Лизу окутывало нечто мягкое, шелковистое и голубое, пенившееся вокруг нее в свете фонарей террасы – сплошь искры и дымка. Она надела белые перчатки и бриллиантовое колье; волосы у нее были пепельные, углы и линии бледно-розовых губ изгибались, образуя круг, а голову Лиза склонила набок, закрыв один глаз и прищурив другой.

– К добру ли эта встреча при луне? – сказала она, и круг обернулся улыбкой, внезапной и свежей; я подгадал время так, что вторая луна, чисто белая, как раз всходила на западе. Голос Лизы напоминал мне запись, которую заело на ноте «до» первой октавы. Теперь музыку больше не записывают на заедающие пластинки, и никто их не помнит – но я помню.

– Привет, – сказал я. – Что будешь пить?

– Виски с содовой, – как всегда ответила она. – Прекрасная ночь!

Я заглянул в ее чересчур синие глаза и улыбнулся.

– Да, – я набрал ее заказ, и напиток был немедленно смешан и доставлен, – это так.

– Ты изменился. Стал светлее.

– Да.

– Надеюсь, ничего хорошего ты не задумал.

– Скорее всего. – Я вручил ей стакан. – Сколько времени прошло?.. Пять месяцев?

– Чуть больше.

– Твой контракт заключен на год.

– Да.

Я передал ей конверт и сказал:

– С этого момента он разорван.

– Что ты имеешь в виду? – спросила Лиза; ее улыбка застыла, истаяла, пропала.

– Ровно то, о чем говорю, как и всегда, – ответил я.

– Ты хочешь сказать, что больше не нуждаешься в моих услугах?

– Боюсь, что так, – сказал я, – и вот аналогичная сумма, чтобы доказать тебе, что дело не в том, о чем ты думаешь.

Я отдал ей второй конверт.

– А в чем тогда? – спросила она.

– Я должен улететь. Тебе незачем чахнуть здесь все это время. Меня может не быть очень долго.

– Я дождусь.

– Нет.

– Тогда я полечу с тобой.

– Даже зная, что можешь погибнуть вместе со мной, если дела обернутся плохо?

Я надеялся, что она скажет «да». Но после стольких лет, думаю, я научился немного разбираться в людях. Поэтому и подготовил рекомендательное письмо А.

– На этот раз такая возможность существует, – сказал я. – Иногда людям вроде меня приходится идти на риск.

– Ты дашь мне рекомендацию? – спросила она.

– Она у меня с собой.

Лиза глотнула виски.

– Хорошо, – сказала она.

Я вручил ей рекомендацию.

– Ты меня ненавидишь? – спросила Лиза.

– Нет.

– Почему?

– А почему я должен?

– Потому что я слабая и ценю свою жизнь.

– Я тоже ее ценю, хоть и не могу гарантировать ее сохранность.

– Поэтому я и приняла рекомендацию.

– Поэтому я ее и подготовил.

– Ты думаешь, будто все знаешь, да?

– Нет.

– Как мы проведем эту ночь? – спросила она, допивая виски.

– Я не знаю всего.

– А вот я кое-что знаю. Ты хорошо со мной обращался.

– Спасибо.

– Я хотела бы остаться с тобой.

– Но я тебя напугал?

– Да.

– Слишком сильно?

– Слишком сильно.

Я допил коньяк и, попыхивая сигарой, принялся изучать Флориду и мою белую луну, Биток.

– Сегодня ночью, – сказала Лиза, взяв меня за руку, – ты по крайней мере забудешь меня ненавидеть.

Конверты оставались закрытыми. Лиза потягивала вторую порцию виски и тоже созерцала Флориду и Биток.

– Когда ты улетаешь?

– На заре, – сказал я.

– Боже, как ты поэтичен.

– Нет, я просто таков, каков я есть.

– Это я и имела в виду.

– Мне так не кажется, но я рад был нашему знакомству.

Она допила виски и отставила стакан.

– Холодает.

– Да.

– Давай же удалимся в дом.

– С удовольствием.

Я отложил сигару, мы встали, и Лиза поцеловала меня. Я обнял ее стройную и сверкающую голубую талию, и мы направились от бара к двери, и сквозь дверь, и дальше, в дом, который покидали.

Давайте поставим здесь три звездочки:

* * *

Быть может, богатство, накопленное мною на пути к тому, кем я стал, было одной из тех вещей, что сделали меня таким, каким я стал – то есть в чем-то параноиком. Хотя нет.

Слишком просто.

Я мог бы оправдать сомнения, гложущие меня каждый раз, когда я покидаю Покой, именно этой причиной. После чего мог бы, развернувшись на сто восемьдесят градусов, оправдать и ее, сказав, что, когда у тебя действительно есть враги, это никакая не паранойя. А враги у меня есть, и в том числе поэтому я обустроил все так, что могу, оставаясь на Покое в полном одиночестве, противостоять любому человеку или правительству, решившему меня захватить. Им придется меня убить, а это окажется весьма дорогой затеей, потому что потребует уничтожения всей планеты. И даже на этот случай у меня есть выход, который, как мне кажется, может сработать, хотя в полевых условиях мне его опробовать еще не доводилось.

Нет, настоящая причина моих сомнений – это самый обычный страх гибели и небытия, знакомый всем людям, но увеличенный многократно – хотя однажды я видел отблеск света, который не могу объяснить… Забудем. Из тех, кто вышел на сцену в двадцатом веке, до нынешнего, тридцать второго, добрались лишь я да еще, может, несколько секвой. Не обладая свойственной царству растений пассивностью, я в конце концов усвоил, что чем дольше ты живешь, тем сильнее тобой завладевает ощущение смертности. Как следствие, стремление выжить – о котором я когда-то думал исключительно в дарвиновском контексте, как о времяпрепровождении для низших классов и филумов – грозит превратиться в одержимость. Нынешние джунгли куда коварнее тех, что были во времена моей юности; в них есть что-то около полутора тысяч населенных планет – каждая со своими способами убийства людей, способами, которые очень легко экспортировать, когда перемещение между мирами почти не отнимает у тебя времени; есть семнадцать других разумных видов, четыре из которых, по моему мнению, гораздо умнее человека, а семь или восемь столь же глупы, – каждый со своими способами убийства людей; есть орды прислуживающих нам машин, столь же бесчисленных и вездесущих, как автомобили моего детства, – каждая со своими способами убийства людей; есть новые болезни, новое оружие, новые яды и новые жестокие хищники, новые объекты ненависти, алчности, похоти и одержимости, – каждые со своими способами убийства людей; и есть множество, множество, множество новых мест, где можно умереть. Многие из этих вещей я видел и встречал, а поскольку профессия моя довольно необычна, в галактике можно насчитать всего двадцать шесть индивидуумов, знающих о них больше моего.

И поэтому я боюсь, хотя прямо сейчас в меня никто не стреляет, как стреляли за пару недель до того, как я был отправлен в Японию для отдыха и восстановления и нашел там Токийский залив – ну, скажем, тысячу двести лет назад. Это довольно близко. Это жизнь.

* * *

Я оставил дом под покровом предрассветной ночи, намеренно ни с кем не попрощавшись, потому что мне кажется, что я должен себя вести именно так. Я, однако, помахал в ответ смутной тени в здании контроля, помахавшей мне, когда я припарковал свой электрокар и двинулся через поле. Но для нее я тоже был смутной тенью. Я подошел к доку, где припала к земле «Модель Т», взошел на борт, оставил багаж и потратил полчаса на проверку систем. Потом вышел наружу осмотреть фазовые излучатели. И зажег сигарету.

Небо на востоке было желтым. От темных западных гор донесся громовой раскат. Над головой у меня проплывали облака; звезды все еще цеплялись за выцветший плащ неба, напоминая уже не конфетти, а капли росы.

В кои-то веки этого не произойдет, решил я.

Запели птицы, подошедшая серая кошка потерлась о мою ногу, а потом ушла туда, где звучали трели.

Ветерок переменился и дул теперь с юга, отфильтрованный лесом, начинавшимся у дальнего конца поля. Он приносил с собой влажные утренние запахи жизни и роста.

Когда я затянулся в последний раз, небо было розовым, а когда я повернулся и погасил сигарету, горы словно дрожали в своем сиянии. Большая синяя птица подлетела и приземлилась мне на плечо. Я погладил ее оперение и велел лететь дальше.

А потом сделал шаг к кораблю…

И споткнулся, ударившись пальцем о выступающий болт доклевеллера. Мне удалось уцепиться за стойку и уберечься от окончательного падения. Я приземлился на одно колено и не успел еще подняться, как маленький черный медвежонок принялся облизывать мне лицо. Я почесал его за ушами, погладил по голове и, поднимаясь, шлепнул по заду. Он развернулся и побрел к лесу.

Я собрался было сделать следующий шаг, но тут заметил, что мой рукав зацепился там, где стойка, за которую я ухватился, пересекалась с другой.

К тому моменту, как я высвободился, на плече у меня сидела еще одна птица, и целая темная туча их летела через поле от леса, громко хлопая крыльями. За шумом их криков я расслышал новый раскат грома.

Это происходило.

Я бросился к кораблю и чуть не споткнулся о зеленую крольчиху, сидевшую на задних лапах возле люка – нос подергивается, близорукие розовые глазки смотрят на меня. Большая стеклянная змея ползла ко мне через док, прозрачная и сверкающая.

Я забыл пригнуться, ударился головой о верхнюю пластину люка и отшатнулся. Меня тут же ухватила за щиколотку обезьянка со светлой шерстью и подмигнула мне голубым глазом.

Мне оставалось только потрепать ее по голове и аккуратно высвободиться. Она была сильнее, чем казалась.

Я вошел в люк, попытался закрыть его за собой – и его заело.

Пока я с ним разбирался, пурпурные попугаи принялись выкрикивать мое имя, а змея едва не проползла на борт.

Я нашел аварийный рычаг и дернул за него.

– Хватит! Черт бы вас побрал! – крикнул я. – Я улетаю! До свиданья! Я вернусь!

Сверкали молнии, гремел гром – начавшаяся в горах гроза направлялась ко мне. Я разблокировал люк.

– Очистите площадку! – завопил я и захлопнул его.

Потом задраил, подбежал к сиденью пилота и запустил все системы.

На экране я увидел, что животные расходятся. Мимо проплывали лохмотья тумана, и я услышал, как о корпус разбиваются первые капли.

Я поднял корабль, и вокруг меня разразилась гроза.

Я взлетел над ней, покинул атмосферу, ускорился, вышел на орбиту и задал курс.

Так бывает всегда, когда я собираюсь покинуть Покой, и поэтому я каждый раз пытаюсь улизнуть, не прощаясь с планетой. Но это еще ни разу не сработало.

Что ж, приятно знать, что кому-то ты нужен.

* * *

В положенный момент я покинул орбиту и унесся прочь от системы Покоя. Несколько часов после этого меня подташнивало, а руки то и дело начинали трястись. Я слишком много курил, и в горле у меня пересохло. Дома, на Покое, всем заведовал я. Но теперь мне снова предстояло выйти на большую арену. На мгновение мной даже овладело желание повернуть назад.

Но потом я вспомнил о Кэти, и Марлинге, и Рут, и давно покойном карлике Нике, и своем брате Чаке, и продолжил путь к точке фазового перехода, ненавидя себя.

Это случилось внезапно, сразу после того, как я вошел в фазу, когда корабль управлял собой сам.

Я начал смеяться, и меня захлестнуло ощущение безрассудства, совсем как в былые времена.

Какая разница, умру я или нет? Ради чего такого важного я жил? Ради изысканных яств? Ночей с куртизанками-контрактницами? Чепуха! Рано или поздно Токийский залив заполучит нас всех, и я знал, что со мной это тоже однажды случится, что бы я ни предпринимал. Лучше уж быть унесенным, преследуя хотя бы отчасти благородную цель, чем прозябать, пока кто-нибудь наконец не изыщет способ прикончить меня в постели.

…И это тоже была фаза.

Я начал нараспев произносить литанию на языке, который был старше всего человечества. Я делал это впервые за долгие годы, потому что впервые за долгие годы почувствовал, что достоин.