– Много ты знаешь о туалетной бумаге. Что я скажу своим подругам, когда они увидят меня, прости господи, без этого? – Она вытянула руку с золотыми часами и многочисленными браслетами. Сорóка. Одного её запястья хватило бы на то, чтобы закрыть долг перед адвокатом, но, конечно, мнение бывших подруг, уже давно забывших наши имена, по-прежнему определяло главные ценности в жизни Агаты Ришар.

– Думаешь, весь мир ещё не в курсе, что мы банкроты?

Мама, страдающая любовью к отрицанию очевидных фактов, закатила глаза и цокнула языком, надеясь сменить тему разговора.

– Фамилия Ришар уже давно материальный банкрот, а мы с тобой, – я достала из сумки пачку сигарет, – два финансовых и бытовых инвалида. Если собираешься нажиться на туалетной бумаге, я пойду работать к Жерару.

– Только через мой труп моя дочь будет мыть посуду и прибираться за кем-то! – зашипела она.

– Не бойся. Учитывая отсутствие денег и еды, тебе недолго осталось. Подожду, пока ты умрёшь, и начну жизнь заново. – Я подмигнула, выпуская кольцо дыма.

Пока она распиналась, какой бизнес мы забабахаем на продаже туалетной бумаги, я написала короткое сообщение старому знакомому, с которым мы вместе учились на лингвистическом факультете. После учёбы я взяла перерыв в два года и отправилась путешествовать по Европе, а он – кредит в банке на открытие своей кофейни.

Мы доели наш завтрак. Когда я всё же настояла на том, что пойду к Жерару, мама долго не могла угомониться. В конечном итоге, спрятав руку в карман, чтобы я не могла снять с неё дорогие часы, она согласилась. Несколько минут протяжно выла у входа в метро, обнимая сумку с нажитым добром, но потом всё же спустилась, напоследок бросив:

– Ненавижу твоего папашу!

Я тоже его ненавидела, вспоминая утро, когда отца нашли мёртвым в рабочем кабинете. Долги за проигрыши стало невозможно скрывать, и он выбрал самый легкий из способов разрешения всех проблем: выстрелил себе в висок. Оставил нас с мамой, двух неприспособленных к самостоятельному выживанию женщин, в жестоком и, как оказалось, жутко дорогом мире.

Всё, чего я тогда желала – отказаться от фамилии Ришар и начать заново, но не могла бросить маму. Та, даже ценой жизни, не готова была расстаться с былой славой нашей семьи. Мы продали дома и машины, чтобы расплатиться с акционерами отцовской фирмы. Вскоре в расход пошли мои украшения и некоторые из фамильных драгоценностей, которыми мы покрывали плату за аренду нового жилья.

Такое положение вещей и новый социальный статус оказались неприемлемыми для моих друзей. И это я пережила даже болезненнее, чем потерю всего состояния. Предательство всегда оставалось проверенным, очень сильным источником боли, но хуже всего мне далось осознание собственной не ценности, а стоимости в их глазах.

Мама, несколько сумок и мрачные кошмары – всё, что осталось от прежней Аники Ришар.

Докуривая сигарету, я наблюдала за тем, как над городом сгущаются тучи. Заходить в кафе жутко не хотелось, но когда хлынул дождь, несвойственный этому времени года в Париже, хлюпая мокрыми сандалиями, мне всё же пришлось толкнуть стеклянную дверь.

Пахло на удивление приятно: сдобой и свежесваренным кофе. Простой, немного старомодный интерьер маленького помещения, в который со скрипом помещались бар и три круглых столика, компенсировало обилие зелени и огромное зеркало, расширяющее пространство.

Впрочем, буквально ещё полгода тому назад я вряд ли зашла бы в такое место. У аристократов в моде был минимализм или агрессивный лофт. На крайний случай мы предпочитали цыганский шик эпохи Людовика. Аляповатые розовые пятна и солнышки по эскизам моих рисунков в семь лет не вызывали положительный эмоций.

– Привет, Аника!

Из-за прилавка с выпечкой показалась чернявая голова с широкими бровями и густой бородой. Будучи примерно моего возраста, Жерар всегда выглядел младше из-за худощавого телосложения и прыщей. Теперь же напротив стоял мужчина, который казался старше меня лет на десять. Мучное в секундной доступности явно пошло ему на пользу.

– Жерар, – вяло помахав рукой, улыбнулась я.

Парень торопливо вышел из-за прилавка. Он заметно нервничал, вытирая руки засаленным полотенцем. Меня начало тошнить, но, стойко выдержав муки собеседования, я пожала протянутую руку.

– Не ожидал твоего сообщения.

– Я тоже.

– Что-то случилось?

Я всю дорогу прикидывала, как признаться в том, что вступила в ряды неудачников, но так и не подобрала подходящих слов.

На лице и шее стал стремительно скапливаться пот, и я, оттягивая неизбежность, потянулась за салфеткой из стакана на барной стойке, разделявшей меня и Жерара. Парень внимательно за мной наблюдал.

После окончания университета мы так ни разу и не увиделись. Плотный график дочери евро-миллионера не подразумевал встречи со студенческими друзьями в дешёвых забегаловках. А сейчас плотный график, как и количество евро на счетах, заметно поредели.

– В социальных сетях ты писал, что тебе нужна помощница, – выпалила я, сжав кулаки так, что ногти больно впились в ладони.

– Да, – всё ещё не понимая, к чему я клоню, улыбнулся Жерар. – Ты…

– Я бы хотела тут работать, – сквозь зубы процедила я, едва не рухнув в обморок от осознания, что последний рубеж преодолен. После попытки устроиться на работу официанткой пути назад уже не было.

– Аника Ришар хочет работать в моей кофейне! Я сплю? – Он тепло улыбнулся, не выразив замешательства по поводу моего прежнего финансового статуса, за что я была премного ему благодарна.

– Знаешь, иногда хочется испытать себя в экстремальных условиях.

– Здесь не очень-то и экстремально, – смутился Жерар, поглаживая столешницу, о которую опирался рукой. – Людям нравится сюда приходить. Я варю неплохой кофе, но не справляюсь с… – он замялся, опустив взгляд.

Я выгнула бровь.

– С уборкой, вообще-то мне нужна уборщица.

У меня и моего бакалавра в Сорбонне случился сердечный приступ.

– Ты писал на своей страничке, что тебе нужна официантка.

– Официантка, уборщица, в общем, девочка на побегушках. – Жерар виновато улыбнулся.

На негнущихся ногах я плюхнулась за розовый стол и уткнулась лицом в ладони. Мне отказали в агентстве, в бюро переводов. Кто же знал, что без магистратуры и опыта в Париже так сложно найти достойную работу?

Я ненавидела своего отца, ненавидела свою жизнь и иногда даже маму. Угроза отрезать ей руку, сдать золото в ломбард, а её саму в дом престарелых, чтобы перестала переводить продукты, была не лишена оснований. Мама категорически отказывалась приспосабливаться к новой жизни. Она вгрызлась в воспоминания о прошлом и не желала его отпускать. Порой я думала о том, что без неё жилось бы гораздо проще.

Мне стало дурно. Я часто засипела и, словно выброшенная на сушу рыба, открыла рот. Всё начиналось как обычно, и со стороны выглядело как паралич или потеря сознания. Жерар, обескураженный тем, что я задыхаюсь, тут же подлетел ко мне и растерянно закудахтал:

– Аника, ты в порядке? Принести тебе воды?

– Нет, всё хорошо, не бойся. Со мной такое бывает. Ничего не делай. Я могу отключиться, – поспешно, с кривой усмешкой, заверила я.

– Вызвать тебе скорую?

– Нет, Жерар, просто…

А потом я перестала дышать, захлебнувшись кислым запахом гнилых тел. Я всё ещё находилась в сознании, сидела с широко раскрытыми глазами, но вместо чёрной комнаты из сна видела новую, резко изменившуюся реальность. Всё происходило как наяву, но только явь оказалась совсем не такой, какой мне бы хотелось её видеть.

Кофейня была в крови, словно пасмурное парижское небо извергало совсем не дождь. Красная густота стекала по внешним окнам, но через щели просачивалась внутрь, быстро покрывая пол. В груди Жерара зияла дыра, его тело тяжёлым грузом привалилось к стулу, а затем шлёпнулось на пол мне под ноги. Я услышала хруст костей, но этот звук не испугал меня. Он воспринимался знакомым, естественным продолжением разворачивающихся событий.

Что-то обожгло подбородок, когда я вгляделась в ещё подрагивающее в предсмертной агонии тело Жерара. Я потянулась к своим губам, а когда отняла пальцы, увидела на них кровь. Она была везде. Я глотала её, выдыхая в такт трепетному биению сердца в сжатом кулаке. Кровь сочилась, струилась по запястьям, затекая в рукава рубашки.

Прежде чем в голове зазвучала уже привычная фраза, я заглянула в зеркало на всю стену. Женщина, которая улыбалась в отражении, не напугала меня. Не могла напугать, ведь в её иссиня-чёрных глазах я видела себя. Узнавала себя. Это и была я. Настоящая я.

II

Когда утром следующего дня в одной растянутой футболке и с полным бардаком на голове я зашла в клинику, у меня тряслись руки. Я спрятала их в карманы джинсов и вжалась в стену у входа в кабинет доктора Робинса, подсознательно желая с ней слиться.

Милые семейные пары с проблемами в постели, буйные подростки с кризисом переходного возраста – вот, кто посещал эту богом забытую психологическую клинику. Я же, вспоминая свой вчерашний припадок, сильно сомневалась, что здесь мне могли помочь, но остро нуждалась в простом разговоре, хоть каком-то намёке на то, что не всё ещё потеряно.

С Жераром, конечно, ничего не случилось. Когда я открыла глаза, хватая руками воздух в идиотской попытке зацепиться за реальность, он сидел на полу рядом и беспокойно дёргал свои волосы.

Никогда прежде видения не вмешивались в реальность. Засыпая, я была готова к тому, что будет, а просыпаясь, не испытывала сомнений насчёт того, что увиденное по-прежнему оставалось просто сном.

Ситуация с Жераром выходила за допустимые рамки. Я не осознавала, что всё вокруг – очередная иллюзия. Прожила тот эпизод как частичку реальности и, даже очнувшись, продолжала ощущать металлический запах и привкус крови.

Когда сгорбленная фигура доктора замаячила на горизонте, от нервов я уже выхлебала всю воду из кулера.

– Прошу прощения? – Психолог посмотрел на меня поверх очков и нахмурился так, словно видел впервые.

Я вытерла потные ладони о джинсы и промямлила:

– Аника Ришар. Я вчера приходила к вам на приём.

– А, точно. – Он принялся открывать дверь в кабинет, кажется, не сильно заинтересовавшись целью моего визита. – Шиповник не помог?

– Не очень.

– Что ж, тогда запишитесь на завтра. Сегодня у меня полная загруженность.

– Я не могу ждать до завтра. У меня крыша едет… – Я приставила палец к виску и наглядно его прокрутила.

– Тут у всех едет крыша, у меня уж точно, – хмыкнул Робинс каким-то своим мыслям.

– Просто поверьте, что у меня…

Девушка-администратор замедлила шаг, с немым вопросом на круглом краснощёком лице уставившись на доктора. Они обменялись взглядами, и она двинулась дальше. Я засмотрелась на то, как гипнотизирующе при походке покачивались её бёдра, когда доктор Робинс щёлкнул шариковой ручкой прямо у моего уха и повторил:

– Аника, вам пора.

– Пожалуйста, – пробормотала я, обратив на него полный ужаса взор. – Мне нужна помощь. Я смогу заплатить вдвое больше.

– Аника, – доктор закатил глаза. Вчера он показался мне куда более приятным человеком. – Ришар?

– Ришар, – бодро, с надеждой на лучшее, подтвердила я.

– Банк отменил предыдущую оплату, потому что ваши счета заморожены.

У меня дёрнулась скула, и я стиснула зубы, сдерживая желание разрыдаться от досады, но доктор уже одной ногой переступил порог в кабинет.

Собираясь захлопнуть дверь с обратной стороны, Робинс приподнял голову, чтобы проводить меня глазами. Я посмотрела в ответ, рукавом кофты вытирая бегущие по щекам слёзы.

– Я… я думала, что убила человека.

Меня передёрнуло, словно до тех пор, пока я не озвучила своё вчерашнее видение, оно было маленьким безобидным котёнком, а повиснув напряжением в коридоре клиники, превратилось в дикую невоспитанную чихуахуа. Или бульдозер, без тормозов мчащийся на меня по пустой дороге.