билось так быстро, что мышцы слабели с каждой секундой. Руки и ноги начали слегка дрожать. В последние месяцы у меня не было времени, чтобы подумать о себе как о женщине. Канитель с кошмарами слишком затянулась, отодвинув прелести жизни обычной половозрелой женщины на второй план.

Однако я всё ещё оставалась обычной. Наполовину. По крайней мере нижней частью туловища.

Робинс улыбнулся, считав мою непонятно откуда взявшуюся неуверенность. Наклонил голову, и я ощутила на губах тепло его дыхания. По спине пробежал трепет предвкушения, и тут же меня охватили сомнения. Вряд ли у нас вышло бы что-то серьёзное. Но прежде чем я успела развить эту тему, его губы накрыли мои.

Ничего сладкого и мягкого, не таким я представляла его поцелуй. Он оказался жёстким, ошеломляющим и требовательным. Когда я резко втянула воздух, Алекс воспользовался этим и углубил поцелуй. Его язык прикоснулся к моему, а рука вцепилась в мою шею и потянула на себя.

Я не ожидала, что поцелуй вызовет во мне какие-то особенные чувства. Как-никак, нам давно было не по шестнадцать. Страсти хватило ровно для того, чтобы я успела возбудиться, но, похоже, мыслями каждый из нас всё равно витал где-то в другом месте.

Впрочем, взрослые иногда нуждались в занятии сексом. Для здоровья: физического и ментального. Ко всему прочему Робинс казался идеальным кандидатом на роль мужчины, после секса с которым не будешь жалеть об этом всю оставшуюся жизнь.

Упав на него сверху, я ощутила под собой крепкий стояк. Робинс улыбнулся мне в губы и тут же неловко дёрнулся, когда я случайно ударила его коленом. Раздался глухой удар его головы о ножку стола. Он слегка поморщился, попытался приподняться на локтях, а потом что-то снова загромыхало, и Алекс замер.

Несколько секунд мы смотрели друг другу в глаза, а потом он перестал двигаться и завалился на бок. Я перевела изумлённый взгляд на то, что лежало рядом с ним, и тоже замерла, правда, по собственной воле.

На светлом песчанике, из-под которого уже наполовину проглядывалось нечто чёрное, то, что считали Уаджетом, осталось несколько капель крови.

– Чёрт… чёрт… Алекс? Робинс?!

Запаниковав, я дрожащей рукой попробовала нащупать у него пульс, но ничего не почувствовала. Он не дышал, не двигался, а на виске выступила кровь. Всего какая-то несчастная пара красных капель…

Логически и интуитивно я понимала, что это невозможно, но крик ужаса уже вырвался наружу, эхом отскочив от стен полупустого кабинета. Мои руки были в крови, пол был в крови, тело Александра Робинса было в крови.

Она всё текла и текла, но не из виска, по которому пришёлся удар, а из его груди. Не желая, но не в силах справиться с вынуждающей это сделать силой, я склонилась над телом профессора. Между рёбер зияла пустота, но в ушах по-прежнему звенел его сердечный ритм.

Спотыкаясь и падая на скользком от крови полу, с дикими, остекленевшими от ужаса глазами, я выбежала в зал. Ноги и руки отказывались слушаться. Что-то тянуло меня обратно.

Я замерла посреди пустой экспозиции, прислушиваясь к голосам в своей голове. Сердце Алекса больше не билось. Слабый набат сменился скрежетом металла.

– Это всё неправда.

Металлические тиски, грозящие раздавить моё сердце, стали давить ещё сильнее. Хруст костей Робинса звенел в голове, и гул этот нарастал. Он звал меня, манил обратно в кабинет. Требовал, чтобы я увидела всё воочию, или мне так казалось. Я уже ни в чём не могла быть уверенной.

Губы шевелились. Я двигала ими, но не издавала ни звука. Эта странность поразила моё сознание. Я больше не ощущала своё тело, оно стало мне неподвластным.

Из носа фонтаном брызнула тёплая кровь. Перед глазами постепенно темнело. Облокотившись на одну из статуй, я медленно начала сползать вниз, словно в бреду раз за разом повторяя одну и ту же фразу:

– Danny ahabi yabi.

Сердце остановилось. Я прижала дрожащие руки к груди, издав истошный, полный отчаяния вопль. Образовавшаяся в ногах тяжесть поднималась всё выше. Из последних сил я подтянулась на руках и уцепилась за каменную голову какого-то римского полководца.